- На Дунай. Через полтора месяца, тебе известно, День Флота. Первую корреспонденцию назовем: "Вахта на Дунае". Разыщешь знакомых. Напишешь о "железняковцах". Читателю будет интересно их вспомнить. Возьми подшивку, прочти…
- У меня все - тут, - шлепнул я себя по лбу.
- На это, - похлопал редактор себя по сильно облысевшему лбу, - не надейся. Возьми подшивку… Сделай продолжение прошлогоднего очерка.
- С удовольствием!
- Пойди в бухгалтерию, получи под отчет. Командировку выпишет Тина.
Городок был небольшой, грязноватый. Запыленные сады спускались к реке. Дунай оказался совсем не голубым, а бурым. Солнце пекло нестерпимо. Меня удивило многолюдье на улицах. В заезжем доме мне разъяснили: в городе - ярмарка.
Оставив чемодан, я пошел на площадь. Здесь все шумело, кричало и торговалось. Голые - в чем мать родила - цыганята ныряли под телеги, под лошадиные животы. Бородач с глазами картежника воткнул в землю жердь, и по ней ловко взобралась обезьянка. Молодухи торговали бессарабским вином - наполняли крохотные стаканчики из пузатых бутылей. Медведь послушно плясал молдаванку под бубен. Цыганки скрипели зубами и тянули к прохожим скрюченные черные пальцы: "Позолоти ручку, красавец, скажу правду…"
- Гляди, гляди! - вскричала быстроглазая дивчина. - Такой обнимет, переломает все кости!
- А я бы не прочь! - откликнулась озорница подружка.
- Эх, и росточек же бог дал матросу! - с уважением вздохнул усатый дядько. - Вылитый запорожец.
Матрос медленно пробирался через толпу, с любопытством разглядывая ярмарочные нехитрые чудеса.
Да ведь это - Овидько! Ну да, он и есть!
Пробиться к нему было нелегко. Голые цыганята закружились вокруг меня в хороводе, горланя отчаянно:
- Очкастый, дай рублик!
Овидько возвышался над толпой. Он стоял возле силача, сгибавшего пятаки и подковы. Матрос усмехнулся, и разогнул своими могучими пальцами согнутый силачом пятак, потом разогнул подкову, легко выжал трехпудовую штангу и завязал морским узлом толстенную кочергу.
Силач ахнул.
- Кем же ты был до службы, моряк?
- Подручным у коваля.
Овидько расправил кочергу. Тут я и окликнул его.
- А-а, товарищ корреспондент, - протянул он свою ручищу. - Давно не видались. Не к нам ли?
- К вам, к вам!
- Так что же вы? Идемте, я провожу. Вещички-то ваши где?
- В заезжем доме.
- Деньги платить зря? - удивился Овидько. - На корабле места хватит… Пошли…
- Но я испорчу вам увольнение.
- Тю-ю… Тоже скажете…
Через полчаса он привел меня к Дунаю. Где-то посередине широкой реки проходила граница Родины. У пирсов стояли мониторы и маленькие, покрытые голубою броней бронекатера. Здесь пахло смолой, канатами, краской, всем тем, чем пахнут портовые причалы.
Снова передо мной раскрывался замечательный, потерянный для меня мир! Я мог войти в него - на несколько дней, только на несколько дней!
"Железняков" стоял близко от берега. Мне не терпелось поскорее увидеть его командира и офицеров…
- Цыгане говорят, - сказал у меня за спиной Овидько, - будто на том берегу полно немцев.
- Немцев? Да ведь там не Германия, а Румыния.
- А бис его знает, откуда они тамочки расплодились.
Человек в соломенной шляпе прошел мимо, задел и не извинился. Показалось мне, что ли?..
- Товарищ Овидько?
- А? - повернулся моряк.
- Не узнаете?
- Не-ет. Кого, этого?
Теперь человек стоял, положив на перила локти, и смотрел из-под полей шляпы на реку и на корабли.
- Будто бы он… Охранитель. И чего нас охранять, не пойму. Сами себя охраняем. Чума!
Матрос подхватил мой чемоданчик и заспешил на корабль.
Проверив документы, меня провели к командиру.
- А-а, старый знакомый! Надолго к нам? - поинтересовался Алексей Емельянович. - Надеюсь, погостите подольше на этот раз, походим по голубому Дунаю… Оморячитесь… Губа, пристройте-ка чемоданчик товарища! - приказал он вестовому. - Спать, прошу прощения, будете в кают-компании на диване. Выбирайте любой. Сами знаете, тесновато живем. Тесноват домишко, а свой, - сказал он с любовью.
Я не раз слыхал от моряков, что корабль для них - дом, а товарищи - семья.
- Ну, как наш Днепр поживает? В отпуску еще не был. Родитель обижается. Он-то у меня не моряк. Его, как и вас, по глазам не взяли на флот, зато дед сражался на севастопольских бастионах. Вот и часишки его, - достал он из кармана большие, похожие на луковицу серебряные часы, - мне по наследству достались. Завещал, чтобы внук его стал моряком. Вот я и стал им. Стремился… - в веселых, с хитринкой карих глазах командира забегали огоньки. - А ведь до службы, кроме Днепра, ничего я не видел - ни Черного ни Азовского моря. Так и в заявлении в училище написал: "Не видал, но люблю море самой крепкой любовью". Ответа ждал долго. Терзался: "Откажут. И дернуло же меня написать, что я морей не видал!". Вдруг как-то утром письмоносец приносит большой серый пакет. У меня сердце запрыгало. Разорвал, читаю: "Предлагается вам прибыть в Севастополь". Я как заору: "Батько! Приняли!". - "Ну, еще, положим, не приняли, - рассудительно сказал батько. - Не видишь, черным по белому написано: прибыть держать испытания. Вот когда выдержишь эти самые испытания - тогда примут…" Мать услыхала - заплакала. Отец на нее этак грозно прикрикнул: "Чего ревешь? Сына в дорогу готовь! Счастье ему привалило!"
Ну, поехал. Товарищи и родители на вокзал проводили. Впервые в жизни я уезжал так далеко. Увидел туннели, увидел Крымские горы. И море. Оно… оно меня поразило. Оно оказалось значительнее, грознее, чем я его себе представлял. Не зная его - любил. А тут захотелось с ним - побороться… "А ну, кто кого?" Вы бывали когда-нибудь в Севастополе? - спросил меня, Алексей Емельянович.
- Нет, не пришлось.
- Чудеснейший город. Море - повсюду. Идешь по бульвару и видишь: выходят на учения корабли. Идешь по улице, среди белых, из инкерманского камня, домов, и вдруг перед тобой - каменный трап убегает на желтую гору. Поднимешься - и видишь глубоко внизу паруса, трубы, мачты, ялики, зеленую воду. Пройдешь несколько шагов и наткнешься на редут Севастопольской обороны: лежат ядра, стоят древние пушки. И куда бы ты ни пошел - выходишь к воде, к бухте, к морю, к волнам… Я полюбил этот по холмам раскиданный город. И возвращался из плаваний с радостью. А плавали - хорошо. Не только на гребных шлюпках или под парусами, но и на большом корабле - ходили к чужим берегам. Видел я Анатолийские горы, видел Босфор и Везувий. Да, забыл вам сказать, что испытания я тогда выдержал с честью, потом заслужил ленточку на бескозырку, и усатый дядька мне напророчил: "Быть тебе моряком!"
- Ну, а затем, - продолжал Алексей Емельянович, - подошло время выпуска. Я огорчился, узнав, что назначен на реку. Хотелось поплавать по морю! Но теперь я - доволен. Доволен и кораблем, и людьми. Мы крепко сдружились. Нас - семьдесят человек, а мне, честное слово, кажется, что у всех нас - одно общее сердце…
Постучали в дверь.
- Стол в кают-компании накрыт, товарищ командир, - доложил Губа.
- Прошу, - пропустил, меня вперед Алексей Емельянович.
Все офицеры корабля были в сборе, но никто не садился за стол: они ждали командира.
Комиссар меня сразу узнал. Штурман Коган напомнил мне о моем обещании идти на учения, в лиманы. Володя Гуцайт, радостно пожав мне руку, сказал: "Теперь, я надеюсь, поплаваешь?" Павлин поздоровался рассеянно, пожалуй, забыл, кто я есть. Кузнецов - тоже. "Уважаемый доктор", румяный и располневший, вскричал: "А! Корреспондент!"
Большой черный котище, пушистый и желтоглазый, стал тереться о мои брюки.
- А это - Пират. Его в тот день, когда вы у нас были, Овидько принес. Выкормил, выходил - и вот, полюбуйтесь. Вымахал кот. Бандитище! Брысь! - прогнал кота "уважаемый доктор".
- Я слышал, не приживаются на кораблях кошки, - сказал я.
- Да, с трудом привык. Кругом - сталь и железо. Удирал. Но, как видно, не сладко на бережку пришлось. Явился опять, весь ободранный. Гроза корабельных крыс!
- Прошу садиться, - предложил офицерам Алексей Емельянович.
На накрахмаленной скатерти в белой супнице дымились щи.
Все быстро расселись. По правую руку командира сел комиссар, рядом с ним посадили меня, за мной - Павлин; против командира на противоположном конце стола - Коган, а на диване у переборки - Володя Гуцайт, Кузнецов и Кушлак.
Алексей Емельянович разлил густые щи по тарелкам, и все принялись с аппетитом есть…
За компотом завязалась беседа. Из разговора я понял, что городок привык к морякам, появившимся меньше года назад на Дунае. Боевые корабли стали такой же деталью пейзажа, как и сады с разросшимися яблонями, виноградники, белые домики под разноцветными крышами, каштаны на тихих улицах и единственный в городке кинематограф "Первомай". Моряки быстро сдружились с населением городка.
У городских комсомольцев собираются прослушать доклад на международную тему - зовут с корабля моряка. К большому празднику на собрание просят докладчиком комиссара. Нужна консультация по военным вопросам - тоже обращаются к морякам. О художественной самодеятельности - и говорить нечего. А матросский оркестр играет по вечерам на бульваре.