Разумеется, я попал на "Железняков" - имя корабля было выведено золотой славянской вязью на его низкой корме - задолго до прихода гостей. Я тут же отметил в блокноте, что Анатолий Железняков был моряком Революции, от имени восставшего народа он объявил закрытым Учредительное собрание; он писал лирические стихи (я знал, что, с точки зрения редактора, моряк Революции не мог писать стихов, да еще лирических, поэтому литературные наклонности матроса сразу взял в скобки); он воевал в украинских степях и погиб от белогвардейской пули; увековечен в песне "В степи под курганом…".
Этого было довольно. Ведь я собирался писать не о герое-матросе, а о корабле, названном его именем.
Когда я по коротким и узким сходням поднялся на борт пахнувшего краской "Железнякова", вахтенный, проверив мои документы, вызвал краснофлотца в белой форменке и приказал отвести меня к командиру. Краснофлотец скользнул в люк по отвесному железному трапу. Я неловко скатился вслед за ним, едва не поломав ноги, в узкий коридор, освещенный электрической лампочкой. Лампочка была в стальной клетке. Подобно сотам в улье, по обе стороны коридора расположились крохотные каютки. Из-за июльской жары все двери были раскрыты. В одной каютке светлоусый командир что-то писал, сидя на койке, в другой - матрос-радист возился с передатчиком.
Мы вошли в небольшую кают-компанию. Свет падал сверху, из люка, на новую белую скатерть. На новеньком буфете стояла новехонькая посуда. В углу черным лаком блестело новое пианино. На свежеокрашенной переборке висела копия с "Девятого вала" в золотой раме. Айвазовский… На столе лежала кем-то из офицеров забытая книга. Так и есть - Станюкович!
Краснофлотец постучал в дверь, выкрашенную под дуб, - на ней, казалось, и лак-то еще не высох, - и, услышав "войдите", доложил о прибытии "корреспондента молодежной газеты".
Каюта, в которую я попал, была перегорожена пополам репсовой синей занавесью, за которой, я понял, скрывается койка. Из-за стола поднялся молодой, золотоволосый, курчавый моряк с усыпанным веснушками лицом. Он был немногим старше меня, может быть на год, на два. И уже командует кораблем!
Командир улыбнулся:
- Раненько вы…
И представился:
- Харченко, Алексей Емельянович…
Услышав мою фамилию, сказал:
- Читали ваши корреспонденции. Думали, моряк пишет…
Я показал на очки:
- Они, проклятые, в рай не пускают…
Командир сочувственно улыбнулся и предложил сесть…
Через несколько минут мы уже разговаривали, как друзья. И казалось удивительным, что, живя в одном городе, мы ни разу нигде не встретились. Правда, Алексей Емельянович несколько лет учился в Севастополе, в учебные плавания ходил по многим морям, видел множество стран, портов и мечтал на всю жизнь остаться на Черном море. Но на Черном море ему пришлось недолго поплавать. Адмирал сказал Алексею Харченко: придется послужить и на реке. "У вас все впереди, поплаваете еще и на других морях, и на нашем. А сейчас вам, молодому, способному офицеру, оказана честь - вам дают маленький, но отлично вооруженный корабль. Вы его примете прямо с завода, будете ему, так сказать, крестным отцом…"
- Мы рабочим помогали достраивать - всей командой, - с удовлетворением сказал командир, по-видимому уже успевший всей душой полюбить свой корабль.
- У нас - все молодые, все комсомольцы, один только комиссар…
Тут в каюту вошел пожилой, чуть сутулящийся моряк с седыми висками.
- Познакомьтесь, товарищ комиссар, с товарищем Травкиным. О нас писать хочет.
- О нас писать? А не рановато ли? О нас писать пока нечего, - улыбнувшись, сказал комиссар, и по лицу его разбежались бесчисленные морщинки. - Вот о кораблестроителях, что "Железнякова" построили, напишите, да напишите побольше. Потеплее, подушевнее. Какой корабль Родине дали! Напишите, как народ свой флот любит… Алексей Дмитриевич Королев, - отрекомендовался он. - Ну, а когда мы заслужим… - усмехнулся он, - тогда не забывайте и нас. Хорошие у нас ребята. Комсомолия. Комсомол горы сдвинет, коль нужно. Вот, к примеру, мое поколение. Строило флот. Был и я комсомольцем. Давно-о, - протянул он. - Ни кораблей тогда не было, ни хлеба…
Комиссар взглянул на часы:
- Пора, Алексей Емельянович.
- Пора, отец, - согласился с ним командир. Видно, они сдружились еще на заводе, готовя свой монитор к спуску на воду. Слово "отец" Алексей Емельянович произнес с большой теплотой. Да, комиссар по летам своим мог бы быть отцом - и ему, и всем остальным комсомольцам корабля.
С откоса высокого днепровского берега с любовью и с любопытством смотрели на новый корабль тысячи киевлян.
На палубе выстроилась команда - молодцы один к одному, в новых, с иголочки, форменках. В ботинки можно было смотреться, как в зеркало. На ленточках бескозырок блестело золотом: "Железняков"…
Запели горны.
- На фла-аг!
Ветерок развернул его - белый, краснозвездный, с голубой полосой, с серпом и молотом…
Я украдкой спрятал в карман очки, боясь выглядеть смешным здесь, на палубе. Мне показалось, что и я, отдавая честь флагу, принадлежу к команде этого корабля. Что и я тоже - железняковец!
На берегу грянул оркестр.
"Железняков" вошел в строй. Какова-то будет его судьба?
Гости заполонили палубу. Киевлянки - красивые, загорелые, бойкие, за словом в карман не полезут, - уже подружились с железняковцами. Моряки охотно показывали все, что разрешалось показывать. Длинные столы с угощением стояли вдоль палубы. Не каждый день рождается боевой корабль! На баке пели: "Реве та стогне Днипр широкий…" Запевал высокий белокурый матрос с открытым добродушным лицом. Я спросил стоявшего рядом со мной младшего лейтенанта, кто это. "Ильинов, радист. Хорошо поет, а?" Младший лейтенант вдруг уставился на меня:
- Островик?
- Береговик?! - воскликнул я. - Володька? Гуцайт?
- А ты - Травкин Сенька?!.
- Он самый… Ах ты, пиратище!..
- Давно мы с тобой не встречались…
- С того самого лета.
- А ведь золотые деньки тогда были! - у Гуцайта заискрились глаза.
Достиг-таки Володька кителя с золотыми нашивками!..
- Служишь кем? - спросил я.
- Начальник корректировочного поста.
Он пояснил:
- Морским кораблям не часто приходится стрелять по сухопутным целям, ну а наш "Железняков" для того и создан. Мы - помощники корабельных артиллеристов. Я схожу на берег. Со мной пять парней: Мудряк, Личинкин, Чумак, Овидько и Лаптий. Мы - разведчики. Стараемся идти невидимо и неслышно. Рация - наша связь с кораблем. Враг не подозревает, что мы от него - в двух шагах. Мы - бесплотные тени. Корректировщики мы. Понимаешь? Наводим корабль на цель… Огонь!.. Враги ошарашены. Они смотрят в небо - и самолета не видят. Ищут в земле - и мин не находят. О том, что стреляет корабль, им и в голову не приходит. Ведь он скрыт так, что его обнаружить не могут даже зоркие самолеты-разведчики. Он - куст, плывущий под берегом (ты ведь видел, что он плоскодонный). Он - лоза над водой. Плакучая ива…
…Главный калибр уничтожает штабы и обозы; разбивает скопления войск; огонь корректируем мы. Цели поражены, уничтожены - и мы исчезаем. Мы - снова на корабле. Корабль растворяется в дымке. А штабам неприятеля остается решать задачу-загадку…
Но о том, что я тебе тут рассказываю, писать безусловно нельзя… даже в молодежных газетах, - предупредил Володя.
- К величайшему сожалению, - вздохнул я.
Что за чудо была бы корреспонденция: "Приключения невидимого поста"!..
Володя повел меня по кораблю. На нем не было, как на морских кораблях, бесконечных, уходящих вниз трапов. Плоскодонный, он не мог разрастаться в глубину. Все было на одном уровне: каюты, два кубрика, радиорубка, машины. Под ногами плескалась вода. Стоял корабль близко у берега, где, казалось, и "курица вброд перейдет".
Мы зашли в крохотную каютку Гуцайта, и хозяин, усевшись на койку, предоставил мне стул. В маленькой библиотеке Володи были уставы, книги по артиллерии и разведке и, как это ни странно, Майн Рид и Фенимор Купер - его "Следопыт".
- Мы тоже ведь следопыты, - засмеялся-Володя, перехватив мой взгляд.
Мы стали вспоминать всех "пиратов" - товарищей детских игр, родителей, девчонок, с которыми дрались и в которых влюблялись; вспоминали, как вкусны початки, испеченные на костре. Нашу задушевную беседу прервал огромного роста, большерукий матрос.
- Товарищ младший лейтенант, разрешите обратиться? - пробасил он, просовывая в каюту добродушное лицо.
- Что тебе, Овидько? - спросил Гуцайт.
- Да вот, гражданин какой-то по низам все шалается. Все гости - по верхам, а он один по низам, - укоризненно пробурчал богатырь.
В коридоре стоял смуглолицый человек в вышитой украинской рубахе, в летних брюках, и сандалиях на босу ногу.