Золотое дитя
Эрнст Неизвестный тебя изваял не шутя.
Как почернело ты, Золотое дитя!
Золото, может, и было – да та ли проба?
Из разверстой утробы – глядишь ты в оба.
И посмотрев в направлении твоего взгляда,
вижу в порту полоску грязной воды
и неподвижные краны подъёмные. Где же – труды?
…Есть ещё солнце, деревья. Чего ещё надо?
Город, сделал тебе комплимент не слишком уместный,
подчеркнув твою силу, скульптор Эрнст Неизвестный.
Как и мы, ты бессилен пред новыми временами,
хоть и гордишься ещё великими именами.
Неузнаваемо всё: и старо – да как будто бы ново.
А нувориши на платных лежанках читают Смирнова
и говорят "за Одессу", своим убожеством сыты,
думая: это они – истинные одесситы!
Ты, золотое дитя, толстый мальчик, уродец,
можешь смотреть без укора на этот народец?
Весело будем смеяться под старые шутки?
Улицы, лица, жизнь – проносятся мимо.
Мы – вместе с городом нашим – замрём в промежутке
между прошлым и будущим. А настоящее – мнимо.
Как нам припомнить улиц прежние лица?
Город уснул. И ему – его прошлое снится.
Ангел снится ему. Отрывают ангелу крылья.
Ангел – уже не взлетит. Он рыдает в бессилье.
…Город, как рыба большая, лежит на песке.
Он ещё жив. Только жизнь его – на волоске.
2.07.07
Дине Фруминой
Художник-осень пишет в горсаду
пейзаж, холста касаясь мягкой кистью.
Она уже предчувствует беду -
не потому ли так нарядны листья?
Ты, красота – всего лишь робкий гость?
Застенчивая, хрупкая такая…
Рисует осень, но пейзаж на гвоздь
нельзя повесить, время побеждая.
Да, листья умирают, пожелтев.
Но перед смертью есть одна минута,
когда, внезапно в небеса взлетев,
весть о бессмертии несут кому-то.
Земное тяготенье победив
на миг один, ложась на воздух телом,
они – свидетели о мире целом,
земные ноты, что вплелись в мотив.
Читаю ноты жёлтые с листа.
Пускай минуют осени и зимы -
я вижу тот пейзаж, уже незримый.
Ты обрела бессмертье, красота!
21.11.03
"Сидит Утёсов на скамейке…"
Сидит Утёсов на скамейке.
Хотя бы с ним – поговори!
А дождик сверху – как из лейки,
и в серых лужах – пузыри.
Поговори со мной, Утесов.
Как тошно всё – куда ни глянь.
Хоть ты, конечно, не философ -
но эта жизнь, похоже, дрянь.
Скажи своим домашним басом
живое смачное словцо,
и не дождём облей, а джазом,
и поверни ко мне лицо.
Что эта бронза? Лучше – брынза
и кружка шабского вина!
Увеличительная линза,
чтобы глядеть на мир, нужна.
Раструб нам нужен граммофонный,
чтоб прямо в небо он глядел,
чтоб жизнь была не полусонной,
чтоб острый ритм душой владел.
А в горсаду унылом – пусто.
Мы джаза ждём? Мы счастья ждём?
Сидишь один. Тебе не грустно?
Я рядом сяду. Под дождём.
16.03.01
Тёщин мост
Этот мир, что мне щедро дарован,
мокрый весь после ливня – приму.
Я с древесными кронами вровень
и заглядываю во тьму,
в глубину, где листва, где сплетенье
веток. В самую глубь естества,
где со светом братаются тени,
где немеют все наши слова.
Только взглядом пойму, только взглядом,
что блаженствует. Зеленью сыт!
Но не стану я дереву братом.
Я уйду, а оно – постоит.
Я вернусь – а оно не узнает,
тот ли это прохожий, не тот…
Лишь небесную книгу читает,
а моей – никогда не прочтёт.
15.06.05.
"Здесь раньше был "Два Карла" – кабачок…"
Здесь раньше был "Два Карла" – кабачок.
Какой-нибудь последний дурачок,
быть может, думал: всякий Карл – велик.
Но тот, считавшийся великим, сник,
а с ним его соратники лихие.
Иные наступили времена.
И улицы – сменили имена,
и вывески повесили другие.
История, как дворник, что метлой
сметает грубо прошлое долой,
но мы-то разве всё уже забыли?
Здесь кабачок "Два Карла", здесь мы пили,
сойдясь нечаянно на том углу,
в тот миг, что уходил уже во мглу.
История – как мусорный бачок,
в котором мы, и этот кабачок,
и молодость, и мысли, и прозренья?..
Нет, длится всё… Обман ли это зренья,
способность видеть то, чего уж нет?
Воображенье? Стариковский бред?
Вот плоскость зримого – а вот объём
того, что мы зовём житьём-бытьём,
работою, беседой, развлеченьем…
Вот город, ставший счастьем и мученьем.
12.08.04
Лиман
Пустынный берег. Жёсткая трава,
колючки, камни, да кустарник чахлый
с цветами жёлтыми, что сладко пахли,
и неба выцветшая синева…
И кажется: остановилось время,
и можно сбросить этот тяжкий груз,
всегда нам докучающее бремя,
и с вечностью немой вступить в союз.
Она нас обнимает, нежит, лечит,
и укачает, словно колыбель.
О ней стрекочет без конца кузнечик.
Каким далёким кажется отсель
всё то, что за спиной! Вот муравей
задумался: правей или левей?
Назад ли повернуть? А может – прямо?
Бедняга заблудился. Вот где – драма.
Ах, нужно ль что-нибудь ещё? Покой -
как будто Бог коснулся нас рукой,
и эта – на плече – его рука,
как лето ласкова, как облака легка…
13.09.04
"Большой Фонтан. Не вижу я фонтана…"
Большой Фонтан. Не вижу я фонтана
нигде… Лишь с хлоркою – вода из крана,
да грязная солёная вода.
Фонтана нет – и не сыскать следа.
Но это, право, вовсе не беда.
Лишь имя назови, произнеси лишь имя:
фонтан бьёт в небо! Как вода чиста!
И радуга стоит во влажном дыме.
И детство, улетая, словно птица,
всё время возвращается назад,
в который раз даря прощальный взгляд.
Гляди же, как дитя! Тебе не снится
весь этот мир. И солнце. И песок.
Тринадцатая станция фонтана.
И камешек, попавший под висок,
и радость, что как море – неустанна.
Старик, в тебе дитя – смеётся, плачет
и с пирса прыгает вниз головой.
И жизни путь – как будто только начат.
И бьёт фонтан. И ты ещё живой.
10.09.04
"Всё та же, с детских лет знакомая скала…"
Всё та же, с детских лет знакомая скала.
И вдаль гляди, и ничего не надо.
Не зря зовётся этот пляж "Отрада".
И жизнь – была, а словно не была.
Как ясен зимний день! Вода и чайки.
Неслышный плеск, мгновенный света блик.
Пустынен пляж. Придите, одичайте,
забудьте, что вы люди, хоть на миг!
Вы – камни, мхом покрытые. Вы – море.
Вы, может, эти птицы на воде.
Вы с этим миром больше не в раздоре.
Вас это небо – не предаст в беде.
И эти ширь и даль – не устрашают,
а в плен берут. Уже ты сам не свой.
Заботы исчезают, мысли тают,
и лишь одно осталось: ты – живой.
Живой, как день, как тихая вода,
живой, как всё, чему и нет названья.
Живой – и всё. Живой, как никогда.
Живой – и в этом лишь твоё призванье.
6.01.05
"В Одессе даже в феврале…"
В Одессе даже в феврале
увидишь зелень на земле.
Ей трудно. Жизнь в ней длится вяло.
Должно быть, ждать весны устала,
скучна, от холодов бледна,
но всё-таки – жива она,
и учит нас долготерпенью.
Как благодарен я растенью,
едва живому стебельку,
травинке слабой, пустяку!
Ползком одолевая зиму,
уйти под снег – как принять схиму,
и молча мокнуть под дождём…
Как ждёт она! Мы так ли ждём,
мы так ли жизнь храним, мы так ли
верны весне, когда озябли,
мы солнцу радуемся так,
вздымая ввысь зелёный стяг?
28.02.04
"Унылый город поднимает ворот…"
Унылый город поднимает ворот,
погодой мерзкой он по горло сыт.
Пожалуй, лучше самый лютый холод,
чем дождь, что, не кончаясь, моросит.
А жизнь под дождь – томительно проста,
и вся она скукожилась к тому же.
Что можем видеть мы из под зонта?
Чужие ноги, да асфальт, да лужи…
Как мал наш мир, как сужен горизонт,
как мы приземлены, к земле прижаты.
Пускай нам заслоняет небо зонт -
на что нам небеса из серой ваты?
О, дождь нас искушает, словно бес:
сполна поверить этой непогоде
и отказаться от своих небес,
всего себя отдав земной заботе.
И мы, куда-то по делам идя,
воздушные свои оставив замки,
глядим, как в лужах капельки дождя
выкапывают маленькие ямки.
20.01.04
2. Зимние сны
(январский дневник)
"Как жизнь страшна – когда б мы это знали…"
Как жизнь страшна – когда б мы это знали,
когда она, почти сходя с ума,
ломает всё, что строила сама,
шумит большой толпою на вокзале,
иль, очутившись где-нибудь в больнице,
едва попискивает, как комар…
Не знаем: это – наяву, иль снится
один и тот же нам ночной кошмар.
Как жизнь страшна: дом перестал быть домом.
Он тоже – как больница и вокзал,
хоть кажется в нём всё таким знакомым.
Уже не свяжешь всё, что развязал.
Всё сдвинулось – так незаметно, вдруг!
Все вещи порознь – и глядят угрюмо.
И стол уже – не друг, и стул – не друг.
Ты жив ещё – а мир привычный умер.
Бездомен ты, как многие бездомны.
Как жизнь в своём безумии – проста!
И в небеса, что над тобой – огромны,
бросайсятак, какпрыгаютс моста…
3.01.05.
134