Входной билет
Феликсу Кохрихту
Живёшь, зарывшись в будни, словно крот.
У этой жизни – беспощадной норов.
Кто за руку возьмёт и проведёт
меня через заслоны билетеров?
Ну что же делать, если ты поэт?
А у поэта – и билета нет,
и он никем не зван на жизни праздник,
полубезумный и смешной проказник.
О нём потом напишет краевед,
что знал его. Да, был бедняга странен.
Гордец, он не вымаливал билет,
но был заметно непризнаньем ранен.
Ему любовь была нужна, как хлеб.
А если нет любви – хотя бы слава.
Что толку умирать под крики "браво"?
Зачем всё это? Разве – не нелеп?
…Там – билетёр, а тут, глядишь, забор,
мобильника почти секретный номер.
Вступать ли с этим всем поэту в спор?
В ином пространстве он и жил, и помер.
С другой планеты он, с другой звезды,
– должно быть, по ошибке здесь, случайно.
Крылатый конь не признаёт узды.
Но как же он живёт? Сие есть тайна.
Поэта держит в воздухе строка.
А рифмы не найдёт – так в землю носом.
О, как слепцу – ему нужна рука
надёжная, чтоб не быть под вопросом!
Глядит на всё он с тайной высоты,
и, может, только в том его победа.
Не знают билетёры правоты
его. Но он проходит – без билета.
ночь на 27.06.07.
Ночная гроза
Белле Ахмадулиной
Все дни стояла страшная жара.
В природе и во мне – всё глухо, сухо!
Но отдалённый гром коснулся слуха
и я воскликнул: Господи, пора!
Пришла пора, чтобы излить дары,
чтоб наших губ и щёк – коснулась влага,
чтобы в стихах, в слезах была бумага,
чтобы зашлась душа от той игры.
И сделал вдох я, целой жизни полный,
как будто кто-то мне сказал: живи!
И ночь июньская во вспышках молний
разверзла бездны счастья и любви.
О, как давно я ждал дождя! Ведь я
сух, как земля. Как тошно, скучно, душно!
Душе нужна безмерность бытия -
она жива, когда неравнодушна.
Как много электричества во мне
скопилось и в бесплодном напряженье
томится! Разрядилось бы во сне -
но мне дано бессонницы мученье.
Как рыба, жадно открываю рот.
И жизнь опять – река, а не болото.
Спасительный вдыхаю кислород.
При вспышке молнии снимаю фото
своей судьбы, как дерево, кривой,
что всё же страстно жаждет распрямиться.
И ствол скрипит. И это мне не снится!
Гроза – в душе. И я ещё живой.
Ты сух, бессонный дух, и искрою любой
задет, мгновенно вспыхнешь, словно порох.
Мир озарить – и одарить собой,
исчезнуть вспышкой в мировых просторах…
ночь на 27.06.07
Из книги "Одесские этюды", Одесса, КП ОГТ, 2010
1. "Вдруг понимаешь, как тоскует Дюк…"
Мой город
"…на выученный наизусть бульвар…"
Иосиф Бродский
Да, выученный наизусть бульвар.
Гуляй с женою, тёщею, детьми.
Морской вокзал, гостиницы кошмар
и море, что уморено людьми.
Вдруг понимаешь, как тоскует Дюк,
что повернулся к городу спиной.
Должно быть, знает он, какой утюг
прошёлся и разгладил лик живой -
чтоб иностранец никаких морщин
не видел! Чтобы лживо-молодым
был город, взглядом бодрым и пустым
глядел, почти дремля под шорох шин.
Мой город – как корабль, что сел на грунт.
Шумят, орут – да только не плывут.
В нём нынче быть талантливым – не фунт
изюма. В нём заметней – те, кто врут.
…Позорно молод город, сам ты – стар.
Шагай и от раздумий сатаней.
Да, выученный наизусть бульвар.
С кем говорить? О, без родных теней,
что в старых прячутся ещё домах,
что в памяти, в истории, в судьбе,
без тех, кто даже, превратившись в прах,
живей иных, хохочущих в толпе, -
без них и вовсе жизнь была бы пресной.
Мы с ними дышим воздухом одним,
с великими – и с вовсе неизвестной
особой, что присутствием своим
окрасила мой город странной дымкой,
живым и тёплым сделала его.
Поговорю я с этой невидимкой,
чтоб скрасить пошлой жизни торжество.
Мать позову, её друзей, подруг,
(и Ойстрах – среди них!). Как молод каждый!
И вновь услышу этой скрипки звук.
И задохнусь от радости, от жажды,
от воли и нахлынувшей волны,
от жизни, что ушла – да не исчезла.
Мой город спит – и видит эти сны.
В полночных залах – рукоплещут кресла.
И в воздухе ночном – восторг и хмель.
И жизнь кипит. И вдохновенье хлещет.
Мой город спит. Тесна ему постель.
Он руки разметал. И море плещет.
Мой город, все тебе прощу грехи я.
Пусть держит Дюк святого свитка медь,
пускай шумит свободная стихия.
У моря жить. У моря умереть.
8.09.04.
Евгению Голубовскому
"О, сколько самообладания
у лошадей простого звания,
не обращающих внимания
на трудности существования."Анатолий Фиолетов
Есть Багрицкий и есть Фиолетов…
Сколько в радуге разных цветов!
Яркой краскою метит поэтов
этот лучший из всех городов.
Здесь поэт – непременно художник.
Как он краски бросает, злодей!
Из острога сбежавший острожник,
упоённый свободой своей.
Как он любит неосторожно,
как он неосторожно живёт!
Невозможное – всё же возможно.
Чистый цвет нам дарит небосвод.
Эти краски – из райского сада,
те, какими их выдумал Бог.
И такое неистовство взгляда -
позавидует даже Ван Гог!
Разве нет уже этих поэтов?
Разве слову цветному – конец?
Ночью неба клочок – фиолетов,
а деревья – одеты в багрец.
Ну а нынешние, молодые?
Я готов им простить все грехи -
пусть берут псевдонимы цветные,
чтобы радугой были стихи!
Жизнь, быть может, излишне сурова,
да и город – как будто не тот,
но основа всего – это слово,
что сияет с небесных высот.
Только выдохни воздух из лёгких -
чтобы шарик воздушный взлетел.
Может, дело – не очень из лёгких,
ну да что же – таков наш удел.
Ношу лошадь вези, хоть крылата, -
пусть устала и сил маловато…
Ну а трудности существованья
в самом деле – не стоят вниманья.
12.09.04
"Одесский двор с веревками, бельем…"
Одесский двор с веревками, бельем -
затих на миг. В нем дозревает лето.
В него ныряет день, как в водоем,
чтоб погрузиться в беспредельность света.
И голоса звучат как бы во сне,
как бы сквозь толщу вод. Звучат и тонут.
Затрагивают то, что лишь вовне,
но сути дня и лета не затронут.
Жизнь погрузилась в жизнь. На глубину
ушла, как рыба. Вся в себе сокрыта.
И эта простыня во всю длину -
как белый флаг сдающегося быта.
Гале Маркеловой
Живу на сорок третьей параллели.
Как жизни убегающей ни жаль,
а всё же взгляда не мозолят ели,
а всё ж в просветах будней – моря даль.
Очередная рушится химера.
Опять, глядишь, перед тобой стена.
Но остаётся вечной моря мера,
на гальку набежавшая волна.
Живу на сорок третьей параллели.
Нельзя сказать, чтоб жизнь была легка.
А всё ж – не Север. Краски загустели,
запёкся свет, взлетели облака.
И нужно жить, наполнившись простором,
в себе самом сливая даль и высь,
свои невзгоды почитая вздором,
упрашивая жизнь: ещё продлись!
Живу на сорок третьей параллели.
Что б ни было – я в мире не чужой,
дышу, гляжу, живу (на самом деле -
живу: всей бренной плотью, всей душой!)
Я не силён, с обыденностью споря,
мешок забот утюжит спину мне.
Я б оплошал – но всё же море, море
на свете есть. Я – на его волне.
20.08.05
"И, пронзён какой-то мыслью странной…"
И, пронзён какой-то мыслью странной,
я остановился на Гаванной
и гляжу, как будто сквозь стекло,
силясь догадаться, что ушло.
Жизнь ушла – а я и не заметил.
День ведь был не пасмурен, а светел,
да и потерялась – не игла:
жизнь ушла – как бы и не была.
Это ведь случается со всеми.
Вот идут прохожие – и время,
то, в котором все они – идёт.
Что же видишь – множество пустот
вместо глаз и лиц родных, знакомых?
Что ни взгляд – не тот, не тот! Всё – промах!
Пыльный город. И осенний свет.
Те – далече. Тех – на свете нет.
Ну а ты, на улице стоящий -
в настоящем ты? И настоящий?
Или – словно прилетел в ракете,
и как будто на чужой планете,
и во времени совсем другом -
сквозь стекло глядишь на всё кругом?
27.09.05