- Скажи, - спрашивал Кулик Иваныч, - ты ведь знаешь все сокровенное, - скажи, много купцов здесь контрабанду провозят?
- Как вам, ребята, сказать? Парни вы, кажись, добрые, - говорил мой приятель, в раздумье почесывая затылок, - а черт ведь к вам в души-то ваши влезет!.. Ну да уж слушайте что ли: занимаются контрабандой не наши кяхтинцы, это было бы очень для них низко, черная, значит, работа, - для этой работы в гор. Троицкосавске много всякого народу есть…
- Да ведь очень хитро, выходит, надо провозить контрабанду. У вас тут кругом всей торговой слободы идет высокий двухсаженный заплот, везде стоит стража и по всей границе тоже стража, охраняющая от ввоза контрабанды.
- Ты, мой милейший Куличек, немного ошибся и неверно выразился; вернее будет, если ты скажешь: стража, охраняющая контрабанду , - объяснил ему мой приятель.
- Как же это так?
- Да что таиться? Был со мной случай: как-то раз, в моем собственном дворе, поймали было меня, - хотел, грешным делом, через заплот переправить пудишков тридцать чаишку, тут эти Пилатовы воины - трах! Отняли они мое наживное добро, - еле увернулся. Дурь на себя накинул я, объявление в полицию подал, что вот сего числа, ночью, напали на мой дом воры-разбойники. Ну и ничего, сошло с рук.
- Так это же не доказывает, что стража охраняет контрабанду, - заметил Кулик Иванович.
- Конечно не доказывает, - с усмешкой произнес мой приятель: - а ты не будь дурак, заранее с ними повидайся, почтение свое засвидетельствуй и условие заключи, конечно на словах, а не на бумаге, что такую-то пошлину им предоставишь… Ты думаешь, что один все дело и обделаешь? Нет, батюшка Кулик Иваныч, тут при сделке-то многих подмазать надо, а то бывают грехи немалые. Купит, например, кто-нибудь из мелкотравчатых у пограничных казаков чай, заплатит им вперед деньги и за чай, и за доставку, да еще и сам при чае пробирается, вместе с казаками, темной ночью, около заплота; а казаки еще с вечера отцу-командиру своему на ушко шепнули: ваше благ-ие, мол, неугодно ли вам в 12 часу ночи на такое-то место прибыть, с шестью казаками. Его благородие, как раз в полночь, и летит им навстречу: крик, шум, выстрелы холостыми зарядами… Казаки как будто струсят и побегут, купивший чай, конечно, вслед за ними, не под суд же ему идти, а его благородие везет чай с триумфом в таможню. По дороге он к себе на квартиру завезет / 8 , а остальную / 8 часть предъявит торжественно директору и членам, с докладом, что вот, дескать, поймали контрабанду, отбили ее после ожесточенной схватки, но контрабандисты, пользуясь темной ночью и имея быстроногих коней, скрылись. Его благородие разделит с казаками добычу и - слава Богу.
- Вот как! Тут, значит, казачьим офицерам вольготно? - спрашивал Кулик.
- А ты думаешь, так и есть, все по чести да по совести, эх ты! Откуда же у барона явилась пара серых с ухорским кучером, а? Разве, получая в год 300 р., можно такое блаженство себе предоставить? А К-ский? Да он отсюда увез столько денег, сколько у нас с тобой и у наших детей не будет, несмотря на то, что К-ский в карты проигрывал по тысячам… Но все это еще не высший слой контрабандистов. В высшем слое контрабандного искусства так рисковать не будут - там совсем иная механика. Для этого дела есть у них такие тихие места, затончики по-нашему. Есть они и в Маймайтчине, есть и в "Воровской Пади", и в этих-то затончиках и обделывается все сложное дело, там и чаи в кожу зашьют, и пломбы собственного приготовления повесят на каждый ящик, и двинут партию, как следует, приличную - ящиков в 200 или 300.
- А попадутся?
- Попадаться не нужно, для этого держи ухо востро… Только бы с версту от Кяхты отойти транспорту; а уж там если и таможня нагрянет со всеми своими членами, то ничего ровно не поделает, потому что все в порядке.
- А если по таможенным книгам откроют, что такой партии и такой фамилии через таможню не проходило и пошлина не оплачена, - что тогда? - спросил удивленный Кулик Иванович.
- Дудки! милый человек, дудки! Заруби ты себе на носу, что накануне выхода контрабандной партии вывозится через таможню, той же фамилии и в том же количестве ящиков, партия чаю и очищается эта партия пошлиной. Если начальство поймает за городом контрабанду, то сейчас и ответ готов: вот, мол, матерь-таможня, это он-то самый и есть, а долго мы стоим тут потому, что телеги у нас поломались. Первая же партия, с чаем, очищенным пошлиною, спешит соединиться с другими партиями и тогда никакая проверка невозможна; не задержать же для этого на дороге тысячи три ящиков чаю: купцы убыток понесут от промедления и, пожалуй, за такое усердие, иной чиновник и в Сибирь может спутешествовать…
- Да мы и то в Сибири…
- Ну, назад в Россию пешком. Сила, братцы, солому ломит, как бы она ни топырилась. Иной начальник потрусливее, хотя знает, что контрабанда идет, да боится ее тронуть: Бог, дескать, с ней, пока мои бока еще целы! Стреляют же контрабандисты очень ловко. Однажды мне один из них рассказывал: гнались, говорит, за нами человек шесть верховых; ну, конечно, где им догнать нас - мы за лошадей по три да по четыре сотни платим… Гнались за нами они и отстали далеко, только собака одна не отстает - гонится и лает; как, говорит, Пятериков обернулся да выстрелил, так ее на месте и положил - не взвизгнула! Мы, говорит, приехали с чаем куда следовало, и Пятериков стал спорить, что пуля его в самый лоб собаке попала, - на сто рублей поспорили они и поехали утром смотреть, - действительно, так между глаз и всадил!
Я уже был отчасти знаком с подобного рода историями и спокойно слушал повествование; а Кулик Иванович даже язык высунул и глаза вытаращил - диву дивовался!
- Расскажи еще что-нибудь о контрабанде, - приставал он.
- Что, занятно видно?
- Ну расскажи, - приставал опять Кулик.
И начинал мой знакомый рассказывать, как контрабандой провозится в Кяхту с приисков золото, песочек, по местному выражению; как некоторые из больших тузов наживают себе этим капиталы и жертвуют от своей благостыни некоторые крохи на церковные ограды, на колокольные часы, и проч. и проч.
И действительно, все это выходило очень занятно.
Только нужно сказать, что все это было давным-давно, теперь и тени этого быть не может. Времена переменчивы! Эта последняя фраза дает нам право утешиться, поверить в возможность прогресса, в возможность совершенствования человечества. Мало ли чего не бывало! Мы не обличение пишем, а рассказываем прошлые факты, которые интересны как материал для истории цивилизации нашего русского общества.
XI
Неприятно подействовали на все кяхтинское общество слухи о переменах, угрожавших кяхтинской торговле. Московские купцы писали в Кяхту, что поголовно подают Государю прошение и заключают его словами: "Спаси, погибаем". Кяхтинское купечество призадумалось и тоже порешило послать прошение. Старшины назначили для этого чрезвычайное собрание, в котором долго трактовали о том, как писать прошение Государю. Вспотели бедные купцы, но придумать ничего не могли. Послали за управляющим общественной конторой.
- Аким Акимыч! Как бы эту бумагу перебелить, да там, значит, насчет этой самой грамматики. Вот, видите ли, какое время пришло; ведь на Высочайшее имя надо…
- Слушаю-с, надо будет Егорова-с. Он мастер на эти дела, хорошо пишет, можно-с, - почтительно докладывал управляющий.
- Что же, господа, надо полагать, с эстафетой просьбу-то?
- Конечно, дело спешное, оборони Бог, не опоздать бы, значит… - говорил Петр Федорович, торопливо набивая нос табаком.
- А по пути однако надо-с и генерал-губернатору дать знать, так и так, мол…
- Да видно и тово… надо будет… Так и так, дескать, посылаем вот…
- Погодите, господа, пусть прочитают нам вслух - каково оно написано.
- Аким Акимыч, дай-кося сюда бумагу-то… Андрей Иваныч, уж потрудитесь, как там обчество, значит, порешило.
Андрей Иванович начал: "Ваше Императорское Величество! Вопрос о кяхтинской торговле…".
- Постойте, постойте, - закричал Андрей Яковлевич, искоса посматривая на собравшихся, - это не тово… неловко, даже неприлично: как же можно, - сейчас "Ваше Величество" и сейчас: вопрос! Нет, нет, это, воля ваша, неприлично!..
- Да, оно точно как будто неловко чево-то, - поддерживает другой.
- Господи помилуй! - вздыхая, шепчет белобрысый купчик.
- Да ведь это все равно, что "честь имею" или: "имею честь", - слышится из угла голос купца Лукошкина.
- Нет уж, Алексей Михайлыч, вы всегда либеральничаете; вы уж пожалуйста молчите… Тут, видите, какое важное дело.
- Позвольте, Андрей Иваныч, я полагаю лучше написать: "О кяхтинской торговле вопрос рассматриваемый"… Как, господа, вы находите? - говорил, косясь на всех, Андрей Яковлевич.
- Ну-кося, Андрей Иваныч, дальше-то как?
Андрей Иванович продолжал.
- Вот это ловко! Это, значит, в порядке, за это спасибо, - говорили купцы.
- Аким Акимыч, вели-ко, брат, переписывать, думать тут больше нечего, сегодня в ночь и дернем эстафету.
- А об чем генерал-губернатору-то писать?
Один дает такую мысль: нужно написать, что торгующее на Кяхте купечество, в память покорения Амурского края и посещения Кяхты его высокопревосходительством, в общем своем собрании положило: соорудить по дороге на Усть-Керан памятник, который увековечит славу его высокопревосходительства - ну а потом, значит, вот, мол, так и так: слухи, мол, ходят нехорошие; примите участие и т. д. В этом роде и составить. Я сейчас набросаю.
- Уж пожалуйста, - просят купцы товарища.
- Аким Акимыч! Скоро ли там у вас!