- Сейчас, сейчас, - откликается Аким Акимович из другой комнаты, где он зорко следил за перепиской Егорова, который, скрючившись в три погибели, старательно выводил разные узорчатые буквы.
- Теперь, на какую же сумму памятник соорудить? Да и зачем этот памятник? - слышался голос Макарьева: - ведь это, значит, ребята, даром деньги бросать; кабы в городе, ну оно ничего, как будто для красоты примерно, а то дело-то выходит не совсем чисто.
- Ах, Степан Михайлыч, вы точно Лукошкин восстаете против обчества, стыдно. Ведь вы не мальчик; вам поди скоро 60 лет стукнет, - уговаривают Макарьева.
- Да вы чево, ребята, я не против обчества, - отвечает сконфуженный Макарьев, - я только спросил, зачем за городом на дороге памятник строить?
- Нельзя, политика того требует: там мы провожали генерал-губернатора на Амур, шампанское пили, в память, значит, события.
- Ну, как знаете, ребята, - говорит Макарьев, отчаянно махая рукой.
- Боже, милостив буди мне грешному, - слышится вздох белобрысого купчика.
- Эй, Аким Акимыч, что же это как у вас там копаются; готово ли?
- Сейчас, сейчас! Всего пять строк осталось… Егоров, не торопись, не испакости бумаги, - наставительно говорил Аким Акимыч Егорову, усердно выводящему красивые буквы.
- Ну-тко прочитайте-ко еще раз, посмекаем еще маленько, - заговорили купцы, когда Аким Акимыч принес переписанную бумагу.
Аким Акимыч прочитал.
- Теперича важно! Подписывайте-ко, Андрей Яковлевич, сначала вы…
- Нет, господа, Настоятелева сначала надо бы…
- Место ему оставьте… Он не откажется, потому бумага нужная, важная.
Начались подписи. Пришел черед белобрысому купчику.
- Послушайте, - говорят ему, - вы всегда пишете "второй купец", а гильдию пропускаете; пишите - второй гильдии, потому бумага важная.
Белобрысый купчик перекрестился и начал водить пером по бумаге; несколько голов внимательно следило за ним.
- Теперь "гильдии", пишите: глаголь, иже… ну, ну, ладно.
Белобрысый купчик тяжело вздохнул и отер пот.
- Макарьев! Вы тоже всегда пишете Бог знает как, пожалуйста, уж постарайтесь.
- А я вот, ребята, смекаю все, зачем это по эстафете-то гнать эту бумагу? - заговорил Макарьев. - Еще может статься сорока на хвосте принесла новость-то, а вы уж и испужались… Сколько годов жили мирно и ничего не было; зачем же теперь-то станут переменять? Хорошо ведь и по-старому…
- Ах, Степан Михайлыч, толкуйте тут еще, только сердите. Кто говорит, что по-старому худо? В том-то и штука, что про нас говорят, а не мы ее выдумали, - перемену-то.
- А вы не всякого слушайте, мало ли чего говорят, - долбил себе Макарьев.
- Толкуй тут с вами! Поймите, - торговле угрожает опасность, - объясняли ему купцы.
- А все же, значит, с почтой выгоднее, чем с эстафетой, потому сотен пяток сбережется, - толковал Макарьев, преданный экономическим расчетам.
Никто не отвечал на экономический вывод Макарьева, и окончив подписи, купцы молча разошлись, на этот раз даже без всякого угощения. Понурили они свои головы, и в первый раз запала в них мысль о будущности хорошего кяхтинского дела.
- Век жить - не поле перейти, - сказал один из купцов, надевая шубу.
- Это точно, - поддержал другой, спускаясь с лестницы.
- А все же бы, по-моему, с почтой выгоднее, - бормотал Макарьев, усаживаясь в экипаж.
XII
- Что ваши дела? - спрашивали на другой день китайцы: - что время худа что ли?
- Очень худое время, - говорил купец; - англичане хотят помешать нашей торговле, да и помешают, пожалуй.
- Черта, дела поговори! Чево напрасны. За намо сила побольшан. Сандаза (войско) пушка попали одина раза, сапчи кругло буду (из пушки как выпалят, всех сразу убьют), - хвалился китаец.
- Тут, брат, темное дело, неизвестно, кто кого перехитрит, - говорил русский.
- Наша сила жестоки! - горячился китаец и показывал большой палец правой руки в доказательство своего превосходства над англичанами: - не погневайся; нама сама жестоки еси…
- Да ты чево кричишь-то понапрасну! - уговаривал русский.
- Я совсема кричи нехычи, я только така пока́жи, кавой-ва нама манер еси, - говорит, успокаиваясь, китаец.
Эстафета ускакала в Питер. О чем же писали и чего просили купцы, - спросит читатель. - Просили поддержать торговлю, очень полезную для всего края, просили разрешить ввоз серебра в Китай неограниченно и не дозволять ввоза чаю через Европу; но если уж такой милости не будет, то просили сбавить пошлину и таможню перевести из Кяхты в Иркутск, освободив Забайкалье от пошлины, или даже совсем уничтожить ее. "Так как дальность расстояний и дороговизна провозной платы, - писалось в прошении, - слишком тяжело отзывается на торговле".
- А что, ведь нам, надо полагать, пошлину уничтожат, потому мы целый Сибирский край кормим, - спрашивали купцы друг друга.
- Надо бы полагать, потому все меры приняты. Если уж не уничтожат, то все же сбавят, принимая во внимание дальность расстояний и многие другие причины.
Сделали, значит, свое дело. Написали прошение на Высочайшее имя, послали просительные письма к властям предержащим. На том все и замолкло до поры до времени. Кругобайкальскую дорогу нашло нужным исправлять правительство (она, между прочим сказать, до сих пор еще не исправлена). Путь из Иркутска до Томска остался тот же, и о пути по рекам Ангаре и Енисею перестали даже и думать.
Дело пошло своим старым порядком. Прошло лето, осень и зима. Все ждали, что-то будет…
Прошло еще года два. Старшины по-старому отслуживали свою годовую службу и сменялись новыми. Таможня каждый год в декабре проверяла дела купцов и все оказывалось верно. Выбирались опять старшины; принимали присягу на верность и честность службы, задавались по этому случаю обеды, и дело шло себе так же спокойно и привольно, как и прежде.
В феврале 1862 г. из Китая возвратился уполномоченный от русского правительства. Купцы заслышали о дозволении свободной торговли внутри Китая, но не знали, что делать с этим дозволением и как понимать его. Градоначальник целые дни ездил по домам купцов, упрашивал их делать общественные собрания, являлся на них сам и уговаривал купцов открыть дело внутри Китая.
В этом случае его заслуги русской торговле незабвенны!
- Что же мы, значит, там будем делать? Здесь по крайности место у нас обсиженное и теплое, - отвечали купцы, задумываясь и почесывая затылки.
Градоначальник горячо принимался доказывать им необходимость воспользоваться правом свободной торговли внутри Китая и, после долгих трудов, уломал нескольких купцов отправить туда караван. Заключили купцы с монголами условие, снарядили караван, и 16 марта 1862 года, после молебствия, окропленный святою водой, он двинулся с русскими товарами и серебром внутрь Китая, под предводительством нескольких молодых купцов.
Один из властей, заметив, что местный градоначальник имел большое влияние на купцов, остался этим очень недоволен и много повредил самой торговле. Уж чем она была пред ним виновата - Господь знает! - Он послал в Петербург донесение, что купцы отправили в Китай гнилые товары. Слышно было, что из Петербурга послано было повеление министру-резиденту в Пекин, - освидетельствовать русские товары - на том основании, что китайцы глупы, чего доброго, пожалуй, гнилое возьмут; но что из этого вышло - неизвестно.
Через несколько дней после отправки каравана в Китай у кяхтинских купцов случился неслыханный казус. В гостином дворе из пакгауза, в котором хранилось, в обеспечение пошлины, золото и серебро, похищено того и другого на 28 000 р. Часовые не видали похитителей, замки на дверях пакгауза были целы и печати на сундуках тоже. Дело это было, кажется, очень темное, потому что само общество всеми средствами старалось замять и потушить его…
Один из молодых купцов подал было объявление таможне, требуя расследования дела, но купцы так на него взъелись, что бедный не знал, куда и деваться. Даже сам энергический градоначальник, и тот написал к купцам официальную бумагу, в которой, высказывая сожаление о постигшем их несчастии, - называл молодого купца образцом нравственной несостоятельности! Все это дело было замято и кончилось, так сказать, семейным образом. Из аксиденции, помнится, одолжили некую сумму, да один из старшин, по доброте, вероятно, заплатил остальные деньги из своего кошелька.
Хотя в отзыве о нравственной несостоятельности градоначальник высказался в ущерб самому себе, но тем не менее, благодаря исключительно его энергии, с 1862 года русские водворились внутри Китая, хотя и в незначительной степени. Из прошедших трех лет свободной торговли в Китае еще пока не видно никаких осязательных результатов. Гг. Иванов, Окулов и Токмаков открыли торговый дом внутри Китая. На последней московской выставке были у г. Иванова чаи, будто бы со своих арендуемых плантаций. Все это выходит очень красиво и заманчиво, но, зная хорошо средства их торгового дома, - грешный человек, - смею усомниться в некоторых известиях. Достоверно знаю только то, что преобладающее влияние внутри Китая находится в руках англичан, которые уже успели в Ханькоу открыть до шестидесяти торговых домов.
Что же сталось с кяхтинской торговлей после разрешения свободной торговли, сбавки пошлины, перевода таможни в Иркутск и ввоза чаю через Европу?
Купцы на первый год потерпели на нижегородской ярмарке большие убытки, на второй год, вследствие дурного выбора чаев, привезенных кругом света, кяхтинские чаи имели большое преимущество перед привезенными морским путем (именно только поэтому, а не по причине будто бы порчи чая от перевозки морем), торговля опять ожила до нижегородской ярмарки 1863 года.