- Я не решился предложить вам этого, а между тем… позвольте мне откровенно сказать вам, что моя жена, которой я без конца рассказываю о вас, находит, что вы не слишком-то торопитесь познакомиться с ней. Но это мнение не является ее особым мнением. Идите, дорогой. Выходите, когда пожелаете! Кроме того, - он хитро кивнул головой, - даже с точки зрения нашего ремесла это может оказаться далеко не вредным.
В течение следующей недели, надев парадную форму, я делал визиты, следуя составленному Мишель списку, и, надо признаться, это были недурные дни. Я появлялся во всех гостиных поочередно, сперва с легким стеснением, затем, по мере того как увеличивались мои знакомства, все более непринужденно. Забавно в Бейруте, как и в Париже, делая пять-шесть визитов в день, встречать повсюду одних и тех же лиц. Когда мы с Мишель устраивали наши "нежданные" встречи, мы не решались назначать их больше двух на один и тот же день. Мы со смехом сознавались в этом, когда вечером, встретившись у нее, подводили итог хорошо проведенному дню.
Такое времяпрепровождение я считал недостойным себя. Мы только и делали, что встречались, пили чай и танцевали. Однако я наслаждался этой легкостью жизни, - она так сильно отличалась от моего прошлого сурового существования. Мой мундир - этот прославленный Вальтером и другими мундир - привлекал ко мне внимание барышень и молодых женщин. И в самом деле, если приятно танцевать с авиатором, то танцевать с мегаристом уже положительно лестно.
- Ваша рука… вы были ранены, капитан? Может быть, вам больно?
- О нет, сударыня! Пожалуйста, опирайтесь на нее без всякого опасения. Я уже совершенно поправился.
Благодаря прекрасным дням поздней весны повсюду появились очаровательные летние наряды. Платья из тюля и легкой тафты - лимонно-желтые, бледно-голубые, нильской зелени, розовые. Оттенки, быть может, несколько яркие, но такие естественные, так гармонирующие с великолепной лазурью, лившейся в окна этих гостиных с колеблющимися пальмами, с лиловыми цветами жакаранды, с красным пламенем чибиска.
Сколько своеобразного очарования в этих сирийских приемах! Старички в фесках, приверженцы Стамбула, молодые люди в пиджаках блеклых тонов, французские офицеры, женщины, по большей части очень красивые… Как я любил их, этих покорных туземок! Каких преданных союзниц я видел в них.
- А как вам нравятся, капитан, наши горы? Они так же красивы, как и у вас на родине?
- Я так мало еще знаю их, сударыня. Даже с Бейрутом еще не сроднился. Прошло ведь только три месяца, как я здесь, и два из них - в госпитале.
- А другие - среди пустыни, в борьбе за нас с бедуинами этого ужасного Файсаля. Вы - герой!
- Ну что вы!
- Да, да! Мы так признательны французским солдатам. Вы знакомы с моей кузиной, Неджиб Хаддад? Позвольте вас представить. Она хорошенькая, не правда ли?
- Вы поедете этим летом в Алей или в Сафару, капитан?
- Я еще не решил…
- Надо ехать. Оставаться в Бейруте немыслимо. Дорогая, ты имеешь на него влияние, скажи ему, что необходимо ехать. Заезжайте ко мне в Бхамдун, это рядом с Алеем. Не обращайте особенного внимания на наш дом, мы ведь там - в деревне, вы понимаете?
- Вы, право, слишком любезны, сударыня.
- А вот и наша другая кузина, Селим Кхуру: она тоже проводит лето в Бхамдуне. Капитан Домэвр, о котором ты, конечно, уже слышала, дорогая.
- Ты опоздала, милая Саада. Я танцевала с капитаном еще третьего дня у Альфреда Сюрсока.
- Уже успела! Он уверяет, что начал делать визиты всего три дня тому назад, а оказывается, уже имел случай пригласить тебя! Право, я ревную. А вот и фокстрот. Вы со мной, капитан? Нет, нет, никаких извинений.
- Очень мило! - сказала мне после фокстрота, на другом конце залы, майорша. - Ваша жизнь принадлежит лишь сирийским дамам. Вы танцуете только с ними. Неужели они вам так нравятся?
- Я нахожу их очаровательными, - отвечал я, наслаждаясь той кислой улыбкой, какую постоянно вызывал подобный ответ.
Помню, это было в пятницу. В тот день я отправился с визитом к жене секретаря Верховного комиссариата. М-ль Эннкен, немного утомленная, предупредила меня, что в этот день я ее больше не встречу. Я тотчас же собрался идти работать в свою канцелярию. Но она горячо запротестовала. Я повиновался.
Было пять часов, когда я пришел в гостиную, переполненную народом. Тяжкая духота предвещала близкую грозу. В окна струился аромат садов и смешивался с духами дам.
Лишь только я вошел, меня окружила толпа моих постоянных партнерш по танцам. Меня буквально вырвали из их рук, чтобы представить трем молодым женщинам, пившим чай в самом темном уголке гостиной. Я почти не расслышал их имен, поклонился и, пробыв с ними для приличия минут пять, сумел потихоньку улизнуть к моим славным барышням. Не рассчитывая увидеть меня так скоро, они уже принялись болтать о разных пустяках. С большим удовольствием я вслушивался в их щебетанье, вставляя слово только тогда, когда ко мне обращались с вопросом.
- Какое у тебя красивое платье, Вера!
- Этот фасон, милочка, дала мне Клио. Это модель от "Мадлен и Мадлен".
- От "Мадлен и Мадлен"! Как ты счастлива!
- Ну, не так, как Клио: она уезжает в Париж.
- Да, правда. Она выходит замуж за банкира. Они будут жить в квартале Этуаль. Улица Шальгрен, если не ошибаюсь.
- Вы знаете улицу Шальгрен, капитан?
- О да. Это маленькая улица, которую я очень люблю. Она выходит на авеню де-Буа.
- На авеню де-Буа, боже мой! Вероятно, Бейрут вам кажется очень жалким, капитан?
- Что вы, мадам! Бейрут мне очень нравится. А женщины в нем так красивы…
- Вы это говорите только для того, чтобы доставить нам удовольствие.
- Клянусь…
- Боже мой! Вера! Гром! Я боюсь!
- Какая ты глупенькая, Элен! Капитан будет смеяться над нами.
- Ты думаешь?.. А вот молния! Через десять минут, пари держу, разразится настоящий ливень.
- Ты боишься за свое платье?
Я ловко улизнул от этих встревоженных пташек и вышел из гостиной. Я тоже опасался, - не за платье, но за свой мундир. Их всех - Элен, Веру и других - спокойно ждали у подъезда автомобили. Я же отпустил привезший меня экипаж
и не имел ни малейшего желания очутиться во время грозы на улице.
Едва я успел спуститься вниз по лестнице, как глухо загрохотал гром. Потоки воды хлынули с неба, внезапно ставшего черным, как сажа. Кучера и шоферы кинулись искать убежища, - некоторые в подъезд, другие, менее вышколенные, в свои экипажи.
- Вот удовольствие! - пробормотал я свирепо, отступив назад на крыльцо, чтобы не смешиваться с этой толпой.
Шквал бушевал уже добрых десять минут, но на небе не появлялось ни единого просвета, предвещавшего его конец. Несколько автомобилей остановилось посреди улицы. Их седоки опрометью выскочили прямо в лужу и кинулись, отфыркиваясь, на крыльцо.
"Надо и мне подняться наверх, - подумал я. - Я представляю собой довольно глупую фигуру среди этой прислуги".
Отчаявшись, я уже решил привести свою мысль в исполнение, когда услышал приближающиеся сверху шаги. По лестнице сходила вниз какая-то молодая женщина. Я посторонился, уступая ей дорогу.
- Элиас! - позвала она.
Подошел один из шоферов. Хозяйка его начала говорить с ним, как мне показалось, по-русски. Он вышел под дождь, сел в один из лимузинов и начал поворачивать к подъезду.
Молодая женщина, выйдя на порог, подняла воротник своего черного шелкового манто.
Она стояла впереди меня, и это длинное широкое манто вызвало вдруг во мне какое-то смутное воспоминание. Мне показалось, будто я узнаю одну из тех трех дам, которым я только что был представлен.
Автомобиль подъехал к крыльцу. Шофер распахнул дверцу. Молодой женщине оставалось пройти до него один только метр. Она приподняла платье и приготовилась прыгнуть через поток дождевой воды, бурливший вдоль тротуара. Я следил за каждым ее движением с напряженным вниманием. Раздражение мое проходило… И я едва успел принять равнодушный вид, когда она внезапно обернулась:
- Капитан?
- Да, мадам…
- Вероятно, среди этих экипажей вашего нет?
- Я его уже отослал.
- Кажется, гроза кончится еще не скоро. Хотите, я довезу вас?
Она говорила на чистейшем французском языке, но в произношении ее слышался четкий иностранный акцент.
- О, мадам! Я, право, боюсь затруднить вас.
- Полноте, какие пустяки! Куда вы едете?
- К полковнику Оливье.
- К полковнику Оливье? Он живет на авеню дэ-Франсе, в двух шагах от Военного собрания. Нам как раз по дороге. Садитесь же! Постойте, дайте мне руку, я не могу перейти эту противную лужу.
Она оперлась ручкой на мою руку. Я едва успел почувствовать почти неощутимую тяжесть ее тела.
Теперь она отдавала короткие приказания шоферу.
- Вот! - сказала она. - Теперь едем.
Все это произошло так быстро, что даже слегка ошеломило меня. Она это заметила и рассмеялась.
- У вас довольно несчастный вид.
Я пробормотал что-то неопределенное.
- Хотите, я вам скажу почему? Вы боитесь, чтобы я не спросила, как меня зовут: ведь вы не помните!
Автомобиль мчал нас полным ходом. Дождь, хлеставший по стеклам, превращал его в какую-то полутемную серую клетку. Невозможно было даже различить лица моей благодетельницы, скрытого густой вуалью.
- Можно подумать, что мы в Париже в ноябре месяце, - сказала она.
И так как я по-прежнему молчал, рассмеялась еще громче.
- Поверьте, мадам, - осмелел я наконец, - я сам сознаю, насколько я смешон.
- Что вы, что вы! - воскликнула она. - Никогда не надо впадать в трагический тон.