А "желтогривые овсы" из "Урожая" напоминают овсы над Васильевским ручьем. Строки полны юношеским счастливым чувством: "Непочатый счастья край…" Их сменяют элегические строфы "Родного": "Я вижу – в сумерках осенних / Приютом манят огоньки. / Иду в затихнувшие сени, / Где пахнет залежью пеньки". Хлеб убран с полей, морозная осень сковывает землю, а там начинаются метели, и мужики сидят в читальне, слушают доклад. "Доклад" нарушает всю эту какую-то бунинскую гармонию. У Ивана Алексеевича Бунина в похожей обстановке слушали гитару и песню: "Свечи нагорели, долог зимний вечер…/ Сел ты на лежанку, поднял тихий взгляд – / И звучит гитара удалью печальной / Песне беззаботной, старой песне в лад. // Где ты закатилось, счастье золотое? / Кто тебя развеял по чистым полям? / Не взойти над степью солнышку с заката. / Нет пути-дороги к невозвратным дням! // Свечи нагорели, долог зимний вечер… / Брови ты приподнял, грустен тихий взгляд… / Не судья тебе я за грехи былого! / Не воротишь жизни прожитой назад!"
В местности в деревнях по стародавней привычке гнали самогонку. Это было дешевле царской водки. Да и вообще в сельской глуши предпочитали обходиться без городского товара испокон веков. Даже и помещики. Об этом писал в "Обломове" Гончаров: сами себе могли жечь и лучины, а свечи припасали для гостей. Что уж говорить про водку. Подпольное винокурение преследовалось. Пыталась и новая власть с этим бороться. И юный селькор Александр Твардовский пишет стихотворение "Самогонщику".
Почему? Отлично знаешь, -
Все тебе не впрок.
Оттого, что над сараем
Стелется дымок.
То есть почему самогонщик "хмурый, неумытый", почему у него полный разор в дому и на дворе и на душе – ясно почему… Новая власть так и не смогла с этим справиться. Поздний Твардовский упомянет кружку с дымным самогоном в кругу певцов и мудрецов, и от этих строчек повеет неожиданно древним духом, духом былинных пиров с их медом-пивом.
В зимние бесконечные хуторские вечера медом-пивом была беседа, за нею лирический герой идет в деревеньки, где "каждая изба / Отвориться посиделкам рада". Разговоры допоздна.
Неохота уходить домой
Сквозь метели злую завируху,
И идти в снегу к избе немой,
И будить подолгу дверь-старуху.
Эту замороженную дверь-старуху, обитую войлоками и тряпками, так и видишь. Сейчас она заскрипит, сипло прокашляет… Такую дверь мы узрели однажды с другом в Долгомостье после лыжного перехода в лютый январь из Смоленска, шли мы целый день и полночи, околели так, что не чуяли ног и рук, под конец заблудились, но вдруг добрели до крайней темной избы, а потом и до избы под большим кленом и заколотили в дверь, стукнули в замороженное окошко, и внутри вспыхнул свет, залязгали запоры. "Кто там?" – крикнула тетка Катя. И несколько дней мы отогревались у доброй печки, слушали радио, листали давние журналы, играли в карты против тетки и ее сына-тракториста Витьки.
В деревенской глуши о чем только не мечтается: "В ночи долгие мне снится / Новый гость – большой, веселый, – / Он деревнею промчится, / Громыхающий, тяжелый…" И гость этот – "гул машинный". Его так и хочется сравнить с весенним громом новой зари.
Новое приходит в деревню: "И в осень можно увидать, / Как растопырилась антенна / И натянулись / Провода". Так что мужики в читальне будут слушать новости из Москвы. А скоро привезут кино. Так что:
У наших дней
Другие речи,
Другая
Радостная жизнь!..
Под ее напором отступает прошлое, и вот стоит пустой "дом в запущенном саду", "тихий дом", его покинул "тихий попик, сивый и больной". И нечего мутить сердце грустью непутевой о старой хате, говорит поэт в "Избяных стихах", явно споря с "Избяными песнями" Клюева, увидевшими свет на десяток с лишним лет раньше. Здесь своеобразное состязание, загорьевский семнадцатилетний селькор и уже признанный – "Избяные песни" появились в 1915 году – зрелый поэт.
Клюев свою печаль о матери претворяет в эти песни о печи, о приметах, о зимах и звездах над избою, о ковриге, что "свежа и духмяна". Стихи избыточны, барочны: "Рундук запорожный – пречудный Фавор, / Где плоть убелится, как пена озер. / Бревенчатый короб – утроба кита, / Где спасся Иона двуперстьем креста. // Озерная схима и куколь лесов"… и так далее, там и хартия вод, и пятничные зори, бледные саваны, радужные чайки, ладан сладимый, лапчатый золотой стихарь, даже и пенные телеги.
"Избяные стихи" – это все-таки творение начинающего поэта. И с вековой злой тишиной он управляется слишком лихо, буквально шумом новой веселой избы с красными смеющимися окошками. Одним шумом старины не изменить. А девоньке, которую сманили у темных стариков, ребята, что бунтуют сонные дворы, ей ведь можно хлесткий эпитет приклеить, как пух и сор к вымазанным дегтем воротам. И призыв шагать с улыбкой по дороге новой отдает бодрячеством.
Цикл Клюева богаче и разнообразнее. Первое стихотворение – "Четыре вдовицы к усопшей пришли…" – скорбный плач былинного звучания.
Пока загорьевский парень "проигрывает". Можно предположить, что в цикле Клюева – если, конечно, Твардовскому действительно в те времена было знакомо это имя и клюевское творчество – ему не по душе была как раз избыточность, нарочитое сгущение всего крестьянского, исконного, а не плач об уходящей эпохе. Лира Твардовского суровее. Стих его аскетичен в сравнении со стихом Клюева. Хочется сказать о свойстве его дара, что он более сухой и солнечный. Тут на ум приходит Прокофьев, особенно его "Классическая" симфония.
Но и стенания о прошлом юному Твардовскому были не по сердцу.
Мы построим хату -
Новую, большую…
О гнилом и старом
Нынче не тоскуют!
Так заканчивает свои "Избяные стихи" поэт. Новое он буквально заклинает поскорее явиться. Этот эпитет частый гость в его ранних стихах: новая изба, новый лад, новый урожай, новый свет, новый шум, новый гость, новый работник. Ему кажется, что "ушли за непроглядью старой / Неуют и дикость мужика", что "Срастутся девки в куст веселый / И под гармонь / И при луне / Сольются в песнях с комсомолом". Все в деревне образуется, пойдет на лад, как в песне. Настанет дружная и веселая жизнь, недаром и веселый рифмуется с комсомолом, хотя и не явно и странно на первый взгляд (кстати, неявные внутренние рифмы всегда будут в его стихах). В самом деле, почему бы не зажить по-новому? Светло и в достатке. На земле нет помещиков, в столицах – царей, с кулаками скоро справятся…
Но прошлое было рядом. Твардовский пишет об этом. Вот его стихотворение "О затихшей церкви". Ждешь, что и оно будет в новом духе. И первые строчки как будто подтверждают это: "Перестало сливаться село / С колокольною долгой тоскою". Поп помер, его метель занесла, и "церковь затихла устало". Что ж, новые времена – новая музыка. Но здесь ее что-то не слышно. Как будто не в силах преодолеть старый лад, юноша Твардовский продолжает:
За оградою – с третьей весной -
Стало как-то пустынно и голо,
И в разбитое кем-то окно
Залетает с по-другою голубь.
Здесь возникают совсем не комсомольские ассоциации. И если это не печаль, то что же?..
Все бурьяном густым поросло
За беспечностью легкой людскою…
И все-таки радости, часто скрытой, какого-то затаенного ликования в ранних стихах больше. Из "Весенних строчек": "Помню – ветер пригонял на крышу / Птицу желтоперую – весну. / Чтобы к жаворонкам быть поближе, / Я влезал на старую сосну. / И, пьянея запахом сосновым, / Я врастал глазами в синеву…" Герой сам уже как будто ветвился этим солнечным деревом. Единение с природой в младые лета дается легко. Правда, не так легко это выразить словами. Эти строки искрятся непосредственностью.
Этому чувству весна сопричастна в большей степени. Вот и снова весенние стихи: "Да, для новой жизни, / Для весны я годен, – / Вот опять пьянею / Запахом смородин". И "радость детства / Вновь поет свирелью". Да и как иначе "…если неприглядный / Наш пустынный край / Зеленью пахучей / Наводняет / май".