Несмотря на то, что ей почти пришлось тащить его на себе, она продолжала болтать без умолку. Так они добрались до Koepoort и спустились к причалу. С десяток маленьких лодок покачивались на волнах, стукаясь друг о друга бортами. Тихая речка Лейе потемнела и вздулась от непрерывных дождей, на покрытой рябью поверхности плавал мусор и комки водорослей.
На мокрых досках причала ноги паломника разъехались, и он грохнулся на спину, едва не опрокинув и женщину. Хмурые лодочники бросали на них неприязненные взгляды, пальцем не пошевелив, чтобы помочь упавшему. А женщина посмотрела на них в упор, всплеснула руками и громко рассмеялась.
Один спросил:
- Кого тащишь, boze oog?
- Божьего человека, - ответила та.
- Лучше брось его, - посоветовал ей лодочник.
- Лучше одолжи мне шест, - сказала Колетта.
Тот выругался, а остальные в смущении отвели глаза, радуясь, что она не глядит в их сторону.
А между тем паломник пытался подняться и всякий раз падал. Тогда женщина подхватила его под мышки и, словно мешок с мукой, перекинула в пустую лодку. Он услышал, как она залезла следом, и лодочник бросил ей шест.
Умело орудуя им, женщина направила лодку к заставе; здесь течение было слабым, но коварным, справиться с ним было не легко.
Теперь, когда его спасительница стояла, выпрямившись во весь рост, паломник мог хорошенько рассмотреть ее.
Она совсем не походила на пригожих пышнотелых фламандок - высокая, жилистая, но статная; плечи у нее были широкие, а кисти рук крупные, с тонкими длинными пальцами. Одежда на ней была добротная, но простая, а поверх чепца - плотное белое покрывало, заколотое булавкой в виде креста. Она держала шест и управляла лодкой так, словно всю жизнь только этим и занималась.
Дождь, наконец, закончился, и серая пелена повисла в воздухе. Вдруг облака на западе стали пурпурными, и теплый отсвет лег на темную воду и низкие берега, окрасив в медовый цвет старые причалы и маленькие коричневые домишки. Переливчатый звон поплыл над городом: колокола гентских церквей на разные голоса призывали людей к вечерней молитве.
Женщина положила шест и опустилась на колени:
- Angelus Domini nuntiavit MariФ, et concepit de Spiritu Sancto. Ave Maria…
И паломник увидел, что она еще молода и очень красива; черты лица у нее были правильными, только правый глаз слегка косил.
Женщина читала молитву, а он, перегнувшись через борт, лил воду себе на голову, пока в ней окончательно не прояснилось. Потом они поплыли дальше, и Колетта спросила:
- Зачем ты ввязался в драку, богомолец? Они бы тебя убили.
- Так ведь не убили же, - ответил паломник.
Она кивнула.
- Значит, ты знал, что Бог не даст тебя в обиду? Это ведь по Его воле ты овладел искусством метания огня? Я знала человека, который мог глотать серу, как хлеб, и запивать ее селитрой - но перед этим он сто раз произносил "Pater", и Господь превращал серу и селитру в воду прямо у него во рту.
Паломник расхохотался, но, увидев, что ее это рассердило, скорчил постную мину и сказал:
- По обету я прошел путь святого Иакова и привез воды, взятой из источника в Компостеле. У этой воды есть чудесное свойство: перед лицом нечестивца и еретика она превращается в огонь. Ты и сама видела, сестрица, я лишь швырнул в них бутылку - они же себя наказали.
Женщина смотрела на паломника во все глаза, и это было ему приятно, хотя он изо всех сил удерживался от смеха.
Лодка пристала к берегу, когда они миновали предместья: справа и слева простирались бескрайние поля зеленого льна. Лицо Колетты стало печальным. Она смущенно отвела взгляд, и ее глаза вдруг наполнились слезами.
- Вспоминай меня добром, богомолец, - промолвила она.
Паломник улыбнулся.
- Я тебя не забуду.
- Забудешь… Ах, как бы мне хотелось, чтобы ты меня помнил. Вот, возьми! - Она сняла четки, обвивавшие ее запястье, и протянула ему. - Твои рассыпались, возьми эти. Они освящены в церкви святого Николая, я носила их, не снимая. Теперь они будут у тебя, и, быть может, ты вспомнишь обо мне, когда настанет час молитвы.
- Есть средство верней, - ответил паломник, сжав ее в объятьях, и крепко поцеловал в губы. Женщина вздрогнула и прильнула к нему всем телом, а он сказал:
- Теперь будет, о чем вспомнить во всякий час.
- Да, - прошептала она, - ты прав, милый. Поцелуй меня, поцелуй еще. Смотри мне в глаза - ни один мужчина, глядевший в них, не мог меня забыть.
- Поэтому тебя зовут Колетта - Дурной Глаз?
- Да, поэтому. Как я боялась этого проклятья раньше! И на тебя боялась смотреть, прятала глаза. А теперь не боюсь - смотри на меня, смотри, милый. Теперь я навсегда в твоем сердце. Иди же… Ты меня не забудешь, и я тебя тоже.
Паломник вылез из лодки и пошел вдоль реки, а женщина смотрела ему вслед. Вдруг она крикнула:
- Как тебя зовут, богомолец?
- Ренье из Лёвена, - ответил он.
IV
Пока пикардиец шел берегом, лицо Колетты стояло у него перед глазами, но, свернув в поле, он вскоре перестал о ней думать.
Зеленые стебли льна поникли от влаги, тяжелые капли скатывались по ним и падали на землю. Холодный воздух кружил Ренье голову, порывы ветра брызгали в лицо мелким дождиком. От запаха мокрой травы у него перехватывало дыхание.
Если земля и трава везде одинаковы, почему луга родного края пахнут так сладко?
Много лет назад Ренье оставил цветущие Нидерланды ради немецких земель: там он надеялся обрести знания вещей, недоступные простым людям. Его манила тайна - темнота, за которой скрывался свет. Однажды прикоснувшись к ней, он возжелал овладеть ею, как любовник жаждет своей возлюбленной. Ничто другое не заставляло его кровь так вскипать в жилах. На несколько лет тайна стала его страстью и надеждой. Она повела его путем герметической науки.
Он пришел в Гейдельберг, но там его ждало разочарование. Тогда пикардиец вернулся в Брабант и долго скитался из города в город, пока не осел в Лёвене. Там он опять взялся за философию, и она вновь увлекла его; он выдержал экзамен, и ему были вручены кафедра, раскрытая книга, мантия и золотое кольцо. Ему покровительствовал могущественный Филипп де Круа, граф Порсеан, его будущее было определено.
Но однажды Ренье проснулся с ощущением, что ему нечем дышать - в груди у него что-то вибрировало, словно перетянутая струна, и причиняло сильную боль; так повторялось каждое утро в течение многих недель. Им овладели тоска и раздражение, и как-то утром, покинув Лёвен, он направился в Париж, а оттуда Турской дорогой, по следам многих тысяч паломников на запад, до самого края христианского мира, в Компостелу. Путь был не легким, путешественника подстерегало множество опасностей. Сборщики пошлин норовили содрать с него три шкуры, а французские и испанские сеньоры порой вели себя хуже разбойников. Среди богомольцев часто вспыхивали ссоры.
Но Ренье все было нипочем - дорога развеселила его, как доброе лёвенское вино. Тоску как рукой сняло. В крупных городах он задерживался подолгу: в Бордо устроился переписчиком у книготорговца; в Памплоне сошелся с мошенником, продававшим паломникам свиные и овечьи хрящи под видом святых мощей; в Леоне же читал проповеди на рынках и площадях, за что едва не попал в тюрьму.
Но в Компостеле уныние вновь овладело им. Не находя себе места, он уходил из города и целыми днями бесцельно бродил по берегу, избегая людей.
Серо-зеленые валы накатывали на высокий берег, пена и водоросли оставляли на камнях уродливые пятна. Океан пел раскатисто и торжественно, белые чайки перекликались резкими плачущими голосами. Горячий песок забивался в сандалии. Ветер рвал плащ, звеня нашитыми на нем ракушками, и оставлял на губах вкус соли.
Ренье до боли в глазах вглядывался вдаль, но не видел ничего, кроме рваных облаков и волн до самого горизонта.
- Вот и все, - сказал он однажды, - дорога кончилась. Говорят, где-то впереди есть другой берег, но так ли это - знает лишь море. Быть может, оно изо дня в день бьется об него, точно грешник о райские врата, и оставляет на нем лохмотья пены и свою зеленую кровь. Быть может, этот берег всегда озарен светом ясного дня, а, может, он мрачен, как преддверие ада. Море, море! В бурю ты стонешь, словно раненый зверь. Ангелы носятся над твоими водами, святые раздвигают их мановением рук. Но ведь я не святой и не ангел, и не могу пройти по ним, как по суше. Разве таков конец моего пути? Мне говорили о сладостном умиротворении, которое нисходит на людей в месте, отмеченном звездой. И вот я стою на этом самом месте, но моя грудь сжимается от тоски, и печаль давит на сердце, как никогда прежде. Иисус на небесах и дьявол в преисподней, вы крепко держите мою душу и тянете каждый к себе, так что скоро она разорвется на части! Господь, почему ты не дал мне крыльев? Почему я корчусь в грязи, как червь, когда мой дух возносится к звездам? Святой Иаков, покровитель странствующих, если ты слышишь, подай мне знак, укажи дорогу!
И когда на землю опустилась тьма, в небе зажегся звездный крест и указал ему на восток. Через полгода Ренье морем вернулся в Нидерланды.