V
Темнело, и надо было позаботиться о ночлеге. Хотя Ренье провел в странствиях почти два года, он говорил себе, что лишь у апостолов достаточно святости, чтобы без вреда для здоровья спать на мокрой земле. Он навострил уши, надеясь услышать лай собак, свидетельствующий о близости жилья, но вокруг стояла тишина.
Между тем тучи на небе разошлись, и стали видны звезды. От земли поднимался сырой туман, и Ренье ускорил шаг, хлопая себя по бокам, чтобы не замерзнуть. Вдруг впереди он увидел небольшой лесок, перед которым, то вспыхивая, то угасая в тумане, мерцало оранжевое пятно костра. В ту же секунду ветер донес восхитительный запах жареной ветчины, и в пустом брюхе пикардийца запело.
У костра сидели два человека: один толстый, как бочонок, другой тощий, словно жердь. Между ними на земле лежала салфетка, а на ней - окорок, полковриги хлеба и головка чеснока.
- Мир вам, братья, - сказал Ренье, подходя ближе.
Увидев его, оба подскочили, и пикардиец узнал паломников, встреченных им в Генте. Толстяк назвался Корнелисом Питерсеном, худой - Стефом из Антверпена. Сейчас и тот, и другой смотрели на Ренье, как на призрак.
- Кто ты - человек или дух? - спросил толстяк, крестясь. Его приятель трясся, как осиновая лист.
- Бог с тобой, брат, - ответил пикардиец. - Вглядись получше: не далее, как утром, мы с тобой опрокинули дюжину кружек темного в трактире "Shild" ("Щит"), и ты за все заплатил, потому что до этого проиграл мне в кости.
При этих словах худой перестал дрожать, а у толстяка, напротив, жир заходил ходуном.
- Я тебя узнал, - сказал он, багровея от злости.
- И я тебя, брюхан, - ответил Ренье. - Будь благословенная твоя почтенная утроба, ибо широкой душе потребно вместительное прибежище. Человек, чья доброта так необъятна, не оставит другого блуждать во тьме, голоде и холоде.
Он сел к огню и вытянул ноги в мокрых сандалиях.
- Чтоб мне ослепнуть, если я своими глазами не видел, как тебя разнесло на куски там, в Генте! - воскликнул Стеф.
- И, скорбя обо мне, вы устроили поминки? Доброе дело! Да разорви меня на сотню кусков, каждый пропел бы хвалу этому славному окороку. Его аромат возвращает мертвеца к жизни.
- Так ты мертв или жив? - спросил антверпенец.
- Ни то, ни другое, ибо я умираю с голоду.
- Скверно, когда не знаешь, на каком ты свете, - сказал Стеф. Он подбросил хвороста в костер, и от мокрых веток повалил дым. Потом он отрезал большой ломоть хлеба для себя и еще один для Питерсена и положил на них по куску ветчины, с которой капал жир. Глядя на это, Ренье тяжело вздохнул и пробормотал:
- Beneficia non obtruduntur.
- Что это значит? - спросил антверпенец.
- Значит, что протягивать руку стоит не каждому, а кусок хлеба - тем более.
- Хлеб нынче дорог, - вздохнул Стеф, однако дал ему краюшку, которую Ренье проглотил, почти не разжевывая.
- Non facis aliquid per dimidium, - сказал он. - Голод не тщеславен, но пища, не орошенная вином - камень в желудке.
Питерсен бросил на него злобный взгляд.
- Запей из своей фляжки.
- Увы, у меня ее нет.
- Куда же она делась? - спросил толстяк.
- Прохудилась, пришлось выбросить.
Питерсен покачал головой.
- Зря ты это сделал. Не следует разбрасываться тем, что посылает Господь; можно было залепить дырку глиной, а фляжку сбыть старьевщику и выручить пару медяков. Ты же отказался от добра и призвал зло на свою голову. Жажда - вот твое зло, и ты наказан по справедливости. - И толстяк, чмокая, припал к бутылке.
- Скажи, мудрый брат, куда лить сподручней - в полную бочку или в пустую? - спросил Ренье.
- Какой дурак станет лить в полную бочку? Так ведь только расплещешь без толку, - удивился Питерсен.
- А как назвать того, кто опивается сверх меры, когда рядом человек умирает от жажды? - спросил Ренье. - Ты и есть дурак, почтенный брат; твое брюхо полно, а ты наливаешься вином, не видя, как оно выплескивается на землю.
Толстяк проглотил последний кусок и стал ковырять в зубах. Стеф протянул Ренье бутылку с остатками вина, и пикардиец вылил ее содержимое себе в рот. Вино оказалось кислым и немилосердно щипало небо.
Меж тем антверпенец придвинулся к Ренье и сказал:
- По всему видать, ты человек ученый.
- Для доброй души не требуется много науки, - ответил тот.
- А все же есть наука, которой никогда не бывает достаточно. Она делает человека богатым и счастливым.
- Artes serviunt vitae, non sapientia, fortuna regit.
- О чем ты говоришь? - спросил Питерсен.
- О том, что любое знание бессильно перед божьей волей. Господь не пожелает, и не видать тебе ни счастья, ни богатства.
- Есть люди, которые знают то, что хранится в тайне от других, - заметил Стеф. Глаза у него заблестели, а нос задергался, как у хорька, почуявшего кур. Придвинувшись еще ближе, он положил руку на плечо пикардийца и прошептал:
- Не встречался тебе человек в сером плаще, черной шляпе и красных сапогах, с белым шарфом на шее и желтым кушаком на поясе?
- Не припомню.
- Так знай, его имя - Ианитор Пансофус. Он великий ученый и маг, каких не рождалось на свет с древнейших времен. Но главный его секрет - тот, о котором я поклялся молчать, потому что одно единственное слово может навлечь на меня страшную беду.
И Питерсен поднял голову и сказал:
- Молчи, брат, молчи.
- Молчу, - ответил Стеф, - молчу. Стоит мне раскрыть рот, и Бог тотчас меня покарает. А почему, ты думаешь? Потому что такой секрет - удел немногих избранных. Не следует разбалтывать его кому ни попадя. Это тайна из тайн, а те, кто в нее посвящен, держат мир в руках. Но даже они… я хотел сказать, мы - мы не может говорить прямо о том, что знаем…
- Молчи, брат, - повторил толстяк.
И Стеф, отпустив пикардийца, закрыл лицо руками и сделал вид, будто глубоко задумался.
А Ренье перевел взгляд с одного на второго и вдруг понял, кто перед ним. Мошенники, невежественные суфлеры, из тех, что ищут ребис в растениях, моче, волосах, песке и внутренностях, с важным видом болтают всякий вздор, выманивают деньги у простаков, а дни свои заканчивают на позолоченной виселице - вот, кто они были.
Ему хотелось рассмеяться, но он сдержался, удивляясь лишь тому, что не распознал их еще в Генте. Оба пристально следили за ним: Корнелис - из-под опущенных век, Стеф - сквозь неплотно сжатые пальцы. Последний сказал, не скрывая раздражения:
- Ученому господину, как видно, наш разговор скучен.
Ренье смолчал. От жара и плохого вина голова у него отяжелела. Пикардийца клонило в сон, но он был настороже: суфлеры не вызывали у него доверия. Он завернулся в плащ, лег на спину и захрапел, продолжая следить за суфлерами сквозь прореху в плаще. Через некоторое время один поднял голову и украдкой подал приятелю знак, а другой вытянул шею, настороженно поглядывая на Ренье. Пикардиец всхрапнул, и мошенники, успокоившись, сдвинули головы и зашептались. Разобрать, о чем они говорят, Ренье не смог, как ни напрягал слух. При нем было около десяти марок серебром - неплохая пожива для грабителей. И хотя он знал, что суфлеры трусливы и предпочитают хитрость силе, но опасался, что искушение может пересилить в них страх.
Пошептавшись немного, мошенники легли у костра и вскоре уснули; а пикардиец всю ночь продремал вполглаза. Лишь только темнота стала бледнеть, он поднялся и поспешил прочь, стараясь не наделать шума.
Вскоре перед ним заплескалась окутанная туманом Шельда, но, добравшись до переправы, Ренье увидел, что эти двое нагоняют его.
В глубине души пикардиец ощутил возбуждение, сродни тому, что чувствует кутила, заслышав стук игральных костей. Это чувство было знакомо Ренье - оно зажигало ему кровь, заставляло кулаки сжиматься, и с дьявольским наслаждением толкало его в драку, как это случилось накануне. Но сейчас оно было намного слабее вчерашнего - совсем, совсем слабым. Ренье выругался, но быстро овладел собой и сделал вид, будто высматривает что-то на противоположном берегу.
Приблизившись, суфлеры замедлили шаг. По багровому лицу Питерсена градом катился пот, а антверпенец был желтым, точно лимон, и оба едва переводили дух.
Стеф сказал:
- Господин ученый так спешил нынче, что забыл попрощаться. Или ему зазорно путешествовать с простыми людьми, вроде меня и Корнелиса? Пусть скажет прямо - среди нас кривых нет.
Пикардиец склонил голову, словно бык перед атакой, но не промолвил ни слова.
Тогда Стеф дернул его за плечо и воскликнул:
- Да ты язык проглотил, что ли?
Быстрее молнии Ренье схватил антверпенца за руку и вывернул, так что кость хрустнула, а когда Питерсен бросился на него, чтобы сбить с ног, оттолкнул Стефа, подставил толстяку подножку, а потом с силой пнул его под зад. Не удержавшись, тот рухнул в воду, и его товарищ завопил что было сил:
- Караул! Убивают!
Отскочив, он замахнулся на Ренье посохом, однако пикардиец ударил первым, и посох отлетел в сторону. А Ренье, скрестив руки на груди, стал наступать на тощего суфлера, пока у того под башмаками не захлюпала вода.
- Что блеешь, козлиная морда? - спросил пикардиец. - Твоему дружку не повредит освежиться. Иисус свидетель, с тех пор, как его окрестили, он к воде и не приближался - пусть же теперь прополощется, как следует.
- Ты и меня утопишь? - дрожа, спросил Стеф.