- Это было в Провэн; на небольшой площади, в том именно доме, который описал Бальзак в своей книге "Пьеретт, холостяки" - знаете? - "Генерал, - сказал я, - надо им показать". Он расцеловал меня. "Храбрый Этьен, мы им покажем". И с этими словами приколол мне на грудь крест Почетного Легиона. "Нет, генерал, это слишком, уверяю вас - это слишком". "Бери, бери, Этьен, почем знать - кому жить, кому умереть". В тот же вечер, возвращаясь во главе своего эскадрона в Виллье-Сен-Жорж, охваченный пожаром…
- Тсс! - шепнул Мишель Ворагин. - Мы пришли.
Я готов был послать его ко всем чертям, этого Мишеля Ворагина.
Когда я вошел в ложу на авансцене, я остановился, ослепленный и польщенный. Весь зал, поднявшись, приветствовал меня, а оркестр с прекрасным ансамблем исполнял… god save the king.
Я нагнулся к Мишелю Ворагину.
- Тут маленькая ошибка, - невольно вырвалось у меня. Он краснел, сконфуженный.
- Месяц тому назад мы заключили мир с Англией, ввиду необходимости возобновить торговые сношения, - объяснил он мне. - Они приняли вас за английского торгового атташе. Не обращайте внимания! Это неважно!
- Совершенно неважно! - подтвердил я.
И высунувшись из ложи, я раскланивался с толпой. Клики приветствий усилились. Я был тронут до того, что слезы навернулись у меня на глазах. Спектакль, великолепно поставленный, начался прелестной одноактной вещицей месье Фернанда Вандерем, затем шла тенденциозно-философская пьеса месье Сен-Жоржа де Бугелье, названия которой я, к сожалению, не помню. Но гвоздем вечера был, очевидно, "Златоглав" - как по личности автора, так и потому, - и это было, пожалуй, главное, - что в этой пьесе должна была выступать Лили Ториньи.
Мне показалось уместным поздравить Мишеля Ворагина с терпимостью оссиплурийского правительства, допускавшего репертуар исключительно из вещей французских авторов, тогда как республика находится с Францией в состоянии войны. Но он покраснел сильнее прежнего.
- Вот именно из-за войны… - объяснил он. - Не приходится, по крайней мере, платить авторских… Что вы хотите? Финансы наши терпят такой дефицит.
Действительно верно, что в наш век вопросы экономики преобладают над всеми остальными.
Началось представление "Златоглава". Упорно ходил слух, что автор - в театре. Женщины с обнаженными плечами, усыпанными хризопразами, высовывались из своих лож, чтобы рассмотреть его.
- Месье Поль Клодель, - снова пояснил мне Мишель Ворагин, любезность которого в самом деле не знала границ, - был перед войной консулом в Мараканде, и мы все сохранили о нем самые приятные воспоминания. Ах! Если бы Франция всегда умела так удачно выбирать своих дипломатических представителей.
Это рассуждение, исполненное горечи, было прервано шумом аплодисментов, раздавшихся со всех сторон, - Лили Ториньи вышла на сцену.
Клянусь, не опасаясь возражений, - трудно автору желать, трудно мечтать о лучшем, более совершенном исполнении. "Маленькая девочка из моей родной страны, - пишет месье Морис Ьаррес в "Колет Бодош", - я даже не сказал, что ты красива". Теперь, когда мне приходится хвалить искусство Лилиориньи, мне почти неловко, что я раньше говорил о ее красоте. Игра ее, поймите меня хорошенько, достигала полного совершенства. Благодаря ее таланту самые головоломные фразы автора "Дерев" и многих других шедевров становились простыми, прозрачными, словом - доступными самому ограниченному из этих неискушенных зрителей, сливающих воедино свои восторги по адресу поэта и по адресу чудесной артистки. В нашей ложе, за исключением, пожалуй, Азима Электропулоса, все рыдали. Мог ли я себе представить, что этот день, так скверно начавшийся, закончится таким апофеозом!
- Bella! Bella! Bellissima! - не переставая кричал позади меня маркиз Лашом-Аржантон.
Мишель Ворагин тронул меня за руку.
- Конец второго акта! - шепнул он. - Пойдемте, лучше не ждать, пока опустится занавес, а то нас захлестнет в коридорах толпа беснующихся поклонников!
Я вышел с сильно бьющимся сердцем вслед за этим догадливым человеком.
Две секунды спустя мы были перед дверью уборной талантливой девы. Мишель постучал. Я назвался.
Дверь приоткрылась, белая ручка схватила меня за руку.
- Войдите, друг моего сердца! - шепнул ангельский голосок, повторяя фразу, которой одною ночью в Парме Кресченция встречает Фабриция. Дверь захлопнулась перед самым носом целой толпы краснеющих молодых людей, устремившихся сюда со всех сторон, каждый с букетом величиной с добрый бомбометатель.
Я остался в уборной Лили Ториньи, с глазу на глаз с ней.
- Этьен, - начала она, - как вы нашли мою игру? Вместо ответа я опустился на одно колено и, схватив ее руку, оросил ее слезами.
- Ах! - молвила она, - ты, по крайней мере, артист - и настоящий.
Она повторила:
- Настоящий артист! Если бы ты знал, дитя мое, какая это редкость по нынешним временам!
Тут я заметил, что рука у нее слишком горяча.
- У вас жар! - воскликнул я.
Она остановила на мне взгляд, полный восторга и экстаза.
- А ты думаешь, что иначе я могла бы так играть? У меня закружилась голова. Я крикнул ей:
- Но разве вы не знаете, безрассудная актриса, что эти слезы и возгласы, которые исходят из самого сердца, усиливают бледность худеющего чела и что… любить страдание значит бога искушать!
- Ах! - вздохнула она. - Ты говоришь хорошо. Еще, еще говори, как сейчас… Я уверена, что у тебя где-нибудь есть готовая пьеса в пяти актах.
- Нет, нет, - запротестовал я. - Никакой пьесы в пяти актах. У меня - только моя любовь, но она беспредельна.
Она, улыбаясь, пожала своими очаровательными плечами.
- Дитя, - сказала она, - дитя! Сегодня утром ты и не подозревал еще о моем существовании.
- А мне кажется, что я знал вас - всегда!
Клянусь вам, со своими белокурыми волосами, в которых от электрических лампочек плясали огоньки, она была прекрасна в этот момент.
Снопы цветов отражались и повторялись бесконечно в зеркалах, рамы которых были украшены поздравительными открытками поклонников моей возлюбленной Лили.
Она секунду с улыбкой восторга смотрела на меня, опустившегося на колени у ее ног и покрывающего ей руки поцелуями.
И слова, сладостные и предвиденные, упали с ее уст.
- Этьен, я люблю вас.
Как мне понятно после таких слов знаменитое восклицание Родрига в "Сиде":
"Явитесь, наваррцы, мавры и кастильцы!"
Мавры и кастильцы и в самом деле явились: толпа поклонников высадила дверь уборной. Тут были оссиплурийцы всех возрастов и состояний, от очень юных, еще в ученической форме, и до старцев в брюках шашечками. В одно мгновение ока я оказался разлученным с моей Лили. Она едва успела мне крикнуть:
- До вечера. После спектакля. У меня в уборной. Общий сборный пункт. Мы ужинаем все вместе в "Возрожденном Лососе".
Я немедленно вернулся к себе в ложу. Впрочем, за кулисами уже раздавался голос режиссера, кричавшего:
- Товарищи! На сцену для "третьего"! Занавес тотчас почти поднялся.
Несмотря на свое огромное счастье, я был немного смущен и отвел в сторону Мишеля Ворагина.
- Вы тоже ужинаете сегодня в "Возрожденном Лососе?" - спросил я его.
- Что-то затевается, - отвечал он. - "Возрожденный Лосось" - один из лучших ночных кабачков Мараканды, а товарищ Лашом-Аржантон, который приглашает на этот раз, - обычно умеет хорошо все устроить. Вы понимаете, что я не стану терять случай.
- Мне очень хотелось бы последовать вашему примеру, - робко начал я. - Мадемуазель Ториньи меня только что пригласила и…
- Вы были бы неправы, если бы отказались от приглашения. Ах! sapristi…
Он хлопнул себя по лбу.
- Невозможно. С двенадцати часов начиная, вы не свободны. Разве вы забыли, что обещали быть в полночь у олигарха Оссиплури?
- Я не забыл, - сказал я, почесывая за ухом, но…
- Но?
- Мне очень хотелось бы "поднести стерлядь", как говорят у вас, этому оссиплурийскому олигарху!
Мишель Ворагин бросил на меня странный взгляд.
- Не советую, - холодно сказал он.
Этот взгляд подействовал на меня не особенно приятно. Но я все же попробовал еще поартачиться.
- Хотел бы я знать, почему вы мне не советуете…
- Потому, дорогой товарищ Пендер, что у олигарха Оссиплури "голова от шапки недалеко ушла", как говорят у вас. Если бы, отказавшись уже от одного приглашения, вы бы позволили себе затем роскошь не явиться в назначенный вами же час, - олигарх Оссиплури, дорогой полковник, невзирая на то уважение, какого вы заслуживаете, способен был бы послать за вами взвод татар и отправить вас заканчивать этот день в глубоком подземелье.
Мишель Ворагин говорил со мной самым спокойным тоном. Было очевидно, что он не шутит. Я сделал последнее усилие.
- Хотел бы я знать, - сказал я, принимая самый независимый вид, - хотел бы я знать, что сказал бы генерал Франте д'Эспрэ, когда узнал бы о таких действиях.
К величайшему моему изумлению, Мишель Ворагин с самым беспечным видом щелкнул пальцами.
- Говорил бы, что ему угодно! Станет об этом заботиться олигарх Оссиплури! Угроза репрессий со стороны генерала Франше д'Эспрэ, милый мой месье Пендер, видите ли, это - угроза, которая может производить впечатление на мужчин. Но она ничуть не подействовала бы на олигарха Оссиплури.
- А почему, смею спросить?
- Как? - с изумлением спросил он в свою очередь. - Вы не знаете?
- Ничего решительно.
- Да ведь олигарх Оссиплури… - Он нагнулся и прошептал мне три слова на ухо. Я так и подскочил.
- Да ну? - проговорил я, совершенно сбитый с толку.