- Невозможно! - вскричала одна из присутствовавших дам. - Это невозможно: на таких женщинах, как баронесса Мор-Дье, не женятся!
Это восклицание вырвалось у одной из матерей, питавшей долгое время безумную надежду женить своего сына, молодого виконта Анахарзиса д'Юртеполя на прекрасной и богатой вдове и увидевшей, что надежды ее разбиты. Весь город в этот вечер терялся, строя всевозможные догадки насчет иностранца.
Итак, молодой иностранец приехал из Парижа в почтовой карете и остановился в гостинице "Красный орел", где все было перевернуто вверх дном с его приездом, потому что там редко останавливались такие высокие гости, как он.
Хозяин гостиницы затопил все печи и поставил на ноги весь наличный состав слуг. Лишь только иностранец сел за стол в своей комнате, куда он потребовал себе обед, все залы и кухня "Красного орла" наполнились мало-помалу любопытными соседями, заинтересовавшимися этим событием и сгоравшими нетерпением узнать имя незнакомца, откуда он приехал и цель его путешествия; многие из буржуазии маленького города, любившей шпионство, охотно, из одной любви к искусству согласились бы записаться в сыщики.
Два лакея, которых видели на запятках почтовой кареты, подверглись самому строгому и подробному допросу. Но они, без сомнения, получили строгие приказания молчать, потому что, несмотря на искусные расспросы вопрошавших, оставались немы и не сказали ни имени своего господина, ни куда он едет. В полночь, когда город Б… предавался всевозможным предположениям и нисколько не подвигался вперед в своих догадках, путешественник преспокойно лег спать.
На другой день, около двух часов, почтовая карета снова была заложена. Тогда можно было видеть, как иностранец вышел из гостиницы и сел в карету. Это был молодой человек лет двадцати семи-восьми, высокий, стройный, с приятным лицом; судя по его манерам, он получил хорошее воспитание и принадлежал к аристократии. Он молча бросил нетерпеливый взгляд на толпу любопытных, окруживших его карету, и подал рукою знак ямщику, который стегнул лошадей и помчался во весь опор.
Два часа спустя молодой путешественник катил во весь дух в пустынной Берри, по ландам, покрытым вереском, окаймленным на горизонте густыми низкорослыми лесами, с изредка попадавшимися по пути отдельными избами или жалкими деревушками, иногда дорогу пересекали ручьи, которые местные жители называли реками; вся местность была пустынна, печальна и молчалива, как могила; дикие птицы да кролики, жившие в вереске, одни только и оживляли эту пустыню, по которой бродили стада под надзором какого-нибудь маленького пастушка, изнуренного и одетого в лохмотья.
- Боже мой! - прошептал путешественник, окидывая взглядом эту картину. - Как все здесь печально и наводит уныние! Если женщина, на которой меня хотят женить, живет всегда в этой Онеаиде, то я сбегу…
Закурив сигару, он окликнул ямщика:
- Эй, приятель!
- Что угодно, сударь? - спросил ямщик, польщенный тем, что путешественник удостоил обратиться к нему с вопросом.
- Где мы?
- В одном лье от Мор-Дье, сударь.
- Что такое этот Мор-Дье?
- Замок госпожи баронессы.
- Так! Но я не знаю ее, и мне нет до нее никакого дела. Ямщик улыбнулся, как бы желая сказать:
"Не понимаю, как можно не знать госпожу баронессу".
- Неужели, - продолжал допрашивать путешественник, - ни до замка, ни после него нет ни гостиницы, ни деревни, ни дома?
- Нет, сударь.
- Даже почтовой станции?
- Почтовая станция находится за Мор-Дье.
- Значит, - продолжал молодой человек, - если бы я вдруг заболел… расшибся… куда бы меня перенесли?
- В Мор-Дье, сударь. Но пока вы со мною, - добавил ямщик, - не бойтесь, несчастья не случится: я никогда не опрокидывал кареты и не расшибал своих седоков, и никогда путешественник не заболевал, когда ехал со мною.
- Отлично, друг мой! - сказал молодой человек с изумительным хладнокровием. - Однако всегда все может случиться.
- Что вы говорите, сударь? - спросил ямщик пораженный.
- Сколько ты зарабатываешь?
- Девяносто франков в месяц, сударь.
- Значит, ты охотно согласился бы заработать двадцать пять луидоров в один час?
- Черт возьми! Если бы это было возможно…
- Возможно и даже не трудно.
- Что прикажете для этого сделать?
- Попросту опрокинуть меня в четверти лье от Мор-Дье, но так, чтобы карета сломалась, не нанеся мне, конечно, никакого существенного повреждения.
- О, что за мысль? - вскричал удивленный ямщик.
- Я англичанин, - флегматично сказал путешественник, уверенный, что эти слова зажмут рот ямщику, потому что в глазах всех французов, приходящих в близкое соприкосновение с англичанами - почтальонов, кондукторов и прочих, - они способны на всевозможные оригинальные выходки и на всякие сумасбродства и эксцентричности.
- Итак, в четверти лье от Мор-Дье…
- Понял? - спросил молодой человек.
- Слушаю, сударь.
- Ты должен помнить, что если ты осмелишься болтать об этом приключении завтра или после…
- О, будьте покойны, - сказал ямщик. - Я буду нем. Путешественник открыл бумажник, достал пятисотфранковый билет и подал ямщику.
- Если в течение трех месяцев я убежусь, что кроме меня и тебя никто не узнал о том, что было между нами, то ты получишь второй билет такого же достоинства.
Ямщик, пораженный такой щедростью, спрашивал себя, уж не везет ли он переодетого короля.
Путешественник взглянул на часы; было восемь часов, и наступала одна из темных, хотя в то же время лунных и звездных ночей. Однако все же можно было различить возвышавшуюся вдали цепь холмов, окаймлявших равнину, уже описанную нами, и белевший вдали замок Мор-Дье. Ямщик указал на него концом кнута.
- Прекрасно, - сказал молодой человек. - Поезжай еще минут десять, а затем опрокинь меня.
XIII
В то время, когда лицо, взволновавшее так сильно жителей города Б… продолжало свое путешествие, баронесса, как ее называл почтальон, находилась одна в Мор-Дье.
Аврелия Мор-Дье, вдовевшая уже год после смерти барона, продолжала носить траур и была все время печальна, что редко бывает со вдовами. Баронесса сидела в громадной зале, той самой, где мы застали ее в первый раз, когда умирающий Мор-Дье сделал ей ужасное признание; она сидела одиноко перед камином, подкатив к себе маленький столик, на котором лежала полуоткрытая книга и стоял канделябр с двумя свечами. Книга была "Подражание Иисусу Христу". Баронесса читала, но чтение часто прерывалось печальными размышлениями, причем на длинных ресницах баронессы появлялись слезы. Госпожа Мор-Дье все еще оплакивала мужа, и горе ее было так же жгуче, как и в первые дни после вдовства.
Она любила своего старого мужа с почтительною и страстною дочернею нежностью и решила жить только воспоминаниями о нем. Для нее этот умерший с улыбкой на устах супруг, которому она служила утешением, старик, с печальным существованием которого она с таким самоотвержением соединила свою молодость, был единственной привязанностью, единственным звеном, приковывавшим ее к жизни.
Госпожа Мор-Дье была святая, в полном значении этого слова; после смерти мужа она хотела было удалиться в монастырь, но барон, умирая, поручил ее попечению ребенка, которого он считал своим единственным сыном, а для нее желание мужа было законом. Покровительствовать молодому ветренному юноше, охранять завещанное ему состояние сделалось для баронессы Мор-Дье единственной целью в жизни.
Октав де Верн приехал в Мор-Дье после смерти барона; он провел несколько дней со своей молоденькой теткой; она посоветовала ему выйти в отставку, и, как мы уже знаем, поручик африканских стрелков не замедлил исполнить данный ему совет.
Привязанность баронессы к молодому человеку была трогательна и безгранична, точно он был ее родным сыном. Она намеревалась посвятить ему всю остальную свою жизнь. Любить сына не значило ли почитать память отца?
Эта мысль мелькнула у баронессы среди ее душевной тоски и помешала ей удалиться в монастырь, куда, по-видимому, ее привлекали уединение и религиозный образ ее мыслей. После смерти мужа баронесса Мор-Дье не выезжала из Берри и не захотела поехать в Париж даже зимою. Событием, изредка нарушавшим однообразие ее деревенской жизни, были письма от де Верна, писавшего ей довольно часто. Дни проходили за днями, а баронесса все еще жила воспоминаниями и надеждами. Воспоминания - это был друг, муж, умерший отец, а надежды сосредоточивались на порученном ее попечению ребенке, будущее которого должно было быть спокойным, богатым и счастливым.
Прошел год, как мы уже сказали, после смерти барона Мор-Дье; баронесса сидела в большой зале замка, печальная, и читала "Подражание Иисусу Христу", прерывая иногда чтение, чтобы взглянуть на портрет покойного, на который падал свет от канделябра, стоявшего на маленьком столике, как вдруг сначала в коридорах, а затем на внутреннем дворе раздались непривычный шум шагов и голос, прервавший печальные думы молодой женщины. Уже давно замок последнего Мор-Дье представлял собою безмолвную пустыню, где жили лишь одна оплакивавшая своего мужа вдова да безмолвные слуги, разделявшие ее горе, так что баронесса не могла не вздрогнуть и не взглянуть на дверь, которую приотворил старый седой управляющий.
- Что случилось, Жозеф? - спросила баронесса.
- Баронесса, - ответил управляющий, - извините меня за беспокойство, но случилось несчастье в нескольких стах метрах от замка.
- Несчастье! - вскричала пораженная хозяйка замка. - Что же такое случилось? О, Господи!