Покинув Эранию, коневод выехал на степную дорогу. Он промчался верст двадцать и дал отдохнуть Ласточке. На горизонте синела полоска леса, где жили на воле животные, привезенные со всех концов земного шара. Круглая водонапорная башня маячила вдалеке. Евстафий Павлович ощутил гнетущую тоску. Только сейчас он почувствовал, какое тяжелое бремя взвалил на свои старческие плечи, отправившись на поиски Светлейшего. Скоро ли он найдет жеребца? Скоро ли вновь увидит Эранию?
- Проклятый Забира! - вслух выругался Евстафий Павлович. - Черт его принес на нашу голову. Не так ли, Ласточка?
Мать Светлейшего подняла голову, услышав свое имя. Пряхин потрепал ее гриву. Лошадь приветливо заржала.
- Но мы разыщем вора! - продолжал коневод вслух. - Мы отнимем у него Светлейшего. Обязательно отнимем!
Говоря так, Евстафий Павлович хотел укрепить себя в уверенности, что поездка закончится удачей, но в сердце его стали закрадываться сомнения. Может быть, прав директор и легче найти иголку в стоге сена, нежели отыскать Светлейшего? Не выступает ли сейчас он, коневод Пряхин, в незавидной роли Дон-Кихота? Может быть, вернуться назад и начать работу по скрещиванию снова? Опыт его стал богаче, он не повторит теперь прежних ошибок.
Но тут Евстафий Павлович вспомнил, что ему пошел уже шестьдесят второй год, что доктор, смотревший его зимой, нашел опасную болезнь сердца, что отец Светлейшего погиб, а дед как производитель вышел из строя.
- Надо во что бы то ни стало найти Светлейшего! - тяжело вздохнул Евстафий Павлович. - Без жеребца возвращаться назад нельзя.
Старик взмахнул хлыстом, и Ласточка вновь пошла рысью, оставляя позади себя легкий шлейф пыли.
В Коромысловке Евстафий Павлович остановился у знакомого хлебороба. Пока хозяйка возилась с самоваром, коневод расспрашивал местных жителей, не проходил ли через деревню красноармейский отряд Забиры. Сведения были утешительные. Командир взвода в Коромысловке пробыл часа два, а может быть, и больше. Видели, он скакал на белом жеребце и держал путь в село Ново-Троицкое, разыскивая следы банды капитана Чумы.
- Одежда у него кавказская? - допытывался коневод. - Черная бурка мохнатая?
- Да-да, как черкес!
- А сколько с ним людей было?
- Девять человек.
Евстафий Павлович не стал задерживаться в Коромысловке. Покормив Ласточку, он двинулся в дальнейшую дорогу.
В Ново-Троицком Забира заночевал и поел всех кур у попа. Выехал он на рассвете, должно быть, в Ново-Алексеевку.
- Конь под ним белый? - интересовался коневод.
- Белый, белый! Добрый жеребец. Ой, какой жеребец! Никогда такого не видели!
Сердце Евстафия Павловича сжалось.
- Этот жеребец наш, - сказал, тяжело вздохнув, коневод, - из Эрании, Светлейший!
- Что же, он коня угнал?
- Угнал. Я еду его отнимать.
- Так их же девять человек! И все молодые… Разве они отдадут?
- Отниму, - с мрачной уверенностью ответил Евстафий Павлович.
Он догнал отряд Забиры в Ново-Алексеевке. Красноармейцы пили чай в хате. Девять лошадей стояли возле коновязи. Пряхин увидел Светлейшего. Жеребец, почувствовав приближение коневода, радостно заржал. Ласточка ответила на приветствие сына.
У Евстафия Павловича в первую секунду мелькнула мысль бросить Ласточку, пересесть на белоснежного жеребца и немедленно ускакать. Он знал, что Светлейший уйдет от любой погони. Но кто поручится, что Забира не станет стрелять? Нет, нельзя рисковать!
И коневод, привязав Ласточку рядом со Светлейшим, вбежал в хату.
- Кто здесь Остап Забира? - вскричал он, обводя пылающим взором загорелые лица красноармейцев.
- Вон спит! - ответил крайний, кивнув на широкую кровать.
- Разбудить!
- Зачем?
- Разбудить! - приказал Евстафий Павлович, бросаясь к постели.
Закинув руки за голову и широко разбросав ноги, перед ним безмятежно храпел Забира. Пряхин схватил его за сапог и дернул изо всей силы.
Забира мигом проснулся и, по укоренившейся военной привычке, схватился за наган.
- Ты Остап Забира? - разъяренный Евстафий Павлович грозно наступал на кавалериста.
- А ты кто такой? Чего орешь здесь? Чего человека разбудил?
- Какое ты имел право взять производителя-жеребца из Эрании? - Евстафий Павлович задыхался от гнева. - Кровного производителя! Под суд отдам! Под расстрел пойдешь, негодяй!
Красноармейцы в недоумении переглянулись, а красное лицо Забиры вдруг стало багрово-синим, подобно спелой сливе.
- Вон! - заорал он, вскочив с кровати, и поднял наган. - К чертовой матери отсюда! Чтоб духу твоего не было, старый хрен!
- Не смей на меня кричать! - Евстафий Павлович без страха глядел на черное отверстие дула.
Так они стояли посреди хаты друг против друга - высоченный кавалерист и старик-коневод, обмениваясь яростными взглядами.
- Да я ж тебя, насекомый ты этакий, шлепну зараз! - зловеще прошипел, раздельно выговаривая каждый слог, Забира.
- Не посмеешь! Я состою на советской службе. Вот мой мандат. Читай!
Забира даже не взглянул, но тон снизил.
- Ты мне голову бумажками не шмоли! - пробормотал он. - Забери их, не то порву.
У Евстафия Павловича тоже прошел запал. Он уже не мог больше кричать. Острая булавочка два раза кольнула больное сердце, и Пряхин вспомнил недавнее предупреждение врача: "Всякое волнение для вас гибельно".
- Послушайте, уважаемый, поговорим спокойно! - сказал коневод, переходя на "вы". - Я имею дело с командиром Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Вы должны показывать пример сознательной дисциплины. Жеребец Светлейший является…
- Брось, брось, папаша! Жеребца не отдам. Я уже полюбил его…
- Позвольте!
- Говорю же тебе, полюбил. Не отдам!
Забира упрямо мотал головой, не желая ничего слушать. Евстафий Павлович вновь вспыхнул от гнева, и снова острая булавочка неожиданно кольнула сердце.
- Полюбил коня! - твердил Забира, поражаясь непонятливости старика. - Понимаешь ты, полюбил… Для бойца конь - знаешь, что?
Евстафий Павлович посмотрел в окно и увидел белую морду Светлейшего. Жеребец стоял спокойно и слегка шевелил ушами, не подозревая, что решается его судьба. Неожиданный выстрел разорвал тишину деревенской улицы, и Забира, накинув на плечи кавказскую бурку, закричал:
- По коням!
Следом за командиром взвода выскочили на улицу красноармейцы. Два всадника промчались мимо окон. Евстафий Павлович, сунув мандат в карман, заспешил к своей Ласточке, опасаясь, как бы не остаться в суматохе без лошади. Ласточка одиноко билась на коновязи. Жители деревушки поспешно закрывали, ставнями окна. Где то за деревней застрочил пулемет.
- Черт бы их драл! - выругался коневод, заводя кобылу во двор. - Вояки окаянные.
В последний раз он увидел Светлейшего из-за низкой глинобитной ограды. Ослепительно белый жеребец, далеко оставляя позади себя красноармейских лошадей, уносил Забиру от беспорядочно гремевших выстрелов.
"Теперь конец! Директор прав", - холодея от ужаса, подумал коневод.
Почувствовав внезапную слабость, он вернулся в хату, где только что спал Забира, и попросил у хозяйки воды.
Со свистом и гиканьем мчались через деревню всадники. На солнце сверкали обнаженные клинки. Густая пыль клубилась по дороге и легкой кисеей опускалась на землю.
Катюша Золотая голова
