Молодая женщина не могла привыкнуть оставаться целый день дома в полном одиночестве. Гейстер обыкновенно проводил в министерстве время от девяти до пяти часов, когда они садились за обед по французскому обычаю; если случалось, что он утром заходил домой, то не более как на несколько минут, и опять уходил на службу. Лина, деятельная по природе, не знала, как убить время, небольшое и далеко не сложное хозяйство не требовало от нее особенного внимания. Поэтому она много читала и почти ежедневно бывала у матери, которая также скучала без нее.
Когда они вышли на балкон и сели за чтение, Лина заметила, что Герман чем-то взволнован и одет тщательнее обыкновенного. Мысль, что, быть может, он вернулся от своей возлюбленной, промелькнула в ее голове; она со смущением взглянула на него и, видимо, обрадовалась, когда Герман сообщил ей, что был у генерал-директора народного просвещения, Миллера.
- Вероятно, он объявил, что тебе нечего надеяться на получение места? - спросила она.
- Напротив! Но не это смутило меня… Я не в состоянии передать тебе, какое странное впечатление произвел на меня Миллер. Невольно преклоняешься перед этим человеком, но в то же время он возбуждает в вас какое-то сожаление. Фигура его невзрачная и несмотря на поразительный ум он производит крайне неприятное впечатление своим робким, заискивающим обращением, хотя вообще исполнен добродушия и самых благородных стремлений. Он все сваливает на болезнь, но, мне кажется, что у него просто тоска по родине и он чувствует себя здесь чужим человеком, как многие в Касселе.
- А ты, Герман, разве ты чувствуешь себя чужим среди нас? - спросила она взволнованным голосом.
- Конечно, нет, но только до тех пор, пока я с вами или среди природы, но когда я думаю о своем будущем или о здешнем обществе, то чувствую себя одиноким и несчастным. После того, что мне пришлось испытать в последнее время, я искренно желал бы ограничить все мои отношения с людьми вами и Рейхардтами. Уединение поможет мне сосредоточиться и приготовить себя к той деятельности, на которую указал мне Миллер.
- Какая деятельность, Герман, и как ты будешь готовиться к ней?
- Видишь ли, это ученая работа, которую я должен исполнить под руководством Миллера; осенью он надеется предложить мне кафедру, и даже, быть может, в Геттингене…
- Радуюсь за тебя, - сказала молодая женщина, - хотя из-за этого нам придется расстаться с тобой, и даже теперь, если ты погрузишься в работу, то, пожалуй, забудешь о нашем существовании.
- Это не может случиться по многим причинам, а тем более по характеру заказанной мне работы, так как это трактат о любви. Ты, может быть, имеешь понятие о Платоне и его сочинении "Пир"?
- Я слышала мельком от Людвига, что Платон был греческим мудрецом или философом, но, конечно, это слишком мало, и я просила бы тебя рассказать мне, как можно подробнее, о Платоне и его сочинениях.
Герман охотно исполнил желание своей молодой приятельницы и, коснувшись в общих чертах наиболее известных сочинений Платона, подробно изложил содержание "Пира".
- Ну, а теперь не можешь ли ты сообщить мне, какие именно речи были произнесены в этом "Пире" в похвалу богу любви? - спросила Лина.
- Изучение этих серьезных и юмористических речей, в которых проводится различный взгляд на любовь, и составляет главную задачу моей работы. Здесь требуется не только точный перевод Платона, но и последовательное изложение современных взглядов на любовь. Время, когда был описан пир в Афинах, имеет много общего с нынешними условиями жизни. Высшие классы общества ничего не признавали, кроме наслаждения, как будто это была их неизбежная обязанность, а для остальных смертных дни шли за днями без радости и какой-либо надежды на лучшее существование…
Герман замолчал, потому что в эту минуту явилась госпожа Виттих с приглашением к обеду. Лина не решилась остаться, несмотря на настойчивые просьбы матери, и отправилась домой.
Дорогой самые разнообразные мысли приходили в голову молодой женщине. Она сравнивала свою сегодняшнюю беседу с Германом с рассказами Людвига о разных любовных приключениях при дворе. Идеальные воззрения Германа были настолько же симпатичны ей, насколько она вообще возмущалась взглядами Людвига на жизнь. Отсюда мысли ее невольно остановились на Германе и на той перемене, какую она замечала в нем. Она не думала, чтобы причина заключалась в сердечной привязанности, потому что в этом случае Герман всецело предался бы своему чувству и не стал бы увлекаться наукой; еще менее казалось ей возможным, чтобы ее друг мог потерпеть неудачу в любви. Сказанные им слова, что "он чувствует себя одиноким в Касселе", не выходили у нее из головы, и она решила сделать все от нее зависящее, чтобы по крайней мере у них в доме он не испытывал ничего подобного.
За обедом Лина сообщила мужу о печальном настроении их друга, но Гейстер холодно заметил, что, по его мнению, Герману прежде всего нужна практическая деятельность, которая бы поставила его в необходимость трудиться изо дня в день. "Насколько я мог заметить, - добавил он, - избыток сил чаще нарушает наше душевное равновесие, нежели недостаток их. Поверь мне, Линхен, Герман недоволен собой, а не Касселем, и в этом главная причина его дурного расположения духа".
VII. Интрига
Тесная дружба обер-гофмейстерины и барона Бюлова не ускользнула от внимания его врагов, равно и то обстоятельство, что благодаря влиянию их обоих немецкая партия заметно усилилась при дворе, а в министерстве финансов наиболее видные места были замещены немцами. Поэтому Берканьи, руководитель французской партии, поставил себе целью низвергнуть министра финансов и заменить его более надежным человеком. После отъезда Бюлова, он вступил в переговоры с членом государственного совета Мальхом, которого склонил на свою сторону обещанием содействовать его назначению на пост министра финансов. Мальх не мог ни в каком случае помешать его планам, потому что индифферентно относился ко всем партиям и готов был пристать к той из них, которая наиболее соответствовала его личным интересам. Это был человек лет сорока, еврей не только по фамилии, но и по типу, который явно свидетельствовал о его восточном происхождении. Изворотливость была отличительной чертой его характера и в значительной мере помогла ему пробить себе дорогу в свете, в соединении с редким трудолюбием, знанием дела и коварством.
Надежда сделаться министром финансов возвеличила Мальха в собственных глазах и отразилась на его обращении с людьми, к которым он стал относиться с небрежной снисходительностью знатного человека. Теперь он принимал посетителей не иначе, как развалясь на диване, с трубкой в руках, давал односложные ответы или слегка кивал головой в знак одобрения. Оставаясь наедине с женой, он ни о чем другом не мог говорить с ней, как об ожидаемом почетном назначении. В один из таких моментов слуга доложил о прибытии Берканьи; госпожа Мальх тотчас удалилась из кабинета, между тем как ее супруг поспешно отложил трубку и сделал несколько шагов навстречу посетителю.
Генерал-директор полиции вошел с торжествующим видом, держа в руках какую-то бумагу.
- Как? Неужели? - воскликнул Мальх, лицо которого просияло от удовольствия. - Могу ли я надеяться!.. Разве наш план так близок к осуществлению? Говорите скорее, не томите меня…
- Вы угадали, мой друг, - сказал Берканьи развязным тоном, - теперь, более чем когда-либо, я рассчитываю на успех. Кстати, я принес французские стихи, которые оставлю вам для прочтения, они написаны в насмешку над Бюловом и его финансовыми операциями; мы напечатаем их с немецким переводом. Поверьте, что они скорее подорвут авторитет этого господина, нежели что-либо другое, и в обществе неизбежно будет поднят вопрос: действительно ли его заслуги так велики, как нам хотят представить их?..
Мальх, не ожидавший услышать что-либо подобное, был заметно смущен и пробормотал сквозь зубы, что такого рода стихи могут привлечь внимание…
- Чье внимание? Не сыскной ли полиции? - спросил со смехом Берканьи. - Даю вам честное слово, что мои агенты не откроют имени автора этого пасквиля. Но, конечно, все это пустяки, а главное то, чтобы Бюлов по возвращении из Парижа нашел здесь совсем другую атмосферу, кроме того, я не сомневаюсь, что его поездка не будет иметь никаких результатов.
- Мне кажется, - возразил Мальх, - что мы прежде всего должны вооружить против него короля и убедить его величество в том, что Бюлов намеренно уменьшает цифру доходов страны, чтобы придать себе больше цены!
- Я не разделяю вашего мнения, мой милый друг, - сказал Берканьи, - у короля хватит настолько понимания, чтобы не поверить этому, хотя он и не любит заниматься делами. До тех пор, пока доставляются деньги на удовольствия, Бюлов останется "l’homme par excellence, le phenix de la Westfalie"… Но знаете ли, что всего сильнее могло бы подействовать на короля при его настоящем состоянии духа?
- Что именно? - спросил Мальх.
- Если бы можно было убедить Иеронима, что Бюлов имеет тайные отношения с Пруссией и действует заодно с тамошними противниками Наполеона.
- Бюлов пользуется слишком большим доверием его величества, - возразил Мальх, - к тому же это подозрение ни на чем не основано…