Король не раз потешался над графом Бохльсом, когда тот приходил в смущение от свободного обращения с дамами, которое господствовало в интимных придворных кружках, особенно при "parties fines". Поэтому Иероним был очень удивлен, когда граф, пригласив его на музыкальный вечер, спросил с улыбкой:
- Не угодно ли будет его величеству, после двух "nocturno", видеть балет?
- Понимаю, в чем дело, мой милый граф! - воскликнул со смехом король. - Прекрасная мысль! Когда жена долго не возвращается, то нужно искать какого-нибудь утешения… Впрочем, очаровательная графиня Франциска своим долгим отсутствием вполне заслужила это! С удовольствием принимаю ваше приглашение, только переговорите относительно вашего вечера с Маренвиллем. Мне любопытно будет видеть, как вы будете играть роль церемониймейстера в настоящем случае, когда не должно быть никаких церемоний!..
Переговоры с Маренвиллем, о которых упомянул король, касались преимущественно выбора приглашаемых гостей. Естественно, что на подобных вечерах могли присутствовать только люди, пользующиеся особым доверием короля, и при которых он не чувствовал никакого стеснения, а для этого требовалось от них не столько высокое положение в свете, сколько такт и умение держать себя в обществе. Выбор лиц менялся, смотря по обстоятельствам, и был особенно строг в тех случаях, когда на "parties fines" допускались немцы.
Главным действующим лицом в этого рода увеселениях являлся сам Маренвилль, секретарь, гардеробмейстер короля и его неизменный Меркурий по любовным делам, который по мере накопления сомнительных тайн пользовался все большим доверием его величества. Это был молодой, красивый человек, высокого роста, с умным, выразительным лицом, приличными манерами, обладавший при этом достаточным запасом легкомыслия, что было немалым достоинством при веселом дворе. Когда он оставался наедине с Иеронимом, то разговор их принимал самый интимный характер, всякий этикет был изгнан, но Маренвилль был настолько умен, что никогда не кичился этим, и вестфальский король, со своей стороны, относился к нему дружелюбнее, нежели к кому-либо.
После Маренвилля наибольшей милостью короля пользовался его адъютант Ревбель, женатый на сестре его первой жены, человек средних лет, с предупредительными, вкрадчивыми манерами, посвященный во все закулисные тайны театрального мира. Придворная капелла и дворцовая прислуга находились в его ведении. Затем к числу приближенных короля принадлежали: дворцовый префект Бушпорн, сын бывшего правителя Корсики, женатый на семнадцатилетней дочери одного французского префекта, майор Росси, дальний родственник короля, и капитан гвардии Каррега, брат красивой статс-дамы Бианки Лафлеш, который, наравне с предыдущими, был неизменным посетителем "parties fines". Из немцев обыкновенно допускались немногие, а именно: генерал Лепель, молодой человек изящной аристократической наружности, служивший прежде при вюртембергском дворе, где, по слухам, у него была какая-то романтическая история с принцессой Екатериной, нынешней вестфальской королевой, что, однако, не мешало ему пользоваться благосклонностью Иеронима. В такой же милости был и полковник Гаммерштейн, прозванный "balafre", вследствие глубокого шрама на лице, полученного во время битвы, у которого под личиной беззаботной веселости скрывались более положительные достоинства: неподкупная честность, мужество и любовь к родине.
Все эти лица должны были фигурировать на вечере графа Бохльса, который беспрекословно внес их в список приглашенных со слов Маренвилля, но слегка поморщился, когда ему пришлось вписать имя графа Левен-Вейнштейна, так как этот неизбежный участник всех пирушек короля не всегда отличался умеренностью в употреблении спиртных напитков. Тем не менее Бохльс решил покориться обстоятельствам и деятельно занялся приготовлениями к предстоящему вечеру. Но по мере приближения рокового дня он чувствовал все большее беспокойство и накануне не мог заснуть всю ночь. Когда он услышал удар колокола к ранней обедне, им овладела сильная тоска. Он размышлял о том, как трудно совместить спасение души с придворной жизнью, мысленно давал разные благочестивые обеты и готов был проклинать милость короля, которой до этого добивался с таким усердием.
Он не предчувствовал, что его затея, стоившая ему столько нравственных мучений, расстроится сама собой. Около полудня слуга подал ему записку Маренвилля, который извещал его, что король не может быть у него сегодня вечером. Граф Бохльс никогда не чувствовал себя таким счастливым, как в эту минуту, и тотчас же послал отказ приглашенным музыкантам и танцовщицам. В то же утро граф получил письмо от своей супруги с радостным для него известием о ее немедленном возвращении в Кассель.
II. Женский орден
Иероним настолько любил всякие увеселения, что только одна болезнь могла помешать ему воспользоваться приглашением графа Бохльса.
Действительно, в последнее время ежедневные совещания по случаю предстоящего рейхстага, утомительные празднества и ночные кутежи значительно расстроили его слабое здоровье. В надежде восстановить свои силы, он велел влить в свою утреннюю ванну несколько лишних стаканов одеколона, вследствие чего с ним сделался обморок, и он должен был лечь в постель. Но к вечеру он уже почувствовал себя лучше и вскоре оправился.
Когда наступили теплые июньские дни, король, отчасти пресыщенный шумными городскими увеселениями, вздумал устроить сельский идиллический праздник. С этой целью он велел, в тайне от королевы, приготовить небольшой загородный замок Шенфельд и расчистить прилегающий к нему парк. Обед предполагался на открытом воздухе, при этом все время должны были играть музыканты, скрытые за деревьями. На праздник приглашено было небольшое избранное общество.
Графиня Антония также приехала из города, хотя она охотно отказалась бы от почетного приглашения. Время, проведенное ею в уединении, и тяжелые впечатления рокового вечера привели ее в меланхолическое настроение, ей было неприятно возвращаться к веселой и легкомысленной придворной жизни. Между тем карета ее свернула с большой дороги на боковую аллею и направилась к замку, который был скрыт за деревьями и цветущим кустарником. Она велела кучеру остановиться и, выйдя из кареты, пошла пешком по извилистой дорожке, ведущей в парк; лакей следовал за ней на некотором расстоянии. Ей не хотелось расстаться со своими грустными мыслями, упреки совести продолжали мучить ее вместе с беспокойством за Адель; хотя она и дала ей практический совет изъявить скорее свое согласие на брак с Морио, но не была уверена, кончится ли этим вся эта неприятная история. В первые минуты, когда смущение молодой девушки возбудило в ней наихудшие опасения, она была глубоко возмущена поведением Германа, но по зрелом размышлении ей пришлось во всем обвинить свое собственное непростительное легкомыслие. Когда она пришла к этому выводу, то у нее появилось сомнение: не ошиблась ли она? Тем более что Адель, по своему живому характеру, способна была все преувеличить. На Германа она также взглянула снисходительнее, у нее появилось опять желание помочь ему в устройстве его карьеры, но нужно было придумать, как возобновить с ним отношения…
Среди этих размышлений она незаметно подошла к горе, на которой находился замок; тишина сельской природы живительно подействовала на нее; в парке слышалось веселое щебетанье птиц, заглушаемое звуками настраиваемых инструментов. Графиня стала подниматься на гору, покрытую группами тенистых деревьев и перерезанную в разных направлениях тропинками, вскоре ее глазам представился замок Шенфельд, который далеко не соответствовал своему громкому названию. Это были два небольших сельских дома, в виде павильонов, соединенные двухэтажным строением с приделанной к нему широкой лестницей. Замок Шенфельд принадлежал прежде одной дворянской фамилии и был куплен Иеронимом, который прельстился его красивым местоположением.
На верхней площадке, окруженной деревьями и цветочными клумбами, собрались приглашенные гости в ожидании прибытия королевской четы. Между ними шел оживленный разговор, который был прерван появлением обер-гофмейстерины, а затем графа Бохльса с женой. Графиню Франциску скорее можно было назвать видной, нежели красивой женщиной; она была средних лет, но сохранила все очарование молодости - живые, выразительные глаза, прекрасный цвет лица и роскошные каштановые волосы. Манеры ее были безукоризненны; она была в самом веселом расположении духа и приветливо поздоровалась со всеми.
- Я только что вчера приехала в Кассель, - сказала она, обращаясь к обер-гофмейстерине, - и едва успела явиться во дворец, как получила милостивое приглашение на сегодняшний вечер. Но что с вами, графиня? Вы чем-то расстроены? Никогда не видала я у вас такого озабоченного вида!
Обер-гофмейстерина ничего не ответила, потому что в эту минуту вдали показалась королевская карета, и все поспешили выйти навстречу их величествам.
На королеве был в первый раз надет недавно учрежденный Иеронимом женский орден, который был накануне получен от парижского ювелира. Орден состоял из двух скрещенных шпаг, осыпанных бриллиантами. Королева просила своего супруга, чтобы он пожаловал орден ее обер-гофмейстерине прежде других придворных дам. Иероним тем охотнее изъявил свое согласие, что, оказывая любезность королеве, в то же время исполнял свое затаенное желание.