И тут произошло нечто неожиданное: паж, только что выглядевший таким испуганным, решительно выхватил из-под полукафтана маленький кинжальчик, больше смахивающий на игрушку, стремительно проскочил между Фаэнцой и Штаупицем и со всех ног помчался к восточной оконечности рва. Но брат
Галунье на ярмарках в Вильде неоднократно выигрывал призы в состязаниях по бегу. Юный Гиппомен, благодаря своей быстроте завоевавший руку и сердце Аталанты, и тот бегал хуже его. Галунье мгновенно догнал Берришона. Однако тот яростно сопротивлялся. Сольданье он нанес царапину своим кинжальчиком, Каррига укусил, а Штаупица несколько раз сильно пнул по ноге. Однако силы были слишком неравны. Поверженный наземь Берришон уже чувствовал на своей груди чью-то тяжелую руку, как вдруг словно молния ударила в толпу преследователей, обступивших его.
Вот именно, молния!
Карриг отлетел вверх тормашками и хлопнулся наземь шагах в четырех. Сальданья, повернувшись вокруг своей оси, врезался в крепостную стену, Штаупиц взревел и рухнул на колени, как бык от удара обухом, а Плюмаж - сам Плюмаж-младший! - перекувырнулся и распластался на земле. М-да…
И все это во мгновение ока и, можно сказать, одним ударом, произвел один-единственный человек.
- Ну и ну! - раздались голоса.
Вокруг нежданного пришельца и мальчика образовался широкий круг. Но ни одна шпага не покинула ножен. Взоры всех были потуплены.
- Ах ты, мой дорогой плутишка! - пробормотал Плюмаж, поднимаясь и потирая бок.
Он был в ярости, но под усами у него невольно засияла улыбка.
- Маленький Парижанин! - дрожащим то ли от чувств, то ли от испуга голосом протянул Галунье.
Подчиненные распростертого на земле Карриги, не обращая на него внимания, почтительно прикоснулись пальцами к шляпам и выдохнули:
- Капитан Лагардер!
5. УДАР НЕВЕРА
Да, то был Лагардер, красавчик Лагардер, буян и сердцеед.
Шестнадцать шпаг оставались в ножнах, шестнадцать вооруженных мужчин не решились оказать сопротивление восемнадцатилетнему юноше, который с улыбкой стоял, скрестив на груди руки.
Но ведь то был Лагардер!
И Плюмаж, и Галунье говорили правду, и в то же время не смогли подняться до истины. Сколько бы они ни славили своего идола, а всего сказать все равно не сумели бы. Он олицетворял собою юность - юность притягательную и пленительную, юность, которую с тоской вспоминают победоносные мужи, юность, которую не купишь ни завоеванными сокровищами, ни гением, воспарившим над обыденной посредственностью, юность в ее божественном, гордом расцвете - с волнистым золотом кудрей, радостной улыбкой на устах и победительным блеском глаз!
Нередко можно услышать: "Каждый человек однажды был молод. Так стоит ли столь громогласно воспевать этот дар, которым обладал всякий живущий?"
А вы встречали молодых людей? А если встречали, то сколько? Я, например, знавал двадцатилетних младенцев и восемнадцатилетних старцев. Людей же молодых я ищу. Я слышал о тех, кто знает и в то же время может, опровергая самую верную из пословиц, о тех, кто подобно благословенным апельсиновым деревьям полуденных стран несет на себе одновременно плоды и цветы. О тех, кто в изобилии наделен всем - честью, сердцем, пылкой кровью, безрассудством, кто проходит свой недолгий срок светоносный и жаркий, как солнечный луч, щедро раздав полными горстями неистощимое сокровище своей жизни. Увы, нередко им отведен всего один день: ведь общение с толпой подобно воде, которая гасит любой огонь. И очень часто это великолепное богатство расточается ни на что, а чело, которое Бог отметил знаком незаурядности, оказывается увенчано всего лишь пиршественным венком.
Очень часто.
Это закон. У человечества в его гроссбухе имеются, точь-в-точь как у мелкого ростовщика, графы прихода и расхода.
Лагардер был роста чуть выше среднего. Он не походил на Геркулеса, но тело его свидетельствовало о гибкой и грациозной силе, присущей типу парижанина, равно далекого как от тяжеловесной мускулистости северян, так и от угловатой худобы подростков с наших площадей, прославленной пошлыми водевилями. У него были чуть волнистые светлые волосы, высоко зачесанные и открывающие лоб, который свидетельствовал об уме и благородстве. Брови, равно как тонкие, закрученные вверх усы, были черные. Нет ничего изысканней подобного несоответствия, особенно если карие смеющиеся глаза освещают матовую бледность кожи.
Овал лица, правильного, хотя и чуть вытянутого, римская линия бровей, твердый рисунок носа и губ - все это подчеркивало благородство его внешности, невзирая на общее впечатление бесшабашности. А жизнерадостная улыбка ничуть не противоречила горделивости, присущей человеку, носящему на бедре шпагу. Но есть нечто, что перо не способно воспроизвести, - привлекательность, изящество и юную беспечность, а также изменчивость этого тонкого, выразительного лица, способного, быть преисполненным, подобно нежному лицу женщины, томности в часы любви и внушать ужас во время сражения, словно голова Медузы.
Но это видели только те, кто был убит, и те, кто был любим Лагардером.
На нем был щегольской мундир гвардейской легкой кавалерии, слегка уже потрепанный и поблекший, но как бы подновленный богатым бархатным плащом, небрежно закинутым на плечо. Красный шелковый шарф с золотыми кистями говорил о его ранге среди искателей приключений. Щеки его едва лишь порозовели после физических упражнений, которым он только что вынужден был предаваться.
- Стыда у вас нет! - с презрением бросил он. - Измываться над ребенком!
- Капитан… - попытался было объяснить Карриг, успевший встать на ноги.
- Молчать! А это что за головорезы?
Плюмаж и Галунье со шляпами в руках приблизились к нему.
- О! - насмешливо воскликнул он. - Мои покровители! Кой черт вас занес так далеко от улицы Круа-де-Пти-Шан?
Он протянул им руку, но с видом монарха, который милостиво соизволяет поцеловать себе кончики пальцев. Мэтр Плюмаж и брат Галунье почтительно коснулись ее. Надо бы сказать, что рука эта в прежние времена частенько раскрывалась перед ними, полная золота. У покровителей не было оснований жаловаться на своего протеже.
- А остальные кто? - осведомился Анри. - Вот этого я где-то видел, - показал он на Штаупица. - Ну-ка, напомни, где?
- В Кельне, - смущенно ответил немец.
- Верно. Ты один раз уколол меня.
- А вы меня двенадцать, - смиренно признался Штаупиц.
- Ого! - продолжал Лагардер, взглянув на Сальданью и Пинто. - Парочка моих противников из Мадрида…
- Ваше сиятельство, - забормотали разом оба испанца, - то было недоразумение. Не в нашем обычае сражаться двое против одного.
- Как! Двое против одного? - воскликнул Плюмаж, гасконец из Прованса.
- А они утверждали, что не знают вас, - сообщил Галунье.
- А вот этот, - Плюмаж указал на Пепе Убийцу, - высказывал желание встретиться с вами.
Пепе заставил себя выдержать взгляд Лагардера. А Лагардер только переспросил:
- Вот этот? - и Пепе, что-то пробурчав, опустил голову.
- Ну, а что касается этих двух храбрецов, - Лагардер кивнул на Пинто и Сальданью, - я в Мадриде представлялся только по имени Анри… Господа, - обратился он к мастерам фехтования, делая жест, имитирующий укол шпагой, - я вижу, что со всеми вами я в той или иной мере знаком. Кстати, вот этому молодцу я как-то раскроил череп оружием, распространенным у него на родине.
Жоэль де Жюган потер висок.
- Да, и осталась отметина, - буркнул он. - Палкой вы орудуете, как бог, это уж точно.
- Так что, друзья мои, со мной никому из вас не повезло, - продолжал Лагардер. - Но сегодня противник у вас был куда слабее. Подойди ко мне, дитя мое.
Берришон исполнил его приказ.
Плюмаж и Карриг заговорили разом, пытаясь объяснить, почему они хотели обыскать пажа, но Лагардер велел им замолчать.
- Что ты тут делаешь? - спросил он у мальчика.
- Вы человек добрый, и я не стану вам врать, - отвечал Берришон. - Я принес письмо.
- Кому?
Берришон с секунду молчал, и взгляд его скользнул по окну под мостом.
- Вам, - наконец сказал он.
- Давай сюда.
Мальчик вытащил из-за пазухи конверт и подал Лагардеру, после чего поднялся на цыпочки и шепнул ему на ухо:
- Я должен передать еще одно письмо.
- Кому?
- Даме.
Лагардер бросил ему свой кошелек.
- Ступай, малыш, - сказал он, - никто тебя не тронет. Мальчик убежал и вскоре скрылся за поворотом во рву.
Лагардер распечатал письмо.
- А ну, расступись! - приказал он, видя, каким тесным кругом обступили его волонтеры и мастера шпаги. - Вскрывать адресованное мне письмо я предпочитаю в одиночестве.
Все послушно отступили.
- Браво! - вскричал Лагардер, пробежав первые строчки. - Такие письма мне нравятся! Именно этого я и ждал. Убей меня Бог, этот Невер - учтивейший дворянин!
- Невер! - пронеслось среди наемных убийц.