Маунт Худ (Гора-Капюшон), огромный темный конус с покрытой снегом вершиной и такой высокий, что даже Ворон раскрыл рот от удивления. Мы в Скалистых горах не видели ничего, что могло бы с ним сравниться. Спустя примерно час после того, как мы повторно загрузились, начался ливень и скоро мы промокли до костей.
В той части реки было много островов, и поскольку наш путь проходил среди них в дождь и при густом тумане, справа от нас я услышал странный приглушенный лай, который сразу напомнил мне о своре английских фоксхаундов, которых я когда-то давно видел в Миссури. Я обратил внимание старого траппера на этот лай и спросил у него, кому принадлежат эти собаки.
– Господу, – с усмешкой ответил он, – а дичь, на которую они охотятся, живет в воде. Мальчик, это тюлени.
– Слушайте! – крикнул я своим партнерам. – Вы слышите этот лай? Старик говорит, что животные, которые делают это – собаки-рыбы.
Услышав это, Ворон и Питамакан опустили весла и взяли ружья, с тревогой глядя в туман. Сначала Кент посмеялся над нашим волнением, но потом сказал:
– Да уж, если бы я мог бы получить двести лошадей за шкуру одного из тюленей, я бы тоже волновался.
Он сказал мне – и я перевел это для друзей – что тюлени были очень многочисленны отсюда и до самого океана, но добыть их с винтовкой нельзя, потому что застреленный тюлень сразу тонет. Он добавил, что не хочет, чтобы мы напрасно тратили время, охотясь на них. Весной, когда мы будем готовы отправиться домой, он загарпунит для нас одного, или попросит сделать это индейца-чинука.
Это было вполне справедливо, и, положив ружья, мы начали грести с новыми силами. Мы уже были в стране собак-рыб и слышали, как они лаяли! Питамакан затянул песню волка, и мы его поддержали. Скоро старик стал отбивать такт своим веслом с другого борта каноэ.
– Ай, ай! Ай, ай! – крикнул он, когда песня закончилась.
– Это – самая прекрасная песня, белых или краснокожих, которую я когда-либо слышал. Как она называется? Научите меня ей.
Ворон, который был тих и печален с того вечера, когда нас схватили якимы, начал проявлять некоторый интерес к жизни.
– Все может быть не так, – сказал он в тот же день. – Да, теперь я думаю, что она хотела сказать, что здесь мы найдем то, что ищем.
– Конечно, так и есть, – заявил Питамакан. – Вот собаки-рыбы; а вот – мы. Да, братья, я уверен, что мы преуспеем в своем поиске.
Старый траппер хотел знать, о чем был наш разговор, и я пересказал ему содержание нашей беседы. Он с интересом выслушал и перевел все женщине.
Наконец, после того, как они с ней немного поговорили, он сказал мне:
– Сны часто бывает трудно истолковать, но сейчас, кажется, все просто. Скажи Ворону, что моя старуха и я говорим ему, что его магия хороша. Тень его женщины хотела сказать, что все хорошо закончится. И вот тому доказательство: оглянитесь назад, через что вы прошли – схватки на тропе, плен у якимов, и все же вы здесь, живые и здоровые, впереди зима, которую вы хорошо проживете, а весной отправитесь домой со своей волшебной шкурой. Переведи им это. И спойте еще раз песню волка.
К вечеру изменился ветер, поднялся туман, и мы оказались рядом с несколькими большими, странного вида зданиями на северном берегу. На берегу несколько вытащенных из воды каноэ, некоторые из которых были достаточно большими, чтобы нести пятьдесят или шестьдесят гребцов и тяжелый груз. Мы высадились рядом с одним из них, у которого на хвосте и корме были вырезанные из дерева фигуры пять футов высотой. Одна из них изображала человека с тремя головами, – медвежьей, лягушачьей и птичьей, и была настолько ужасной, что Питамакан и Ворон, бормоча молитвы, отошли от нее подальше и повернулись к ней спиной.
Кент сказал мне, что в этой деревне живут индейцы племени чинуков. Некоторые из них вышли, чтобы встретить нас, и пригласили нас провести ночь в одном из домов. Эти дома отличались от любых, что мы видели раньше. Они были приблизительно пятьдесят футов длиной и тридцать шириной, и заглублялись в землю примерно на шесть футов. Стены были сделаны из расщепленных досок, такой же была крыша с фронтонами, которую поддерживали толстые столбы и стропила. Широкие лежанки, предназначенные для разных семей, находились на высоте четырех-пяти футов от пола, к ним были приделаны лестницы. Под лежанками грудами хранилась вяленая рыба и другие припасы. В доме было три очага, каждый площадью в восемь футов, там женщины жарили лосося и варили коренья. Скоро пища была готова, и женщины положили перед нами щедрые порции.
У большинства этих людей были плоские головы. Нескольким младенцам, которые были привязаны к колыбелям, головы сплющивали. К их лбам были привязаны тонкие гладкие дощечки, под углом примерно сорок градусов, чтобы, когда они вырастут, череп принял форму пространства между этими дощечками.
Мне стало интересно, зачем они так делают, и старый траппер сказал мне, что по мнению этих людей это делает их красивыми. Они верили, что в самом начале вещей, их бог, Док-уе-будл, приказал им так поступать.
В доме было несколько мужчин и женщин, головы которых имели естественную форму, и я узнал, что они были рабами. Их детям не разрешали сплющивать головы.
Большинство этих рабов было захвачено якимами, кайесами и другими воинственными племенами во время набегов на юг и потом и продали чинукам. Цена сильного здорового мужчины или женщины равнялась цене десяти новых одеял, или примерно ста долларам. В прежние времена они не стоили так много. Когда чинуки впервые получили железные товары с заходящих в устье реки судов, они продавали их жившим в глубине страны племенам по цене двух рабов за один наконечник для стрелы.
Питамакан и Ворон были объектами самого большого любопытства для этих людей. Они слышали кое-что о том, что черноногие были самым сильным и воинственным племенем прерий, и вожди задавали много вопросов о нашей стране и образе жизни. Наконец он хотел узнать, сколько врагов убил Ворон, и не верил, что их было девятнадцать, пока мы с Питамаканом не подтвердили, что это правда.
Тогда он сказал, что очень сожалеет о том, что не может сделать Ворона своим рабом; я перевел эти слова, когда Кент передал мне их. На мгновение Ворон замолк, но когда стал отвечать, его глаза сверкали, а голос дрожал:
– Спросите его, он сам или любой из этих поедателей рыбы когда-либо имели раба из племени черноногих?
– Однажды, женщину. Но она утопилась, – был ответ.
– Ай! Только так, – сказал Ворон. – Никакой индеец из племени черноногих не мог бы быть рабом. Несколько дней назад нас захватили и собирались продать в рабство, когда этот белый спас нас. Я все это время ждал, чтобы посмотреть, что будет дальше. При первой же возможности я собирался завладеть ножом или другим оружием и убить столько врагов, сколько смог бы, прежде чем они убили бы меня.
Разговор на этом закончился там; но теперь на нас смотрели взглядами, не допускающими иного толкования – простые слова Ворона заставили этих людей уважать нас.
Рано следующим утром мы без сожаления оставили деревню чинуков. Эти люди и их образ жизни были очень неприятны нам, жителям солнечных прерий. Нам они были отвратительны. Мы привыкли питаться хорошим мясом и есть его вволю, и их рацион из рыбы и кореньев нам совсем не нравился. Но Кент и его старая жена действительно наслаждались пребыванием у чинуков и покинули их с сожалением.
Вскоре после отплытия из деревни мы приблизились к месту на северном берегу, которым, как сказал Кент, был форт Ванкувер. Раньше он принадлежал Компании Гудзонова Залива, но теперь принадлежало Соединенным Штатам. Он погрозил кулаком этому месту и солдатам, которые прогуливались перед бараками.
– Плохой был для нас день, когда мы потеряли это место! – бормотал он. И он выглядел настолько старым и жалким, что я не мог сердиться на него за то, что он так говорит о моей стране и ее жителях.
Мы высадились перед большим бревенчатым фортом регистрации, и Кент пошел к торговому складу, чтобы обменять полудюжину бобровых шкур на капканы для бобров. Пока его не было, три или четыре солдата подошли и стали с высокого берега рассматривать нас.
– Эти индейцы не похожи на местных, – заметил один.
– Верно, – сказал другой, – и посмотри только на прекрасную винтовку у этого парня. Держу пари, он ее где-то украл. Давай вызовем стражу и отведем их к полковнику.
Если бы Кент в этот момент не возвратился с капканами, мы могли бы иметь серьезные неприятности. Пока они искали стражу, мы гребли так быстро, как могли, и скоро исчезли из виду этого места за поворотом. Кент сказал, что после больших войн солдаты очень сурово обращались с индейцами из своей страны и что меня могли посадить в тюрьму как изменника; независимо от того, насколько правдива рассказанная мной история о поисках тюленя, они мне не поверят.
Немного ниже форта мы миновали устье реки Уилламетт, и Кента сказал, что на этой реке, немного выше устья, находится маленький город , который называется Портленд.
Весь этот участок реки был заселен. У многих поселенцев были коровы и свиньи – первые, которых я увидел с тех пор, как оставил штаты. Около одной из ферм стояла белая женщина с детьми, наблюдая за ними. Я чуть не вскрикнул – так похожа она была на мою мать. Для меня это было шоком.