Впрочем, скоро я перестал думать о нем. Марк продолжал тормошить меня. Пришлось представить ему отчет о своих делах, об общих друзьях, о новинках в художественном мире Франции. Мы увлеченно беседовали о Париже, где Марк собирался бросить якорь после женитьбы. Мира, по его словам, мечтала приехать туда с любимым человеком.
Разговор неизменно возвращался к звезде первой величины, ослепительной Мире, словно намагниченная стрелка компаса - к Северному полюсу. А я с удовольствием слушал. Ведь ему так хотелось выговориться. Однако следовало проявить благоразумие, иначе наша прогулка продлится до рассвета.
Мы тронулись в обратный путь. Около гостиницы я еще раз оглянулся. Набережная была пустынной, незнакомец бесследно исчез.
В половине одиннадцатого я с наслаждением забрался в постель и заснул мертвым сном.
Вдруг я вскочил, словно от удара. Сна как не бывало. Сквозь дрему до меня отчетливо донеслась зловещая угроза Марку и Мире Родерих, произнесенная знакомым скрипучим голосом. Что это? Бред? Кошмар? Наваждение?…
Глава IV
Наступило долгожданное завтра - я нанес официальный визит семье Родерихов.
Особняк доктора в конце набережной Баттиани на углу бульвара Текей - это современный дом, богато и изысканно обставленный.
Через ворота с боковым служебным входом попадаешь вовнутрь. Мощеный двор переходит в обширный сад, опоясанный вязами, акациями, буками и каштанами. Вершины их возносятся над каменной стеной ограды. Прямо против входных дверей находятся службы, увитые кирказоном и диким виноградом; они соединяются с главной частью особняка проходом с цветными витражами, который ведет к основанию круглой башни, высотой не менее шестидесяти футов. Внутри башни - витая лестница.
В передней части особняка - застекленная галерея, куда выходят задрапированные старинными коврами двери комнат - кабинета доктора Родериха, столовой и гостиных. Шесть фасадных окон этих помещений глядят на набережную Баттиани и на бульвар Текей.
Расположение комнат на втором этаже такое же, как и на первом. Над большой гостиной и столовой - спальни месье и мадам Родерихов; над второй гостиной - комната капитана Харалана; над кабинетом доктора - спальня и ванная мадемуазель Миры.
Я уже знал устройство особняка - Марк в разговоре со мной не упустил ни одной подробности. Он описал мне помещение за помещением, оригинальную лестницу, увенчанную бельведером и круговой террасой, откуда открывается чудесный вид на город и на Дунай. Я даже знал любимые места мадемуазель Миры за столом и в большой гостиной, скамью под каштаном, где она так часто сидела.
К часу пополудни нас с братом приняли в просторной застекленной галерее, сооруженной перед главным корпусом особняка. В центре ее - медная жардиньерка тонкой работы с букетами благоухающих весенних цветов. По углам - тропические деревца: пальмы, драцены, араукарии. На стенах - картины венгерской и голландской живописных школ. Я невольно залюбовался портретом мадемуазель Миры, великолепной работой кисти моего дорогого мальчика.
Доктору Родериху было под пятьдесят. Высокий, стройный, крепкого сложения, с густой седеющей шевелюрой, он оказался цветущим и выглядел значительно моложе своих лет. В этом господине воплотился подлинный мадьярский тип - пламенный взор, благородство облика, гордый вид, несколько смягченный доброй приветливой улыбкой… Его теплая рука сжала мою, и я сразу почувствовал, что передо мной прекрасный человек.
Сорокапятилетняя мадам Родерих оказалась удивительно привлекательной женщиной, стройной, с выразительными темно-голубыми глазами. Ее роскошные волосы чуть тронула седина. В улыбке обнажались сахарные зубы, совершенно молодые.
Марк нарисовал верный портрет. Мадам Родерих действительно производила впечатление замечательной женщины, наделенной добродетелями, счастливой жены и любящей матери. Ее искренность и глубокое добросердечие тронули меня.
А что же мадемуазель Мира? Грациозная девушка подбежала ко мне, сияя улыбкой, распахнув для объятия руки… Мы обнялись безо всяких церемоний, как родные. Марк в эту минуту, похоже, мне позавидовал.
- А мне такого еще не позволялось!
- Потому что вы не мой брат,- шутливо пояснила моя будущая невестка.
Мира оказалась точно такой, какой описал ее брат, какой она предстала на полотне, только что ласкавшем мой взор. Очень молоденькая девушка с очаровательной головкой в ореоле светло-русых тонких волос, приветливая, жизнерадостная, с темно-карими, почти черными глазами - в них сияла душа. Нежно-смуглое лицо светилось, как китайский фарфор. Рот ее был похож на розовый бутон, а белозубая улыбка ослепляла.
Воистину, если о портретах Марка говорили, что в них больше жизненной правды, чем в самих моделях, точно так же можно было сказать, что мадемуазель Мира естественнее самой природы.
Как и ее мать, Мира была в национальном наряде: застегнутая до шеи богато вышитая блузка с длинными рукавами, обшитый сутажом корсаж с металлическими пуговицами, перетянутый узким пояском, сплетенным из золотого шнура, юбка в широкую складку до лодыжек, высокие шнурованные ботиночки из золоченой кожи - наряд, который пришелся бы по вкусу и французской моднице.
Капитан Харалан, разительно похожий на сестру, приветственно протянул мне руку. Он, как и Мира, обращался со мной по-родственному. И, хотя мы познакомились только вчера, я чувствовал к нему дружеское расположение.
Итак, теперь я знал всех членов этого весьма приятного семейства.
Наша дружеская беседа протекала бурно. Перескакивая с одной темы на другую, мы говорили о моем путешествии; о плавании по Дунаю на борту "Доротеи"; о моих делах во Франции; об очаровательном городе Рагзе, с которым я непременно должен ознакомиться во всех подробностях; о великой реке (по ней я просто обязан спуститься хотя бы до Железных Ворот), об этом великолепном Дунае, чьи воды будто вобрали в себя солнечные лучи и сами сияют как солнце; обо всей пленительной Венгрии, такой богатой славным историческим прошлым; о знаменитой пуште, привлекательной для всех любознательных людей в мире, и так далее…
- Мы счастливы видеть вас, месье Видаль,- повторяла Мира Родерих,- ваше путешествие затянулось. Мы начали беспокоиться…
- Виноват, мадемуазель Мира,- соглашался я,- я давно был бы в Рагзе, если бы из Вены уехал на почтовых, но вы же первая не простили бы мне пренебрежение к Дунаю…
- Хорошо, мы прощаем вас исключительно ради красавца Дуная, месье Видаль,- улыбнулась мадам Родерих.- В конце концов мы вместе, и нет причин откладывать счастье этих двух милых детей.
Мадам Родерих с материнской нежностью поглядела на влюбленных, не сводивших друг с друга сияющих глаз. Месье Родерих прятал довольную улыбку в пышных усах. Я сам был растроган и счастлив в кругу дружной семьи.
Доктор откланялся. Больные и страждущие не знали выходных и, как всегда, ожидали приема. В обществе дам я осмотрел особняк, любуясь прекрасными вещами, картинами, изысканными безделушками, поставцами с серебряной посудой, старыми коваными сундуками, витражами галереи…
- А башня?!- воскликнула Мира.- Неужели месье Видаль полагает, что его визит может обойтись без восхождения на башню?
- Да ни в коем случае, мадемуазель! - рассмеялся я.- Марк описывал эту башню в самых восторженных выражениях! По правде говоря, я и приехал-то в Рагз только ради того, чтобы на нее подняться!
- Ну это без меня,- запротестовала мадам Родерих.- Слишком высоко…
- Мамочка! Ну что ты? Всего-навсего сто шестьдесят ступенек! - настаивала Мира.
Капитан Харалан поцеловал матери руку.
- Оставайся, дорогая мама, мы присоединимся к тебе в саду.
- Вперед, на небо! - скомандовала Мира.
Мы с трудом поспевали за ней. В считанные минуты она добралась до бельведера, а затем и до террасы, откуда открывалась величественная панорама.
Я замер, восхищенный.