Рыжая была совершенно великолепна, ее глаза цвета морской воды пылали гневом, огненные волосы были взлохмачены, полные губы сжались, и грудь античной богини высоко вздымалась.
Выставляя напоказ прелесть обнаженных бело-розовых плеч, мадам надвигалась на Ги, ступая по полу, усеянному окурками, среди луж пролитого вина, не обращая внимания на то, что может попортить свой туалет, стоивший не одну тысячу, а барон пятился от нее и чувствовал себя очень неудобно.
Вдруг она крикнула голосом, задрожавшим от злости:
- Ты прикажешь сейчас же запрягать. Да!
- Но я ведь сказал твоей служанке, что они нездоровы.
- Что? Боишься, твои клячи сдохнут!
- Но… моя дорогая…
- Твоя дорогая… которой ты предпочитаешь пару дрянных лошадей! Да мне стоит только знак подать, и первый же идиот целую конюшню предоставит в мое распоряжение… Хотя бы вот этот! - сказала она, указав на Дезире Мутона, смотревшего на нее с восхищением. - Ведь правда, ты не стал бы торговаться, как этот нищий Ги?
Виконт де Франкорвиль и маркиз де Бежен потешались вовсю.
Дезире Мутон, которому красивая девка не стесняясь дала кличку Бычьей Мухи, не смел слова проронить. С одной стороны, он был в восхищении от Андреа, а с другой, очень боялся своего грозного друга, барона де Мальтаверна.
Ги продолжал самым нежным тоном уговаривать:
- Клянусь тебе, деточка, я совершенно не виноват.
- Кончай трепаться!.. Звони!
Ги покорно нажал кнопку. Появился лакей.
- Идите на конюшню и положите в карету мех и грелку, - приказала Андреа. Лакей молча вышел.
Рыжая подошла, еще вся пылая, к подносу, налила себе немного абсента, чуть разбавила водой, закурила папиросу и стала ждать, понемногу потягивая зеленоватый напиток.
Через пять минут лакей доложил:
- Мадам, ваше приказание исполнено, все готово.
- Благодарю, господин, как вас там… Теперь возьмите зонтик и проводите меня до конюшни, на дворе идет дождь. А ты, Ги, распорядись, чтобы запрягали, ты слышал и понял?.. А?.. И не заставляй меня повторять, иначе… ты знаешь, что я хочу сказать…
При этих словах она удалилась в сопровождении лакея, затем в окна было видно, как лакей, держа над госпожой зонт, подвел Андреа к карете, раскрыл дверцу. Мадам уселась, поставила ноги на грелку, завернулась в мех и принялась ждать.
Ги де Мальтаверн тоже покинул комнату в сопровождении друзей, в беспокойстве ворча себе под нос:
- Чертова баба, будто не знает, что кучер по такой погоде ни за что не выведет лошадей из конюшни, потому что лошади - это мой залог ему за мои долги.
Стоя у кареты, барон снова попытался убедить Андреа. На его уговоры та ответила непристойной бранью.
Подумав, она вдруг радостно выпалила, как будто ее только что озарила счастливая мысль:
- Уж если ты так жалеешь своих кляч, впрягайся в карету сам вместе с твоими лакированными бычками, вот этими, которые лупятся на меня глазами вареной рыбы. Быстро!.. Беритесь за оглобли, толкайте сзади колымагу… и рысью!.. Много найдется сто́ящих дороже вас, которым приходится и потяжелее тащить.
Маркизик и виконт, сильно подвыпившие, закричали:
- Браво!.. Хорошо придумано!
Ги тоже принял предложение с восторгом. Он был рад умилостивить таким способом красотку и одновременно поберечь своих лошадок, да еще и совершить нечто такое, о чем наверняка напишут в модных парижских газетах: "Эко Де Пари", "Фигаро", "Голуа" и "Жиль Блаз".
Обратясь к Дезире Мутону, барон сказал:
- Я думал, каким манером привести вас к обеду в доме Регины, вот путь и найден.
Рыжая крикнула из кареты:
- А ну! Везите, аристократы, знаете, ведь я жду! Быстро!.. На рысях!..
- Она уморительна!.. - прокудахтали маркизик и виконт.
- Мутон, дорогой, берись за оглобли, - скомандовал барон, включаясь в игру.
Чувство достоинства провинциала было задето, он смутно понимал, что бабенка заставляет их делать что-то унизительное. Дезире глупо высказался:
- Изображать из себя лошадь!.. О!.. Нет! Я бы предпочел что-нибудь другое.
Ги насмешливо ответил:
- Вы доверили нам свое воспитание и не имеете права рассуждать. Слушайтесь!
- Но разве так принято поступать? - спросил провинциальный увалень, которого Андреа так непочтительно назвала Бычьей Мухой.
- Милорд д’Арсуй и распутники конца Империи не такое еще проделывали… Не сомневайтесь! Уверяю вас, это очень элегантный поступок.
Андреа теряла терпение, она высунулась из дверки и крикнула голосом уличной торговки:
- Ну! Живо! Вас стегануть, что ли?..
Мутон встал меж оглобель, маркиз взялся за левую, виконт за правую постромки, Ги толкал сзади, и экипаж тронулся, а лакеи хохотали и злорадствовали, глядя из окон на то, как унижают их хозяев.
Выехали на авеню. Четыре богача, закутанные в меховые пальто, согнувши спины, тащили экипаж, и полы их шуб волочились по грязи.
Цилиндры аристократов поливал дождь, они бежали по лужам, со смехом обдавая друг друга с ног до головы грязной водой.
Мальтаверн, Франкорвиль, Бежен и Мутон веселились как блаженненькие, шутили и смеялись, называли себя именами лошадей, пощелкивали языками, как бы поощряя друг друга, выкрикивали разные кучерские словечки и в то же время испытывая какое-то извращенное наслаждение от непристойных окриков Рыжей, - та поносила их с увлечением и уменьем, как настоящая уличная девка.
В понуканиях и окриках дочь мамаши Башю вымещала на богачах все обиды и унижения, перенесенные от них и им подобных девушками, которых они развратили и унизили.
- Удивительная!.. Поразительная… С огоньком женщина!.. - задыхаясь от усилий, бормотали четыре лакированных бычка, слушая, как их поносит Андреа.
Миновав авеню Ош, экипаж поехал по улице Бальзака, с немалой скоростью спускаясь под гору; он немного замедлил ход на Елисейских полях, а потом снова ускорил его на улице Галилея.
Когда экипаж выбрался на улицу Элер, люди-лошади были с ног до головы покрыты грязью, и все извозчики, стоявшие в ожидании пассажиров, встретили их потоком издевательств. Наконец они прибыли к дому Регины и свернули в подворотню.
Но, вместо того чтобы остановиться у стеклянной двери, в которую входили первые приглашенные, друзья двинулись дальше и вкатили в зимний сад. Четверо, наверное сговорившись во время пути, изо всех сил побежали вперед.
Купе въехало в огромный холл со стеклянной крышей, уставленный экзотическими растениями и цветущим кустарником, где прогуливались, разговаривали и флиртовали мужчины и женщины в нарядных туалетах, ожидая часа обеда.
Без сомнения, слон, ворвавшийся в посудную лавку, не произвел бы такого ошеломляющего впечатления, как этот экипаж с зажженными фонарями, весь покрытый грязью, пронесшийся мимо кресел, диванов, кадок с цветами и статуй и остановившийся посреди холла.
О! Честное слово, это был великолепный выход на сцену, совершенно великолепный!
Он всех удивил, взволновал, наделал много шума и вызвал зависть. Многие искренне пожалели, что не им пришла в голову столь блестящая мысль.
Один известный политический деятель, любезно открыв дверцу экипажа, подал руку Андреа, и на нее обратились взоры ста пар восхищенных глаз.
Привлеченная шумом, появилась хозяйка дома и скорчилась от смеха, изо всех сил стараясь его сдержать.
Она сердечно пожимала руку Андреа, и та, великолепная как никогда прежде, указала кончиком веера на четверку мужчин и горделиво заявила:
- Моя конюшня…
ГЛАВА 19
В этом обществе, состоявшем из политиков сомнительной репутации, темных финансистов, распутников, прохвостов и женщин легкого поведения, душевное состояние было у всех более или менее развинченным и неврастеничным. Наверное, это способствовало шумному успеху Ги, виконта Франкорвиля, псевдомаркиза Бежена, Дезире Мутона и особенно Андреа.
Этот успех был необычайным, доходившим до абсурда.
Дезире Мутона приняли с распростертыми объятьями. Все женщины нашли его очень симпатичным, а когда под сурдинку распространили сведения о размерах его состояния, и все мужчины прониклись к нему уважением.
Нет смысла подробно рассказывать про обед, данный по случаю новоселья в доме, подаренном стареющей куртизанке ее идиотом-любовником.
В начале пир был чрезмерно чопорным, как всегда бывает у такого рода женщин, ни в чем не знающих меры, все доводящих до крайности.
Но под действием крепких вин, лившихся рекой, началось шумное веселье, постепенно перешедшее во всеобщий разгул, и торжественная трапеза начала походить на попойку в кабаке.
Когда прием, на котором присутствовали только избранные приглашенные, окончился, в дом повалили гости второго разбора.
Объявив сначала о нескольких незначительных лицах, выездной лакей назвал подряд два имени: