- Поспеши с возвращением, Антон. Дел много, и времена сложные! Перед твоим приездом я был в Лондоне. На приеме у лорд-мэра встретился с русским послом Майским. Он большевик, конечно. Но мыслит здраво. Он сказал, что у него ощущение, словно тяжелый автомобиль, переполненный людьми, катится вниз по откосу пропасти и ты ничего не можешь сделать, чтобы его удержать… Вот такое положение сейчас в мире. Политика, увы, диктует бирже. Биржа диктует и нашей фирме. Биржа сходит с ума. Нужно много нервов и выдержки, чтобы устоять среди этого хаоса, сын мой. А я порядком износил нервы. Мне нужен помощник. Поэтому прошу тебя не задерживаться.
Антон уехал через неделю после Мюнхена, где французы и англичане отдали Гитлеру Чехословакию.
Глава восьмая.
ПЕРЕД ГРОЗОЙ
Легкий утренний туман окутал верхушки деревьев на лужайке у дома Клеменсов. В то утро Клеменс-старший стоял у окна и размышлял о том, что его очень волновало: Берлин был полон слухами о каком-то новом демарше Гитлера, на этот раз называли Польшу.
Его размышления прервал Шлюстер. Приятели не виделись почти целый год: то Клеменс в отъезде, то в командировке Шлюстер. Но вот наконец оба они в Берлине.
Шлюстер не вошел, а ворвался в кабинет Клеменса. Глаза его сияли. Он был в необыкновенном возбуждении.
- Поздравь меня, Петер! - крикнул он еще с порога. - Ах, боже мой, такое счастье, такое счастье! Послушай, ты занят? Ты не можешь представить, что случилось! - Шлюстер обнял Клеменса и прошелся с ним, вальсируя, по паркету.
Клеменс вытер пот с лица.
- Уф! Ну, знаешь, такие танцы не для моих лет. Что это на тебя нашло? Может, получил наследство?
- Все капиталы, которые получит в наследство твой сын, не стоят того, что заполучил я… - Шлюстер вскочил и потащил Клеменса к окну. - Видишь?
В безлюдном переулке напротив дома гуляли молодой человек и девушка. Клеменс узнал Ганса. Девушку он видел впервые.
- Ну и что? Там твой сын и девушка.
- Девушка, ха! Это жена Ганса, да, друг мой, Марта Мейер, почтальон. Они уже оформили свой брак. Роман давний, это Ганс сказал мне и жене. Чудеснейшее создание, Петер! И вот я решил, что ты будешь четвертым, кто познакомится с моей снохой. Если ты действительно не занят, я позову их, а?
- Подожди. Прежде всего я должен привести себя в порядок. Не встречать же мне молодых людей в халате, как ты думаешь?… Во-вторых, расскажи-ка, друг мой, с кем я буду иметь дело. Терпеть не могу глазеть на человека, о котором ничего не знаю. Она жена твоего сына, но почему почтальон?
Берлинская радиостанция передавала военные марши.
- Так слушай. Марта в октябре прошлого года вернулась из лагеря.
- Она строила дороги?
- Да, да!
- Эта девочка?
- Да, эта девочка. Ее отец работал на "Мотор верке" здесь, в Берлине. Депутат прусского ландтага, кажется, социал-демократ. Он умер лет шесть тому назад. Умерла и мать Марты. Сама Марта в кругу приятелей сболтнула что-то еретическое о пожаре в Рейхстаге. Ей было тогда девятнадцать лет. Полгода нацисты перевоспитывали ее. Девочка оказалась смышленой, сделала вид, будто вполне прониклась нацистским духом. Ее выпустили. Она устроилась почтальоном.
- Почему почтальоном?
- Пойди найди другую работу! Ганс познакомился с ней на какой-то танцульке и влюбился…
- Постой, позволь! Неужели начальство разрешило Гансу жениться на девушке, отбывавшей наказание в трудовом лагере?…
- О, все было как раз наоборот! - улыбнулся Шлюстер. - Нацисты сказали Гансу, что на его долю выпала большая честь сделать заблудшую овечку доброй немецкой овцой в духе трех "К".
- Ага! Кюхе, кирхе, киндер! - усмехнулся Клеменс.
- Вот-вот! Марта занимается кухней, ходит в кирху. Больше того, она вступила в Союз нацистских женщин и даже чем-то проявила себя.
- Однако!
- Молодчина, молодчина! Смех берет, когда я вижу, как они перевоспитывают друг друга.
- Так кто же все-таки берет верх, хотел бы я знать?
- Однажды я слышал, как ты обмолвился какой-то поговоркой. Что-то насчет головы и шеи.
- А! Муж - голова, жена - шея…
- Ну, вот и вышло по той поговорке. Надо сказать, что и мой друг Видеман не оставлял Ганса в покое. Так что атаки на него велись с трех направлений!
- Что-то ты давно не упоминал о Видемане.
- Он уехал из Швейцарии куда-то еще с секретным поручением. Вернется не скоро. Но в моей семье он свое дело сделал.
Шлюстер просто сиял.
- Счастье, огромное счастье привалило ко мне, старина. Это не девушка, а чудо, настоящее чудо. Ну, да ты увидишь сам! Вот эти глаза и покорили моего Ганса. А то, что Ганс услышал, перевернуло его душу. Петер, мой Ганс возвращается ко мне!
- Впечатлительный юноша! - усмехнулся Клеменс.
- Увы, как все мы, немцы.
- Как будто до рассказа Марты он не знал, что творится в Германии, - сердито проворчал Клеменс. - Этот твой Ганс! Странно! Сколько ни бился с ним Антон, так ничего и не получилось. Орешек, однако. А тут явилась какая-то малютка - и орешек лопнул.
- Значит, у нее и у Видемана зубы потверже, чем у твоего Антона, - заулыбался Шлюстер. - Ну, вот и все. Ты хочешь, чтобы они пришли?
- Да, да, конечно, - заторопился Клеменс. - Иди, пригласи их, а я оденусь. Что она любит, твоя Марта? Кофе? Коньяк? Конфеты?
- Ну, конечно же, конфеты! Какая девчонка, даже почтальон, не охотница до лакомств? - Посмеиваясь, Шлюстер вышел.
Когда он вернулся с молодыми людьми, Клеменс уже приоделся.
На столе - кофе и сладости.
Шлюстер не преувеличивал достоинств снохи. Марта действительно была прелестной девушкой, зеленоглазой, тоненькой, с наивной челкой над лбом. Клеменс приметил на нем глубоко прочерченную морщину - след лагеря.
Вела она себя непринужденно, смеялась задорно и откровенно; Клеменс с первого взгляда проникся к ней симпатией.
Ганс изменился, это тоже бросилось в глаза Клеменсу, ни следа былой сдержанности. Словно Марта отдала ему не только свою любовь, но и жизнерадостность, так и брызжущую из нее.
- Ну, девочка, вы попали в замечательную семью, - закурив сигару после кофе, сказал Клеменс. - Извините, что я так назвал вас. Отец вашего мужа - прекрасный человек, поверьте мне.
- Да он влюбился в тебя, Марта, влюбился! - разошелся Шлюстер; они с Гансом приналегли на коньяк, и он давал о себе знать. - О, этой девушке нет цены! И тебе бы пора понять, сын мой, как она и я будем рады, когда ты покончишь со своей гнусной работой. Пойми, Ганс…
- Не надо, Иоганн! - прервал его Клеменс.
- Он уже почти понял, - улыбнулась Марта.
- Ох, дети, дети! - вздохнул Клеменс, - Боюсь думать, но еще многие испытания ждут вас впереди.
- И борьба, - тихо сказала Марта.
- Ты моя дорогая, милая девочка! - поцеловав руку Марты, сказал Шлюстер. - Да, да, борьба. Борьба за народ, так ведь, Ганс?
Ганс кивнул.
Глава девятая.
ЗАГОВОР
Из сообщений Клеменса концерну "Рамирес и Компания"
Очень важно.
А. Макс приводит следующие слова фюрера на совещании с генералитетом:
- Если война даже разразится на Западе, мы прежде всего займемся разгромом Польши. Я дам пропагандистский повод для начала войны. Не важно, будет он правдоподобен или нет. Я только боюсь, что в последнюю минуту какая-нибудь свинья предложит услуги для посредничества. Нам надо положить конец гегемонии Англии. Теперь, после того, как я провел политическую подготовку, расчищен путь для солдат… Я решил сокрушить Польшу… и отдал приказ безжалостно предавать смерти мужчин, женщин и детей польского происхождения…
Генералы, по сообщению Макса, поддержали фюрера.
Б. Следствием этого было, как сообщает Макс, вот что.
В июле 1939 года военная машина фюрера пришла в движение. Праздновали двадцатипятилетие битвы под Танненбергом. Кадровые дивизии, укомплектованные по расчетам военного времени, принимали участие в параде; по сообщениям Макса, их было сорок четыре, поддерживаемые с воздуха двумя тысячами самолетов.
Первого сентября в 4 часа 15 минут немецкие войска ворвались в Польшу, развернувшись огромной дугой на всем протяжении границы.
Третьего сентября, как вам уже известно, Франция и Англия в силу союзнических обязательств объявили войну Германии.
Польская армия уничтожена. По официальным сообщениям, больше девятисот тысяч польских солдат, офицеров и генералов взяты в плен.
В. Из достоверного источника.
23 октября текущего, 1939 года фюрер снова вызвал генералов и адмиралов и сказал:
- Конфликт с Западом рано или поздно должен был произойти, если Германия хочет завоевать необходимое жизненное пространство. Решение воевать было во мне всегда. Как последний фактор я должен при всей своей скромности назвать свою собственную особу. Я убежден в силе своего ума и в своей решимости. Я поднял немецкий народ на большую высоту… Это достижение я ставлю на карту. Мое решение неизменно. Я предприму наступление в самом скором времени и в наиболее подходящий момент…
Он наступил.
Дальнейшие события известны вам из газет.
К июню 1941 года почти вся Европа в руках Гитлера.