А среди того двора, что три терема стоят,
А среди того двора, что три терема стоят.
Что в первом терему красно солнце,
Красно солнце, то хозяин в дому.
Что в другом терему светел месяц,
Светел месяц, то хозяйка в дому.
Прасковья с Михайлой поклонились ряженым, и протянули им на серебряном блюде гостинцы - орехи, сахар и пряники. Тут же вынесли второе блюдо - с дымящимися на морозе чашами горячего сбитня.
- А скажи-ка, хозяин, - раздался звонкий голос, исходящий из-под маски с коровьми рогами, - девицы-то гадали сегодня у тебя на дому?"
- Как не гадать в Святки-то? - ответил Михайла.
- Ну, так, пойте, ряженые, подблюдную песню - приказало существо. "Пущай девицы послушают, может, коей и по сердцу придется!"
- Хлебу да соли долог век.
Слава!
Боярышне Марье боле того.
Кому мы спели, тому добро.
Ряженые, вертясь и подпрыгивая, повалили за ворота, а девицы, пристукивая ногами от холода, поспешили вслед за четой Воронцовых в горницы.
Одна Марьюшка осталась на дворе. Сполз платок с ее черных кос, и снежинки на них казались ранней сединой. Смотрела она вслед удаляющимся по Рождественке ряженым, и все не могла найти в их толпе коровьи рога.
Внезапно она вздрогнула - кто-то закрыл ей глаза холодными ладонями. Она повернулась, высвободившись из сильных рук, и в прорезях маски увидела ореховые глаза, обрамленные темными, длинными ресницами.
- Не пужайся, боярышня, - шепнуло ей существо с коровьими рогами, и Марьюшка на мгновение почувствовала, как к ее губам прижимаются теплые мужские губы.
- Матвей! - ахнула она, но юноша уже был за воротами двора Воронцовых - поминай, как звали.
Эпилог
Москва, 1550 год
Шатры для царской соколиной охоты раскинули под Звенигородом - царь, у которого было уже две дочери, ездил на богомолье в Саввино-Сторожевский монастырь - просить Всевышнего о сыне и наследнике.
Над крутым берегом реки вольный ветер полоскал царские стяги над шатрами. Сам Иван Васильевич, хоть больше и любил охоту зимнюю, особенно травлю медведей, наслаждался сейчас полетом хищных птиц в высоком, ясном небе.
Царское кресло стояло у выхода из шатра, рядом были разбросаны шкуры и бархатные подушки, на которых сидели ближние царю бояре.
- Батюшка-то твой, Матвей, охотник знатный, - сказал Иван Васильевич, наблюдая за тем, как Федор Вельяминов напускает вверх ловчего сокола. Птица поднялась в поднебесье "великим верхом", так, что глазу казалась едва заметной точкой, и, внезапно, кувыркаясь, полетела вниз, настигая цаплю.
- А ты сам чего не на коне? - спросил царь, положив руку на золотистые кудри Матвея.
"Пойди, кровь разгони-то".
- Я б лучше зимой, на медведя, - улыбнулся Матвей. "Тут что, - и добычу не сам берешь, и крови вовсе не видно".
- Крови, - протянул Иван Васильевич. "Ишь, ты какой, Матюша, крови возжелал - не рановато ли тебе?"
- Так государь, в двенадцать лет я первый раз на медведя пошел с батюшкой, - ответил Матвей. "Приобык я больше к той охоте. А батюшка что - ему любая охота по нраву".
- Однако ж смотри, - царь приложил ладонь к глазам, - уж третью цаплю вельяминовский сокол сбивает. Ну что ж с тобой делать, Матвей, - для тебя съездим, как снег встанет, потравим медведей. Чего не сделаешь ради любимца, - и царь нежно погладил Матвея по голове.
- И то я удивляюсь, - заметил Иван Васильевич после недолгого молчания, - как это твой батюшка на охоту выехал, жену молодую одну оставив? Говаривала мне царица, что непраздна мачеха-то твоя, правда ли, Матвей?
- Да, - неохотно ответил подросток. "С осени еще".
- Ох, же и молодец боярин Федор - усмехнулся царь. "Везде успевает. Вроде стар уже, а посмотри-ка на него - жену молодку обрюхатил. Да, небось, не в последний раз".
- На все воля Божья - тихо сказал Матвей.
- Да ты что, - царь погладил его по щеке. "Взревновал, что ли? Дурачок ты, Матюша. Ты ж Головин по матери-покойнице, богатства в вашем роду не считано, не обделит тебя батюшка, я уж присмотрю за этим".
Федор Вельяминов спешился, потрепал по холке своего вороного жеребца и, - как был, - с соколом на рукавице, подошел к креслу Ивана Васильевича, поклонившись земным поклоном.
- Сколько набили-то, боярин? - спросил царь.
- Цапель штук с двадцать, да куропаток и другой мелочи без счета - ответил Вельяминов.
- Ну, значит, и потрапезуем славно, - рассмеялся царь. "А то монашеская братия хоть и вкусно ест, да постно - три дня на горохе да рыбе провели, хватит нам яств иноческих!"
- Поднеси-ка сокола, Федор, - приказал царь. Птица, державшаяся за ловчую рукавицу боярина, была крепко привязана к ней, - за ноги, - ременным должиком, продетым в суконные опутенки. Голова сокола была покрыта бархатным клобучком, изукрашенным золотым шитьем и драгоценными каменьями.
Царь быстрым движением снял клобучок и погладил сокола по шее. Птица застыла, раскинув крылья, отвернув голову, и помстилось Вельяминову на мгновение, будто царь напоминает ему хищную птицу - четкий очерк профиля, горбатый нос, жесткие, спокойные глаза.
- Хорош у тебя сокол-то, Федор, - заметил царь. "Долго ль учил его?"
- Да вот уж больше года, - ответил Вельяминов. "А тех кречетов, что мне тесть на свадьбу в подарок прислал, - с Белого моря их доставили, - тех еще учу, а как готовы будут - вам, государь, в дар преподнесу. Сегодня уж выпускали их, на куропаток".
- Ну, спасибо тебе, боярин, уважил ты меня. А я тебя тоже уважить хочу, за сегодняшнюю охоту-то, - улыбнулся Иван Васильевич. "Правду ль говорят, что боярыня Феодосия в тягости?"
- Божией милостью, - ответил Вельяминов
- Ну, кроме Господа всемогущего, думаю, там кто-то еще постарался, а, Федор Васильевич? - улыбнулся царь. "Когда срок-то боярыне?"
- В начале лета ожидаем, с Божьей помощью, - ответил Вельяминов.
- Как опростается Федосья, зови на крестины, - сказал Иван Васильевич. "Восприемником буду".
Вельяминов в благодарность опустился на колени - честь великая для боярина, всем завидная, коли сам государь в крестные отцы к нему идет.
На ужине, когда стольники внесли блюда с жареными цаплями, Матвей Вельяминов наклонился к сидящему рядом Степану Воронцову.
- Как царь почивать уйдет, скачи в рощу, Степа, разговор у меня до тебя есть.
- Здесь бы и поговорили, - недоуменно сказал Степан, - для чего коням копыта бить?"
- В тайности разговор-то, - ответил Матвей, - а тут ушей чужих много. Тихо, царь на нас смотрит, - и оба отрока принялись за еду.
В полночь Матвей отвязал своего гнедого жеребца и пустил его рысью через поле в рощу.
Внизу, под обрывом, серебрилась река, ухал филин, легкие, быстрые облака набегали на полную луну. Пахло росой и цветущей степью, - с юга, оттуда где лежало Дикое Поле, - тянуло теплым, уже почти летним ветерком.
Гнедой под Матвеем чуть слышно заржал, почуяв рядом другую лошадь.
- Что у тебя? - перегнулся с седла Степа Воронцов.
- Погоди, спешимся, - Матвей легко соскочил на землю.
Хоша они были и ровесники, но Степан рядом с невысоким, худощавым Матвеем казался взрослым мужчиной, а не подростком.
- Грамотцу Марье передашь? - спросил Матвей, глядя в голубые глаза Степана, сейчас, в лунном свете, отливавшие серебром.
- Да ты, Матвей, никак разума лишился, - зло сказал Степан. "Потащил меня ночью за три версты, чтобы о какой-то грамотце молвить!"
- Дак Степа, - взмолился Матвей, - рассуди сам, куда ж за ужином про такое говорить, когда батюшки наши напротив нас за столом! Как есть невместно, ибо ежели узнают - Марью, быстро замуж спихнут в Пустозерск какой-нибудь, али куколем голову покроют! Ты что, Степа, этого для сестры единственной хочешь? Не говоря уже о том, что батюшка с меня три шкуры спустит!
- Да хоть бы и десять, мне-то какое дело, - ехидно ответил Степан. "Смотри, Матвей, ежели обиду Марье, какую причинишь - не жить тебе, знай это. Не посмотрю я, что царь тебя привечает - спуску не дам.
- Степа, - торопливо сказал юноша, - если бы дело за мной было, я бы хоша сейчас сватов заслал. Куда мне, еще шестнадцати не исполнилось. Сам-то, небось, тоже из родительских рук смотришь, Степан Михайлович, так что не будь так крутенек.
- Мне и сватов засылать не к кому, - усмехнулся Степан.
- А что ты этим хвалишься? - Матвей поднял бровь. "Инок нашелся, схимник какой! Не пришлась тебе еще девка по сердцу, так и сиди, помалкивай. А мне пришлась. Мне, Степан, без Марьи не жить. Другое дело, что молоды мы, и при царе я еще побыть должен. А так я б хоть завтра под венец с Марьей".
- Что в грамотце? - хмуро спросил Степан. "Смотри, Матвей, ежели ты Марью, на что невместное подбиваешь - я ж узнаю, и тогда тебе не только с твоим, но и с моим батюшкой иметь дело придется".
- А ты меня не пугай, Степа - задиристо ответил Матвей. "Сестру твою на невместное мне склонять не к чему - для сего срамные девки есть на Москве".
Юноша увидел, что Степан Воронцов покраснел и отвернулся.
- Ты что ж, не скоромился еще? - усмехнулся Матвей. "Айда с нами, как в Москву вернемся - иль ты девство до брачного венца решил хранить? А, Степа?" - и отрок игриво подтолкнул Воронцова.
- Кончай брехать-то, - угрюмо ответил Степан. "Вот же пустомеля ты, Матвей, и чем только ты Марье приглянулся - не разумею"
- Тем и приглянулся, Степа, что язык у меня хорошо подвешен, - рассмеялся Матвей. "Девки это ой как любят. Ну что, берешь грамотцу?"
- Давай, - помолчав, ответил Степан.