- Ах, какая боярыня скромница, - поддразнил ее Федор, и Феодосия почувствовала, как руки мужа искусно проникают туда, куда ходу им было пока - только ночью. "Добродетельная боярыня, разумная. Да та ли это боярыня, что вчера…. - на этих словах Феодосия, не в силах смущаться далее, закрыла мужу губы поцелуем.
Федор легко подхватил ее на руки и понес наверх. Наложив засов на дверь, он прижал Феодосию к себе покрепче и прошептал: "Знаешь, боярыня, при дневном свете многое видно, что я давно хотел поближе рассмотреть".
Вечером приехали к ним Воронцовы - одни, без детей. Матвей Вельяминов и Степан Воронцов с вечера уехали на охоту по свежевыпавшему снегу, а на исходе дня собрались, вместе с другими отроками из хороших семей, ходить ряжеными.
Маша Воронцова собрала подруг на Рождественке, и они гадали под присмотром старой боярыни Голицыной, дальней сродственницы Воронцовых. Так и получилось, что Воронцовы, оставив почти трехлетнего Петю на попечение мамок, одни, будто молодожены, приехали к Вельяминовым.
После ужина Феодосия с Прасковьей ушли на женскую часть. Боярыня Вельяминова сбросила сафьяновые сапожки и забралась с ногами в кресло.
- Что-то уставать я стала, Прасковья, к вечеру-то, - пожаловалась она.
- Так не девчонка уже, - улыбнулась Воронцова. "Я, когда близнецов носила, чуть поболе пятнадцати годков была, так не поверишь - с Михайлой на охоту ездила, и речку переплывала за две недели до родов. А с Петей полсрока пролежала - не было сил двинуться, годы-то не те".
- Да и Федор еще, - Феодосия вздохнула, - носится со мной, будто я больная какая. Хотела объяснить ему, что с дитем все в порядке, так он не слушает. Вот и сижу здесь.
- Ну, ты, матушка, строго его не суди. Все же Аграфена-покойница у него перед глазами, а та, не про нас будь сказано, то ли порченая была, то ли еще что - не жили у нее младенцы.
Восемь раз они с Аграфеной детей хоронили, и это только тех, что она живыми рожала, а уж мертвых и выкинутых у нее было еще больше. Так что Федор и боится, шутка ли сказать, мало ли что с тобой случится. - Прасковья внимательно взглянула на Феодосию и серьезно сказала:
- Ты, Федосья, не в укор тебе, все же молода еще. А Федору Васильевичу шестой десяток скоро пойдет. Читала ж ты Библию, помнишь про царя Давида и девицу Ависагу-сунамитянку? Вот так же и ты для Федора Васильевича - утешение на старости лет-то. Так что ты с ним не спорь, хоша ты и новгородка и за словом в карман не полезешь.
- Всем бы такую старость лет, как Федору, - подумала про себя Феодосия, и - как ни старалась, - покраснела. Прасковья Воронцова, посмотрев на нее, усмехнулась и сказала:
"Так-то, боярыня, дай Бог вам с супругом брака честного на долгие годы".
Внизу, в крестовой горнице, Михайла Воронцов внимательно взглянул на боярина Вельяминова и сказал:
- Так что ты, Федор Васильевич, насчет брака для Матвея располагаешь?
- Помилуй, Михайла Степанович, шестнадцатый год отроку, - рассмеялся Федор, - отцов наших и тех в так рано не женили. Пусть его еще погуляет, торопиться некуда. Опять же, ты знаешь, - Матвей при царе, Господь его знает, как Иван Васильевич на это посмотрит. Нет, погожу я еще, тем более, что Матвей теперь все больше во дворце, а не здесь.
- Я к тому, Федор Васильевич, что Мария наша, ты знаешь, в Матвееву-то сторону давно поглядывает. А тут ей пятнадцать исполнилось, свахи стали ездить. - Михайло вздохнул.
"Оно, конечно, мы бы и не против отдать ее за Матвея - все ж сродственник, тем более, что девка-то она у нас нравная - пока никто ей, кроме него, не приглянулся.
- Так зачем вам торопиться? - недоуменно пожал плечами Федор. "Девка молода, пускай ее еще под родительским крылом побудет, что ж вы ее под венец гоните?"
- Мы-то не гоним, - задумчиво ответил Михайло, "однако же, ты сам знаешь, Федор Васильевич, кровь юная в ней бродит. Степан - тот в Прасковью, тих да разумен, а Мария - смотрю на нее и ровно вижу мать свою покойницу. Та ж волошанка по матери была, как что не по ней - сразу в крик. Вот и Мария такая же".
- Ну, Господь даст, повенчаем, - сказал Федор. "Не этим годом, так следующим. Федосье в начале лета срок настанет, ежели все хорошо пойдет, так что в этом году и так хлопот будет много. Дай Бог, главное, чтоб дитя здоровое народилось".
- Рад-то, Федор Васильевич, что Федосья понесла, а? - Михайло улыбнулся.
- Сказать тебе честно, свояк, не ждал я этого. Все же, сколько она лет с мужем-покойником прожила, и деток не нажили, да и я, сам знаешь, уже не юноша годами, а вот Господь как решил - когда я уж, не чаял, меня и порадовать. - Федор помолчал и добавил. "А все же, конечно, правду говорят - на костях мясо слаще, а под старость жена милее".
На Рождественке, в усадьбе Воронцовых, гадали девицы. Конечно, выйти на улицу они не могли - невместно было это девам из боярских семей, однако же, во дворе, защищенном высоким дубовым частоколом и воротами с тяжелыми засовами, можно было и послушать собачий лай - звонкий - к жениху молодому, глухой - к вдовцу али старику, да и башмаки, снявши с левой ноги, можно было перебросить через колодец - в какую сторону носком уляжется, оттуда и быть жениху.
Маша Воронцова, как не бросала башмачок, все не была довольна - не укладывался он носком в ту сторону, откель ей хотелось.
- Видно, Марьюшка, не ждать тебе жениха с Воздвиженки-то, - дразнили ее подруги.
Мария только встряхнула черными косами:
- Откель мне ждать жениха, только мне самой известно, - ответила она. "А вы, девы, лучше б не болтали попусту, а пошли бы в терем - а то батюшка с матушкой вернутся, не по нраву им будет, что мы на дворе одни стоим.
- Да уж знаем мы про женишка-то, - рассмеялась рыжеволосая Анна Захарьина. "Вся Москва уж болтает, Марьюшка, будто нравная ты, да отказливая - а все из-за молодца некоего, что на тебя и смотреть не желает".
- То пустое брешут! - гордо подняла голову Мария. "Пойдемте, девы, взаправду в горницы, воск топить. Холодно на дворе-то".
После сиротского декабря начало января на Москве выдалось студеное, и возок Воронцовых еле продвигался в наметенных за день на улице сугробах.
- Перемолвился я словом с Федором Васильевичем-то, - после долгого молчания сказал боярин Воронцов жене. "Ох, Прасковья, ну ради чего подбила ты меня на этот разговор?
Будто я для дочери жениха выпрашиваю".
- А что же, - ответила боярыня, - и так уж вон - взгляни на Марию. Лица на девке нет, по утрам подушка - хоть выжимай. Так что Федор-то сказал?"
- Ну что сказал, - раздраженно ответил Михайло, - мол, чего венцом-то торопится, что Матвей, что Мария - как есть дети еще. Пущай их порезвятся, на то, мол, и юность, чтобы гулять".
- Федору-то Васильевичу хорошо, - вздохнула Прасковья, - дочерей нет пока у него. Вот ежели родит ему Федосья дочку-то, так и поймет, что такое девица заневестившаяся. Вот уж истинно сказано: "Девичий умок легок, что ледок".
- А ты, Прасковья, за Марьей-то присматривай, - сказал Воронцов. "Девка-то, конечно, со двора не сбежит, но вдруг еще придет ей в голову грамотцы какие Матвею спосылать. Люди узнают - ославят на всю Москву".
- Ох, - вздохнула Прасковья, - и с чего ей этот Матвей в голову впал - не понимаю. Правда, что на лицо он пригож, - но ведь дите дитем еще. Выдать бы Марию замуж за кого достойного, сватаются не последние ведь люди".
- Ну, может, еще и придется ей кто по нраву, - попытался успокоить жену Воронцов.
"Подождем, даст Бог, забудет она про Матвея".
Потопив воск, и вдоволь посмеявшись над загадочными его очертаниями в чашке с водой, девицы новое гадание затеяли.
Взяли четырехугольную доску и на края ее положили кусочек каравая, глину печную, уголек и кольцо. Доску прикрыли платом, четыре девицы взялись за углы и принялись трясти ее, напевая:
- Уж я жировку хороню ко святому вечеру, к святому васильевскому. Жировка маленька, окошка велики, косящатыё, решещатыё, не могла блоха скочить, коза скочила, рога увезила, хвост заломила. Вы берите свой уголок!
Приподняли плат, и Марьюшка разжала пальцы. На узкой, нежной ладони лежал черный осколок угля. Девушка, высоко подняв голову, отбросила его, не обращая внимания на перешептывание подруг.
- К смерти это, Марьюшка, - сказала Анна Захарьина, наступая каблуком башмачка на уголь - да так, что только крошки от него остались на полу горницы.
- Все в руке Божьей, - ответила ей Марья и прислушалась - скрипели ворота, на двор въезжал возок родителей.
Когда Прасковья Воронцова вошла в светелку, там уже было все прибрано, и девицы чинно сидели на лавках вокруг стола, углубившись в вышивание.
- Что ж ты, Марьюшка, угости подружек-то, - сказала Прасковья. "Орехов, али пряников не хотите, девицы? А то сейчас ряженые придут, с ними и не погощуешь как следует".
- Ряженые? - подняла голову Мария, и, увидев это, Анна Захарьина толкнула локтем соседку и прошептала: "Смотри, как раскраснелась-то Марья, недаром слухи, видно, ходят".
Из-за ворот послышалась залихватская песня:
Прикажи, сударь-хозяин, ко двору придти,
Прикажит-ко ты, хозяин, коляду просказать,
Виноградье красное - зеленое!
А мы ходим, мы ходим по Кремлю городу,
Уж ищем мы, ищем господинова двора.
Девушки, едва вздев шубки и повязав головы платками, порскнули на двор. Ворота с усилием открылись, и толпа ряженых - в масках, вывернутых наизнанку тулупах, с раскрашенными лицами, кто и с коровьими рогами на голове, - хлынула на усадьбу, продолжая петь: