- Ну, а я человек безнравственный, - возразил Ролан, - то и дело меняю любовниц и вызываю всеобщее негодование.
- Август, - продолжал Бонапарт, - издал законы против холостяков: они лишались прав римского гражданства.
- Август…
- Что?
- Я подожду, пока вы станете Августом, - сейчас вы только Цезарь.
Бонапарт подошел к адъютанту и положил руку ему на плечо.
- Есть громкие фамилии, которые мне дороги, в том числе род Монтревелей, и я не хочу, чтобы он угас.
- Но если я такой чудак, ветрогон, сумасброд, что отказываюсь продолжать свой род, то у меня есть брат.
- Как! У тебя есть брат?
- Ну да. Почему бы мне не иметь брата?
- Сколько ему лет?
- Одиннадцать-двенадцать.
- Почему же ты никогда мне о нем не говорил?
- Я полагал, что вас не заинтересует такой мальчишка.
- Ты ошибаешься, Ролан, - меня интересует все, что касается моих друзей. Тебе следовало попросить меня кое о чем для брата.
- О чем же, генерал?
- Устроить его в какой-нибудь парижский коллеж.
- О! Вас и так со всех сторон осаждают просьбами, и я не хотел вам докучать.
- Слышишь, он должен приехать и поступить в парижский коллеж. Когда он подрастет, я переведу его в Военное училище или в какое-нибудь другое учебное заведение, которое я учрежу к тому времени.
- Честное слово, генерал, - ответил Ролан, - можно подумать, что я угадал ваши намерения, - брат уже в дороге или вот-вот отправится в путь.
- Как так?
- Три дня назад я написал матушке, чтобы она привезла мальчика в Париж, я выбрал бы сам для него коллеж, ни слова вам не говоря, а через несколько лет попросил бы вас о нем… если только аневризма уже не спровадила бы меня на тот свет. Но на этот случай…
- Что на этот случай?
- Я написал завещание, поручая вам мать, ее сына и дочь, все семейство.
- Дочь?
- Ну да, мою сестру.
- Значит, у тебя есть еще и сестра?
- Так точно.
- А сколько ей лет?
- Семнадцать.
- Хорошенькая?
- Прелестная.
- Ну, я берусь ее устроить.
Ролан рассмеялся.
- Что с тобой? - спросил первый консул.
- Я прикажу, генерал, вывесить над главным входом в Люксембургский дворец дощечку.
- И что на ней будет написано?
- "Брачная контора".
- Послушай! Если ты отказываешься жениться, это не значит, что твоя сестра должна остаться в девушках. Я терпеть не могу как старых холостяков, так и старых дев!
- Я не говорю, генерал, что сестра останется старой девой. Достаточно того, что один из Монтревелей заслужил ваше неудовольствие!
- Ну, так что же ты хочешь мне сказать?
- А вот что: поскольку дело касается моей сестры, надо спросить ее согласия.
- О-о! Уж не влюбилась ли она в кого-нибудь у вас в провинции?
- Я вполне это допускаю. Когда я уезжал из дому, бедняжка Амели была свеженькой и веселой, а возвратившись, я застал ее бледной и печальной. Но я все у нее выпытаю и, с вашего разрешения, доложу вам.
- Да, по возвращении из Вандеи.
- А! Так я еду в Вандею?
- Ты питаешь к ней отвращение? Как к женитьбе?
- Нисколько.
- В таком случае ты отправляешься в Вандею.
- Когда же?
- О! Это не к спеху, и если ты выедешь завтра утром…
- Великолепно! Могу и раньше. Что же вы мне поручаете?
- Нечто очень важное, Ролан.
- Черт побери! Надеюсь, это не дипломатическая миссия?
- Вот именно, дипломатическая, но для этого мне нужен отнюдь не дипломат.
- О! Тогда я как раз вам подхожу, генерал. Но вы понимаете, поскольку я не дипломат, я нуждаюсь в самых точных указаниях.
- Я тебе их и дам. Видишь эту карту?
И он указал на большую карту Пьемонта, разостланную на полу и освещенную лампой, подвешенной к потолку.
- Вижу, - отвечал Ролан, привыкший следовать за причудливым полетом гениальной фантазии Бонапарта. - Но ведь это карта Пьемонта.
- Да, это карта Пьемонта.
- Так, значит, речь идет об Италии!
- Речь всегда идет об Италии!
- А я думал, речь пойдет о Вандее!
- Она на втором плане.
- А что, если вы, генерал, отошлете меня в Вандею, а сами возьмете да и направитесь в Италию?
- Нет, будь спокоен.
- Очень рад! Но знайте: если вы так поступите, я бросаю все и устремляюсь вслед за вами!
- Я тебе разрешаю… Однако вернемся к Меласу.
- Простите, генерал, но вы только в первый раз о нем упомянули.
- Да, но я давно о нем думаю. Знаешь, где я разобью Меласа?
- Еще бы, черт возьми!
- Где же?
- Да там, где вы его встретите.
Бонапарт рассмеялся.
- Дурачок! - сказал он с какой-то нежной фамильярностью.
Бонапарт лег животом на карту.
- Подойди сюда, - обратился он к адъютанту.
Ролан растянулся рядом с ним.
- Смотри, - продолжал Бонапарт. - Вот где я его разбиваю!
- Под Алессандрией?
- В двух или трех льё. В Алессандрии у него склады, лазареты, артиллерия, резервы: он никуда оттуда не подастся. Я должен нанести ему сокрушительный удар, иначе я не добьюсь мира! Я перехожу через Альпы, - он указал на Большой Сен-Бернар, - внезапно обрушиваюсь на ничего не подозревающего Меласа и разбиваю его наголову!
- О! В этом-то я не сомневаюсь.
- Но, понимаешь, Ролан, я не могу спокойно отправиться в поход, пока страну разъедает эта язва, пока у меня за спиной Вандея!
- Ах, вот в чем дело: долой Вандею! И вы посылаете меня в Вандею, чтобы я ее уничтожил!
- Этот молодой человек рассказал мне про Вандею много важного. Вандейцы - храбрые солдаты, и командует ими человек с головой - этот самый Жорж Кадудаль. Я предложил бы ему полк, но он, конечно, откажется.
- Он чертовски зазнался!
- Но он кое о чем не подозревает.
- Кто? Кадудаль?
- Он самый. Дело в том, что аббат Бернье сделал мне важные предложения.
- Аббат Бернье?
- Да.
- Что это за аббат Бернье?
- Сын анжуйского крестьянина; сейчас ему тридцать два или тридцать три года. Он был кюре в церкви Сен-Ло в Анже. Во время восстания он нарушил присягу и переметнулся к вандейцам. Два-три раза Вандею усмиряли. Раз или два считали ее умершей. Не тут-то было: Вандею усмирили, но аббат Бернье не подписал мира, Вандея умерла, но аббат Бернье был жив. Однажды Вандея проявила к нему неблагодарность: он хотел, чтобы его назначили генеральным уполномоченным всех роялистских войск, сражающихся внутри страны. Но под давлением Стофле на этот пост был назначен граф Кольбер де Молеврье, его бывший сеньор. В два часа ночи совет был распущен, аббат Бернье исчез. Что он предпринял в эту ночь, ведомо только Господу Богу и ему самому; но в четыре часа утра отряд республиканцев окружил ферму, где ночевал Стофле, безоружный и без всякой охраны. В половине пятого Стофле был схвачен и через неделю казнен в Анже… На следующий день д’Отишан встал во главе войск и, не повторяя ошибки своего предшественника, сразу же назначил аббата Бернье генеральным уполномоченным… Понимаешь, в чем дело?
- Еще бы не понять!
- Так вот, аббат Бернье, генеральный представитель воюющих держав, наделенный полномочиями от графа д’Артуа, сделал мне важные предложения.
- Как! Он соизволил сделать предложения вам, первому консулу?.. А знаете, аббат Бернье хорошо поступил! Что ж, вы принимаете предложение аббата Бернье?
- Да, Ролан. Пусть Вандея заключит со мной мир, и я открою ее церкви и верну ей ее священников!
- А что, если они запоют: "Domine, salvum fac regem!"?
- Это все же лучше, чем совсем ничего не петь. Бог всемогущ, и от него все зависит. Я тебе объяснил, в чем Заключается твоя миссия. Подходит ли она тебе?
- Я в восторге от нее!
- Вот тебе письмо к генералу Эдувилю. Как главнокомандующий Западной армией он будет вести переговоры с аббатом Бернье, и ты будешь присутствовать на всех совещаниях. Он будет всего лишь моими устами, а ты - моей мыслью. Отправляйся немедленно: чем раньше ты вернешься, тем скорей будет разбит Мелас.
- Генерал, разрешите мне только написать матушке.
- Где она остановится?
- В Посольской гостинице.
- Когда она должна приехать?
- Сейчас ночь двадцать второго января. Она прибудет двадцать третьего вечером или утром двадцать четвертого.
- И она остановится в Посольской гостинице?
- Да, генерал.
- Я все устрою.
- То есть как вы все устроите?
- Твоя матушка, конечно, не может оставаться в гостинице!
- Где же она будет проживать?
- У одного друга.
- Но она никого не знает в Париже.
- Прошу прощения, господин Ролан: она знает гражданина Бонапарта, первого консула, и его супругу, гражданку Жозефину.
- Неужели вы хотите, генерал, поместить мою матушку в Люксембургском дворце? Имейте в виду, что она будет там плохо себя чувствовать.
- Нет, я ее устрою на улице Победы.
- О! Генерал!
- Хорошо, хорошо! Значит, решено. Поезжай и возвращайся как можно скорее!
Ролан взял руку первого консула и хотел было ее поцеловать, но Бонапарт привлек его к себе.
- Обними меня, милый Ролан, - сказал он. - Счастливого пути!
Спустя два часа Ролан уже мчался в почтовой карете по дороге в Орлеан.
Через день, в девять часов утра, после тридцати трех часового пути, он прибыл в Нант.