И небо просинело, оживая,
И стала опускаться высота,
И под колеса первого трамвая
Легли торцы высокого моста.И в час, когда твой город исполинский
Весь в зелени восходит на заре, -
Лежишь, дитя, в утробе материнской
В полупрозрачном нежном пузыре.И, может быть, ты ничего не видишь,
Но солнце проплывает над тобой…1934–1937
Стихотворение "Река Сугаклея уходит в камыш…" в первой редакции кончалось иначе: "Ребенок поет: - Я вырасту, вырасту!" Оно написано, когда сыну Тарковского было чуть больше года. И, возможно, в сознании поэта его собственный образ, образ мальчика Асика, стоявшего на берегу реки Камышеватой Сугаклеи с яблоком в руке, слился, как при двойной экспозиции, с образом маленького Андрюши, которому еще предстояло вырасти.
Река (Камышеватая) Сугаклея
И в творчестве сына продолжали жить реалии из стихотворений отца. В первом фильме режиссера Андрея Тарковского "Каток и скрипка" яблоко, как и в стихотворении отца, - плод с Древа познания.
Андрей Андреевич и Арсений Андреевич Тарковские - внуки Арсения Александровича.
Москва, 2002 год
"Река Сугаклея уходит в камыш…"
Река Сугаклея уходит в камыш,
Бумажный кораблик плывет по реке,
Ребенок стоит на песке золотом,
В руках его яблоко и стрекоза.
Покрытое радужной сеткой крыло
Звенит, и бумажный корабль на волнах
Качается, ветер в песке шелестит,
И все навсегда остается таким…А где стрекоза? Улетела. А где
Кораблик? Уплыл. Где река? Утекла.1933–1969
"Поскучало детство, убежало", и вот уже Тарковский вспоминает свою юность:
"Записал я длинный адрес на бумажном лоскутке…"
Записал я длинный адрес на бумажном лоскутке,
Все никак не мог проститься и листок держал в руке.
Свет растекся по брусчатке. На ресницы, и на мех,
И на серые перчатки начал падать мокрый снег.Шел фонарщик, обернулся, возле нас фонарь зажег,
Засвистел фонарь, запнулся, как пастушеский
рожок.
И рассыпался неловкий, бестолковый разговор,
Легче пуха, мельче дроби… Десять лет прошло
с тех пор.Даже адрес потерял я, даже имя позабыл
И потом любил другую, ту, что горше всех любил.
А идешь - и капнет с крыши: дом и ниша у ворот,
Белый шар над круглой нишей, и читаешь: кто живет?Есть особые ворота и особые дома,
Есть особая примета, точно молодость сама.1935
Ко времени жизни с Марией Ивановной относятся также стихотворения, написанные на смерть Марии Густавовны Фальц. Она умерла 5 августа 1932 года, через четыре года после их последней встречи. И теперь поэт оплакивает ее в стихах:
"Соберемся понемногу…"
Соберемся понемногу,
Поцелуем мертвый лоб,
Вместе выйдем на дорогу,
Понесем сосновый гроб.Есть обычай: вдоль заборов
И затворов на пути
Без кадил, молитв и хоров
Гроб по улицам нести.Я креста тебе не ставлю,
Древних песен не пою,
Не прославлю, не ославлю
Душу бедную твою.Для чего мне теплить свечи,
Петь у гроба твоего?
Ты не слышишь нашей речи,
И не помнишь ничего.Только слышишь - легче дыма
И безмолвней трав земных,
В холоде зимы родимой
Тяжесть нежных век своих.1932
* * *
С начала тридцатых годов Тарковский бывает на Северном Кавказе (Дагестан, Осетия, Чечено-Ингушетия) и в Закавказье (Грузия). Его (как и других поэтов) командируют в кавказские республики как переводчика национальной поэзии, а также с целью ознакомить Союз писателей СССР с положением дел в республиканских отделениях Союза. Вот документ 1934 года:
"Справка
Вл. Аврущенко, Арс. Тарковский и Арк. Штейнберг направляются в Северную Осетию в связи с юбилейными торжествами по случаю 10-летия Осетинской автономной области.
Аврущенко, Тарковскому и Штейнбергу поручается ознакомиться с молодой осетинской поэзией в целях подготовки на русском языке антологии осетинской поэзии. Союз писателей СССР просит содействовать им в их работе".
В РГАЛИ хранится записка Тарковского о его поездке в Чечено-Ингушетию (1939 год), где он рассказывает о поэтах, с которыми там встречался, об их творческих возможностях. После отъезда Тарковского на имя секретаря Союза Советских писателей А. Фадеева пришло письмо из Грозного от Председателя Союза писателей Чечено-Ингушетии поэта Джамалдина Яндиева, в котором он говорит о необходимости издания сборника стихов чеченских и ингушских поэтов в переводах Тарковского.
Во время своих поездок Тарковский переводит (с подстрочников) стихи местных поэтов и пишет свои, в которых природа Кавказа, величественная, но отнюдь не "равнодушная", передает его внутреннее состояние.
Мельница в Даргавском ущелье
Все жужжит беспокойное веретено -
То ли осы снуют, то ли гнется камыш, -
Осетинская мельница мелет зерно,
Ты в Даргавском ущелье стоишь.Там в плетеной корзине скрипят жернова,
Колесо без оглядки бежит, как пришлось,
И, в толченый хрусталь окунув рукава,
Белый лебедь бросается вкось.Мне бы мельника встретить: он жил над рекой,
Ни о чем не тужил и ходил по дворам,
Он ходил - торговал нехорошей мукой,
Горьковатой, с песком пополам.1935
Встреча в поселке Ведено с бедным чеченским мальчиком, гордо хранящим традиции своего народа, напомнила поэту сказку из "Тысяча и одной ночи".
Чечененок
Протяни скорей ладошку,
Чечененок-пастушок,
И тебе дадут лепешку -
Кукурузный катышок.Удивился мальчик бедный,
Судомойкин старший сын:
Слишком ярко в лампе медной
Разгорелся керосин.Просто чудо, или это
Керосинщик стал добрей?
А на мальчике - надета
Шапка в тысячу рублей.И в черкеске с газырями,
Медной лампы господин,
Все стоит он пред глазами,
Аладдин мой, Аладдин!1939
* * *
В 1936 году Тарковский знакомится с критиком Владимиром Владимировичем Трениным и его женой Антониной Александровной Бохоновой. Это были интересные красивые люди, в доме которых часто собирались молодые поэты, художники. Оба брата Антонины Александровны имели отношение к кино- и фотоискусству. Уже через год, летом 1937 года Арсений Александрович приезжает в городок Тарусу, что на Оке, где снимали дачу Тренины, и проводит там лето. Начинается новая "эпоха" в жизни Тарковского, "эпоха" Бохоновой. Отношения с ней складывались непросто. Антонине Александровне было трудно решиться на разрыв с мужем. Арсений ушел из семьи, жил то у Бохоновой, то у знакомых. В 1939 году, после очередного объяснения и разрыва с ней, написаны эти стихи:
"Кем налит был стакан до половины…"
Кем налит был стакан до половины
И почему нет розы на столе?
Не роза, нет! А этот след карминный,
А этот слабый запах на стекле?К рассвету соскользнуло одеяло,
И встала ты, когда весь мир затих,
И в смутный час кувшин с водой искала,
И побывала в комнатах моих.Не твой ли свет - игра воды в стакане?
А на стекле остался легкий след,
Как будто мало мне напоминаний
О той заре, куда возврата нет.Ты в белом спишь, и ты, должно быть, рада,
Сквозь явь и сон, как белый луч, скользя,
Что о себе мне говорить не надо
И ни о чем напоминать нельзя.
