Известная "Квадрига", четверо из семерых молодых поэтов, - Мария Петровых, Семен Липкин, Арсений Тарковский, Аркадий Штейнберг - в начале тридцатых годов по зову Георгия Шенгели занялись переводческой работой. Тогда и закрепилось за ними это прозвище.
Слева направо: А. Штейнберг, Р. Стийенский, А. Тарковский.
Москва, Гороховский пер., 1933 год
* * *
Десятилетие, предшествовавшее Великой Отечественной войне, вместило для Тарковского два периода - "эпоха" Марии Ивановны - период жизни с первой семьей, в которой уже было двое детей, Андрей и Марина, и следующий, который начался со знакомства в 1936 году с Антониной Александровной Бохоновой, ставшей в 1940 году второй женой поэта.
В первый период в его творчестве возникает тема странничества. Герой его стихотворений - нищий, странник, прохожий, если даже и нашедший приют, то живущий в доме "наизнанку" и мечтающий выбраться на свободу, в "холодный рассвет". Недаром его любимым с детства поэтом был украинский "старчик", бродячий философ и поэт Григорий Сковорода (1722–1794).
Тема эта могла возникнуть и из самой биографии Тарковского, но, как писал Н. Бердяев в своей работе "Русская идея", "есть не только физическое, но и духовное странничество. Оно есть невозможность успокоиться ни на чем конечном, устремленность к бесконечному". Эта мысль Бердяева как нельзя лучше подходит к внутреннему состоянию молодого Тарковского.
Прохожий
Прохожему - какое дело,
Что кто-то вслед за ним идет,
Что мне толкаться надоело,
Стучаться у чужих ворот?И никого не замечает,
И белый хлеб в руках несет,
С досужим ветерком играет,
Стучится у моих ворот.Из дома девушка выходит,
Подходит и глядит во тьму,
В лицо ему фонарь наводит,
Не хочет отворить ему.- Что, - скажет, - бродишь, колобродишь,
Зачем еще приходишь к нам,
Откуда, - скажет, - к нам приходишь
Стучаться по ночам?25 июня 1931
Дом
Юность я проморгал у судьбы на задворках,
Есть такие дворы в городах -
Подымают бугры в шелушащихся корках,
Дышат охрой и дранку трясут в коробах.В дом вошел я, как в зеркало, жил наизнанку,
Будто сам городил колченогий забор,
Стол поставил и дверь притворил спозаранку,
Очутился в коробке, открытой во двор.Погоди, дай мне выбраться только отсюда,
Надоест мне пластаться в окне на весу;
Что мне делать? Глумись надо мною, покуда
Все твои короба растрясу.Так себя самого я угрозами выдал,
Ничего, мы еще за себя постоим.
Старый дом за спиной набухает, как идол,
Шелудивую глину трясут перед ним.1933
"Если б, как прежде, я был горделив…"
Если б, как прежде, я был горделив,
Я бы оставил тебя навсегда;
Все, с чем расстаться нельзя ни за что,
Все, с чем возиться не стоит труда, -
Надвое царство мое разделив.Я бы сказал:
- Ты уносишь с собой
Сто обещаний, сто праздников, сто
Слов. Это можешь с собой унести.Мне остается холодный рассвет,
Сто запоздалых трамваев и сто
Капель дождя на трамвайном пути,
Сто переулков, сто улиц и сто
Капель дождя, побежавших вослед.25 июня 1934
1932 год был отмечен замечательным семейным событием - 4 апреля появился на свет сын, названный Андреем. И в поэзии Тарковского возникает новая тема - тема детства, тема любви к сыну. Посвящения ему несут стихотворение "Колыбель", лирический герой которого тоже нищий странник, и поэма "Завещание" (другое название "Посвящение"), в которой пророчески звучат строки, обращенные к сыну:
Я первый гость в день твоего рожденья,
И мне дано с тобою жить вдвоем,
Входить в твои ночные сновиденья
И отражаться в зеркале твоем…
А завершается поэма словами к еще неродившейся дочери:
…И, может быть, ты ничего не видишь,
Но солнце проплывает над тобой…
Колыбель
Андрею Т.
Она:
Что всю ночь не спишь, прохожий,
Что бредешь - не добредешь,
Говоришь одно и то же,
Спать ребенку не даешь?
Кто тебя еще услышит?
Что тебе делить со мной?
Он, как белый голубь, дышит
В колыбели лубяной.
Он:
Вечер приходит, поля голубеют, земля
сиротеет.
Кто мне поможет воды зачерпнуть
из криницы глубокой?
Нет у меня ничего, я все растерял по дороге;
День провожаю, звезду встречаю. Дай мне
напиться.
Она:
Где криница - там водица,
А криница на пути.
Не могу я дать напиться,
От ребенка отойти.
Вот он веки опускает,
И вечерний млечный хмель
Обвивает, омывает
И качает колыбель.
Он:
Дверь отвори мне, выйди, возьми у меня что
хочешь -
Свет вечерний, ковш кленовый, траву
подорожник.1933
Арсений Александрович и Андрюша Тарковские. г. Малоярославец, 1934 год
Завещание
Андрею Тарковскому
I
Во мне живет глухое беспокойство
Древесных крон, не спящих по ночам,
Я, как стихи, предсказываю свойства,
Присущие и людям и вещам.Затем, что я дышал, как дышит слово,
Я эхом был среди учеников,
Был отголоском голоса чужого,
Затерянного в хоре голосов.Мир, словно мальчик семилетний, гибок;
Цвела гроза, - он, как дитя, затих,
Но вороха наследственных ошибок
В те дни лежали на руках моих.Вся жизнь моя пришла и стала рядом,
Как будто вправду много лет прошло,
И мне чужим, зеленоватым взглядом
Ответило зеркальное стекло.Я вздрагивал при каждом лживом звуке,
Я думал: дай мне руки опростать.
И, просыпаясь, высвободил руки,
Чтоб научиться говорить опять.Пугаясь, я ощупывал предметы
Тела медуз в мерцающей воде,
Древесный корень, музыкой согретый,
И мрамор, запрокинутый к звезде.И я учился говорить, как в детстве,
Своим косноязычием томим.
А если дети вспомнят о наследстве,
Все, что имею, оставляю им.
II
И каждый вспомнит светлый город детства,
Аул в горах, станицу над рекой,
Где от отцов мы приняли в наследство
Любовь к земле, навеки дорогой.Где матери у наших колыбелей
Ночей не спали, где учились мы,
Где первым вдохновением кипели
Над книгой наши юные умы.Где в первый раз любили мы, не смея
Признаться в том, где мы росли в борьбе,
Где мы клялись пред совестью своею
В ненарушимой верности тебе…Шумят деревья городской аллеи,
Как факелы зеленого огня.
Я их отдам, они тебе нужнее,
Приди, возьми деревья у меня.Приди, возьми весь город мой, он будет
Твоим - и ты заснешь в траве моей.
Свист ласточек моих тебя разбудит,
Я их отдам, они тебе нужней.Все, чем я жил за столько лет отсюда,
За столько верст от памяти твоей,
Ты вызовешь, не совершая чуда,
Не прерывая сговора теней.Я первый гость в день твоего рожденья,
И мне дано с тобою жить вдвоем,
Входить в твои ночные сновиденья
И отражаться в зеркале твоем.
III
Как паутина тянется остаток
Всего, что мне казалось дорогим,
И страшно мне, что мнимый отпечаток
Оставлю я наследникам своим.И, может быть, играющие дети,
И обо мне припомнив на лету,
Не отличат бессвязных междометий
От слов, обозначавших слепоту.Я не был слеп. Я видел все, что было,
Что стало жизнью сверстников моих,
Что время подписью своей скрепило
И пронесло у сонных глаз слепых.Я видел все, что стало видно зрячим,
Как свет зари сквозь переплет ветвей.
Возьми ж и горечь, что напрасно прячем
От наших дочерей и сыновей.
IV
Так я учился говорить сначала,
И трудный дар я принял в грозный год,
Когда любовь мне щеки обжигала
И смертный к сердцу прижимала лед.И ревность припадала к изголовью
И на ухо шептала мне:
- Смотри,
Пока ты спишь, затравленный любовью,
Погасли городские фонари.Я, верная, глаза тебе открою:
Тебя освобождая навсегда,
На простынях, под розовой зарею,
Лежит твоя последняя звезда…И я бежал от моего порога
Туда, где свет в лицо наотмашь бьет,
По городу гнала меня тревога -
И я увидел молний переплет.Они летели стаей лебединой,
Я не считал, их было больше ста,
Летели вдаль над площадью пустынной,
В их клювах колыхалась высота.Так медленно летели, что казалось, -
Пусть новый день горит у самых глаз, -
Как эта горечь навсегда осталась,
Их отблески останутся у нас.Возьми же их, они тебе нужнее,
Пусть их коснется детская рука,
И ревности коснись еще нежнее,
Чтобы любовь была тебе легка.
V