Человек в синей рубахе протестующе покачал головой.
- Вот как? - усмехнулась женщина, и в ее глазах вспыхнули любопытство и заинтересованность. - Полагаете, что даже такая старуха, как я, может зажечь кого-нибудь любовью?
- Старая солома жарче горит! - выпалил франт с усердием дурака. - Да и не старуха вовсе!
Женщина поморщилась, но через минуту кокетливо даже взглянула на франта:
- Ваша непосредственность просто обезоруживает!
Ночью я вышел на палубу, чтобы послушать море. За бортом медленно и могуче перекатывались волны, били в деревянные бока корабля, забрасывая на палубу водяную мелочь. В чистом черном небе горела без жара луна, и казалось, что она, торопясь и подпрыгивая, несется вслед за кораблем.
Внезапно я услышал какие-то стихи, прерываемые звуками поцелуев. Стихи были о ресницах, на которых спит печаль, о пальцах в запахе ладана и о бренности земной жизни.
- Как мило! - говорила женщина, и голос ее дрожал, будто его сотрясала работа корабельной машины. - И вы сами сочинили эту прелесть?
- Сам! - без тени смущения утверждал мужчина, и я узнал баритон франта в синей рубахе.
- А стишки-то дрянные, - сказал я, не желая подслушивать ни их разговора, ни их поцелуев. - И потом они не ваши. Это - мелкое воровство.
- Он просто завистник, - сказал франт своей спутнице. - И он - грубиян.
- Не верьте ему, - посоветовал я женщине. - Обманет. И вы снова станете утверждать, что нет любви.
Вечером следующего дня мы пришвартовались у мыса Пицунда, и мои спутники сошли погулять в сосновую рощу. Франт важно вел женщину под руку. Это было смешно, но все-таки почти не удивляло. Удивляла спутница. Она шла сияя, кокетливо щурила глаза и облизывала влажные карминовые губы, вероятно, - бледные под краской.
Вернулись они к самому отходу судна. Франт брел теперь позади женщины, шаркая круглыми штиблетами, и гриву его волос спутало ветром. Женщина, напротив, шла, гордо подняв голову, ни на кого не обращая внимания.
Солнце расцвечивало ленивыми лучами морскую поверхность, и вода удивительно быстро меняла свои цвета. Судно набирало ход, оставляя за кормой белопенную дорожку.
Франт ушел в каюту, а женщина присела рядом со мной и, попыхивая сигаретой, сообщила, что жизнь вовсе не дрянная штука, и в ней, пожалуй, есть место любви.
- Он хочет на мне жениться. Но я все-таки должна подумать...
На западе показалась Гагра. Франт вышел из каюты заспанный и сказал, что сойдет на берег купить вина. Может, удастся достать "Букет Абхазии". Это отличное вино, а любовь случается не каждый день.
Женщина, волнуясь, ждала его, переводя тревожные взгляды с причала на берег.
Корабль уже отваливал от пристани, когда на берегу появился человек в синей рубахе. Он помахал кораблю рукой и, спокойно повернувшись, зашагал в город.
Женщина сидела рядом со мной и курила одну сигарету за другой. Глаза ее не выражали ничего, кроме скуки и презрения. И скуки было, пожалуй, больше в этих вялых бесцветных глазах.
- Никакой любви нету, - наконец произнесла она раздраженно. - Сочинители выдумали. Я же говорила...
- Зря вы это, - сказал я женщине. - Любовь, как и все в жизни, заслужить надо. Если угодно, горбом заслужить. Думаете, можно иначе?..
Спутница усмехнулась:
- Ничего я не думаю...
Я встал и, закурив, пошел к борту.
У небольшой груды ящиков сидели пожилые люди и подслеповато смотрели друг другу в глаза. Неподалеку от них стояла еще одна тесная пара, совсем молоденькая. И мне, бог весть почему, показалось, будто две эти пары - одни и те же люди в разное время своей жизни.
Я покашлял, чтобы предупредить их о своем приходе, и отвернулся.
Случайная спутница по-прежнему сидела на скамье, жадно тянула дым, и в ее высохших глазах не было ни радости, ни сожаления.
Волна обмывала берег, а за кормой монотонно и жалобно кигикали чайки.
ДУШУ ОТВЕСТИ...
Мне рассказала эту историю старая женщина, с которой меня случайно свел путь. Добираясь к строителям, я забрел на ее костерок и, попросив разрешения, присел записать фразу, набежавшую на ум. Черкая по бумаге в полутьме, изредка взглядывал на старуху и отвечал на ее односложные вопросы.
Одета она была совсем непонятно. Из-под крепкого ватника виднелись края черной батистовой блузки. Были они сильно потерты и у воротника совсем истрепались. Седые волосы покрыты полинявшей косынкой.
На хмуром лице женщины лихорадочно блестели синие усталые глаза, почти не обесцвеченные временем.
Я кончил писать и набил табаком трубку. Спросил:
- А отчего не спите? Поздно.
Она не ответила сразу. Достала из ватника такую же, как у меня, прямую трубочку, раскурила ее и, покашляв, сказала глухо:
- Ночи у старухи - как версты в степи. Конца им нет.
Выслушав, что́ я сказал, вдруг с любопытством поглядела на меня, даже придвинулась ближе.
- Вот по выговору слышу - земляк ты мне. С севера ведь?
- С севера.
Она опять замолчала, зябко поводя плечами. И без ее вопроса было видно, что к строителям она попала случайно, - человек здесь не коренной, пришлый.
Огромная, казалось, прозрачная лупа висела над нашими головами, заливая зыбким светом урочище Кос-Тума. За горбатым землянками урочища лежала пустыня Бет-Пак-Дала - мертвая, как пепел, земля, придавленная тишиной.
Я собрался уходить.
- Погоди, - проворчала старуха, - не сидится вам, молодым. Надолго ли сюда?
- На сутки. Завтра ночью - на Балхаш.
- А-а... - Женщина, казалось, колеблется. - Так ты приходи завтра. К вечеру. Поболтать охота. Не откажешь?..
Я сказал, что приду.
Весь следующий день бродил по строительным участкам и, тишком ругая жару, знакомился со всякими людьми и писал обрывки фраз в книжечку.
Вечером, отмывшись от соленой пыли, вспомнил о старухе и заспешил к ее землянке.
Костерок горел на прежнем месте, и женщина сидела возле него, изредка затягиваясь из трубки и покашливая.
- Пришел? А я думала - плюнешь. Много ли корысти от старой бабы?
Я не знал, что сказать ей, а она больше ни о чем не спрашивала. И мы молчали, и курили трубки, и изредка взглядывали друг на друга.
- У меня к тебе докука есть, - внезапно сказала она. - Душу отвести хочу.
Погрызла обкусанный мундштук трубки, пробормотала:
- На свою глупость жалобы не подашь... Вот хочу тебе раскрыть мою жалкую жизнь. Ты ведь пишешь и можешь словом помочь, если кто знает меньше, чем я... Станешь слушать?..
Солончаки еще блестели под уходящим солнцем, но зной уже ослабел, стал мягче, не жег лица. Дым растра поднимался в белесое небо, измученное дневной жарой.
Старуха покатала в пальцах красный уголек, разожгла погасшую трубку.
- Ты погоди. Я - сейчас.
Она спустилась в землянку и быстро вернулась оттуда, прижимая к груди тяжелый альбом с тусклыми металлическими застежками.
- Гляди, - сказала она странным тоном, в котором были, кажется, торжество, любопытство и грусть. - Тут - житье-бытье мое.
Я полистал альбом, и на душе стало смутно, как бывает смутно, когда тебе скажут общеизвестную, но горькую истину, о которой не принято говорить.
С карточек на меня смотрело яркое лицо девушки, немного балованной и капризной, - видимо, ее очень любили когда-то. Потом на снимках была молодая женщина с немножко надменным лицом, но по-прежнему пылкая и привлекательная. Она красовалась всегда в кругу мужчин, вроде картины в раме.
Последние снимки сделали в то время, когда ей было, видно, около сорока лет.
Я взглянул на старуху и невольно отвел глаза в сторону: так она была не похожа на женщину из альбома.
- Ну?.. - потребовала она. - Что скажешь?
Выслушала ответ, подышала дымом из трубки, закашлялась:
- Красива... Нет... Всем хороша была, да сердце с пуговицу. А без него какая же красота?..
- О чем вы? - спросил я старуху. - Конечно же, люди не любят злой красоты. Внешность, как счастье в лотерее, - какая кому достанется. Подло презирать других за то, что им выпал плохой билет. Но вы вроде были добры. А нежная доброта женщины ничуть не хуже красоты.
- Думаешь? - взглянула она на меня, и пятна стыда или удовольствия проступили на ее щеках.
Она несколько раз подряд затянулась из трубки, подумала вслух:
- Молодость разве верит в свой закат? Нет, не верит. Это не только от малой жизни и здоровья. А зачем ей думать об одышке и морщинах? Чтоб скорее постареть?..
Ее язык, как и внешность, одежда, производили диковинное впечатление. Это вот как в ином пласте земли: слой ложится на слой, сцеплены прочно - одна земля, а все равно - разнородно все.
И мне хотелось знать - почему так?
Быстро темнело. Стало прохладней. В небе вздрагивали первые крупные звезды. Отсюда, из пустыни, они казались такими непривычно-большими, будто земля сместилась со своих обычных путей и подвинулась ближе к небу.
- Все ушло... - опять внезапно заговорила старуха, посасывая трубку и покашливая. - В девятнадцать моих годочков была у меня тьма поклонников...
Она на мгновение замолчала, вслушиваясь в музыку приятных ей слов.
- Всякие были ухажеры. - Она усмехнулась, продолжала вполголоса: - И среди них, ухажеров, - Васенька. Совсем на них на всех не похожий. Бесцветный, казалось. Робкий очень. Знаешь, есть песчаная осока - иляк. Вот на нее походил...
Она говорила мягко и мечтательно, точно жалела о том, что мало на свете бесцветных робких людей.