Оживлялся Петр Михайлович только тогда, когда разговор заходил о литературе или цеховых делах.
- А что вам - цех? - фыркнула как-то Варька. - Вы, небось, нержавейку только в ложках видели?
- Не только, - покачал головой Петр Михайлович. - Я до института здесь работал, во втором мартеновском. Четвертым подручным сталевара.
Лида смутилась:
- Как это? Вы же тогда совсем мальчик были.
- Разумеется. В ремесленном учился - и практику проходил.
- Скажи-ка, - удивилась Варька, - рабочий класс получается.
- Получается...
- Вы, говорят, стихи пишете? - внезапно кинула Варька и искоса взглянула на сестру: "Мне и это известно о Петре Михайловиче".
- Пишу, - покраснел учитель, - только плохие.
- Ужас как трудно, небось, - подбодрила Варька. - Читайте же!
- Хорошо. А вы потом честно скажете - совсем никуда не годное или как?
Петр Михайлович вперил взгляд в стену, сильно покраснел, отчего его волосы стали казаться еще светлее, сказал:
- Я о детстве прочту. А то теперь у меня все какие-то не такие получаются. Даже читать неловко... Только стоя лучше... я уж стоя...
И он стал читать нараспев, так, как читают свои стихи почти все поэты:
Зеленый мир звенит, кипит и плещет,
Зеленый мир утраченного детства,
Осыпанный густой щетиной хвои
И брызгами обветренных озер.
Вот первые сомненья и раздумья,
Внезапные. Да, детство скрылось.
Нам ведь немного жалко
Его забав и развлечений милых;
Его причудливых смешных проделок;
Его багрянца, красящего щеки
В минуты кратковременного гнева;
Обид, которые, как дождь, непостоянны.
Нам детство мило Все плохое стерто
Теченьем времени. Нам кажется прекрасным
Его так быстро отцветающий огонь...
Петр Михайлович остановился, вытер лоб платком:
- Плохо?
- Нет, - заторопилась Лида. - Вы настоящий поэт. Не ожидала.
- Это здорово, - поддержала Варька, бросив быстрый взгляд на сестру. - Точно, как у Маяковского.
- У Маяковского лучше, - вздохнул учитель. - Мне так век не писать.
- И верно, - быстро согласилась Варька. - Рифмы нету и ничего другого...
- Это белые стихи, - забеспокоился учитель. - Тут рифма не нужна.
Лида, хмурясь, посмотрела на Варьку. Та перехватила взгляд и вся сжалась. "Еще треснет по шее, - подумала она, - бешеная какая-то стала".
Учитель еще почитал немного, торопливо простился и ушел.
- Не обязательно словами сыпать, - заметила Лида, - можно и помолчать, если чего не знаешь.
В понедельник, вернувшись позже обычного с работы, Варька спрятала деньги в коробку и раздраженно сказала сестре:
- Чудак он какой-то, учитель этот: тебя нет - молчит, при тебе - слова из него, как пиво из бочки, хлещут. Почему?
- Не знаю. Компанию, верно, любит.
- Ко-ом-панию... - уколола Варька. - Ты губы крась, бледные совсем.
- А зачем?
- Он на тебя такую посмотрит, и я разонравлюсь.
- Ты не разонравишься, ты вон какая нахальная.
- Не нахальная, просто практичная. Размазня никому не нужна.
Варька все чаще и чаще заговаривала с Лидой о комнате.
- Ты попросила бы в цеху, - выговаривала она сестре, - пусть какую-никакую комнатешку выделят. Не втроем же нам жить.
- Не стану я просить, - хмурилась Лида. - Выйдешь замуж - в общежитие уйду.
- Ну, твое дело.
Как-то Лида спросила:
- У вас что-нибудь с Петром Михайловичем было?
- А что должно быть?
- Ну, говорила ты с ним о женитьбе и вообще... Встречалась?.. Гуляла?..
- Ни к чему это. Я скажу, он на веревочке за мной побежит.
В пятницу Варька, возбужденная, прибежала домой, бросила сестре:
- Завтра оденься покрасивше, я к тебе Петра Михайловича пораньше пришлю. Знаешь, о чем говорить-то надо?
- Знаю, - побледнела Лида. - Присылай.
Петр Михайлович явился, действительно, раньше обычного. Одет он был в новый, еще не облежавшийся на нем костюм, темно-синий, с белой искоркой. Серую велюровую шляпу держал так неловко, точно она обжигала ему руку.
- Я пришел, - сказал он, спотыкаясь языком, - поговорить о важном для меня, Лидия Андреевна Вам Варя говорила?.. Может, не вовремя?..
- Нет, отчего же.. Об этом всегда вовремя, - сухо сказала Лида.
Расстались они через полчаса, и девушка бессильно опустилась на стул, тихо заплакала. Но как только пришла сестра, утерла слезы.
Варька явилась взвинченная, прохаживалась по комнате, ворчала:
- Мебели кот наплакал... Ну, говорил о женитьбе?
- Говорил.
- Не врешь?
- Не вру.
- Ну и ладненько. Я тебе завтра помогу в общежитие перебраться.
Еще раз внимательно осмотрела комнату, ровно сказала сестре:
- Нет, не думай, что я черствая какая-нибудь. Ты мне много помогала, я помню. Только ведь втроем никакой жизни не может быть.
- Почему же?
- Господи! Не девочка, чай!
Посмотрела на сестру и, вдруг решив, вероятно, что та может заупрямиться и не уйти в общежитие, бросила почти с ненавистью:
- Хватит! Натерпелась я всякого от тебя, святая!
Лида не выдержала. Прикрыв глаза ладонями, будто от удара, вскочила со стула. Лицо ее стало мертвенно-бледным. Она пыталась сдержать слезы, готовые вот-вот закапать из глаз, кусала губы.
Медленно подошла вплотную к Варьке и, поколебавшись несколько мгновений, вдруг прокричала в лицо этой измотавшей ей душу девчонке:
- Ты не очень-то фасонь, Варька! Не очень! Я, может, за Петра Михайловича замуж выхожу! Вот как!
Варька пристально взглянула на сестру и поняла, что та говорит правду. Судорожно открыла рот, глотнула воздух и внезапно, как это бывает у людей наглых, но слабых духом, заревела отчаянно и визгливо:
- Что же я теперь, отец-мать, делать буду?
Впрочем, она быстро успокоилась, вытерла слезы и кинула сестре через плечо:
- Черт с вами! Очень он мне нужен, христос этот!.
Вечером пришла с работы, молча увязала в простыню свои вещи.
- Ты куда? - спросила Лида. - Или тебе тут места мало?
- Ничего, - усмехнулась Варька, - не пропаду. У меня еще один на примете есть.
- Ну смотри. Тебя же никто не гонит.
- А чего я тут не видела? Как ты с этим иудой лизаться будешь?
- Почему "иуда"? - нахмурилась Лида. - Он же тебе ничего не обещал. И сло́ва об этом не было.
- Все одно - дурень, и понятия в нем никакого нету, - нахально заключила Варька.
И она, закинув узел за спину, понесла его к выходу.
БЕДНЯК И ЦАРЕВНА
Есть красота, которая всем видна: лицо возьми или фигуру. А есть красота незримая - красота ума. Ее не всегда сразу заметишь... Старый Гафур-ока мягко поглаживает белую редкую бороду, глаза его, потускневшие за долгую жизнь, начинают тихо светиться от волнения.
- Не стареет она, как лицо, красота эта. Лучше ее нет ничего на земле, - заканчивает он свою мысль.
Мы сидим возле бывшего ханского дворца в Хиве, прикрывшись ватными халатами от лучей палящего солнца. Неподалеку от нас, как заведенный, ходит по кругу верблюд. Он так ходит всю жизнь, поднимая чигирем воду в сады хивинцев.
Чуть подальше разгуливают по земле легкие азиатские голуби. Здесь можно увидеть знаменитого бухарского трубача, шоколадных ташкентских птиц величиной с кулак, самаркандских багровых "павлинов", синих почтарей родом из Ашхабада.
Гафур-ока останавливает свой взгляд на маленькой голубке, будто отлитой из темной бронзы, что-то бормочет про себя и внезапно спрашивает:
- Ты приехал с Урала к нам?
- Да, Гафур-ока, - отвечаю я, не понимая хода его мыслей. - Я с юга этой горной страны.
- Тогда расскажу тебе одну историю о любви. Хочешь?
- Да.
Гафур-ока достает баночку с насваем, отправляет щепотку этого табака за щеку и задумывается. Старик бросает рассеянные взгляды на Ак-мечеть, на мавзолей Пахлавана Махмуда, подольше задерживается на голубых и темно-зеленых изразцах минарета Кальта-минар. Он так и остался недостроенным, этот минарет, как свидетельство внезапных жизненных бурь, пронесшихся когда-то над столицей ханства.
- Нет на земле людей, которые не слышали бы имени Тимура, - внезапно говорит старик, освободившись от насвая. - Шесть столетий назад это имя наводило страх, и не было никого, кто мог бы одолеть хромоногого царя, прозванного Тамерланом.
В молодости он был правителем провинции Кет, но его жестокий и сильный ум сжигало тщеславие. Он хотел большего И Тимур исчез. Где он был - никто не может точно сказать. Легенды говорят: Тимура видели в пустыне, простершейся от Бухары до Хивы, где он летал, подобно ветру, с джигитами и разбойничал - кровожадный и жестокий.
И вот наконец он взял себе титул великого эмира страны, лежавшей за Оксусом Так в то время называли Аму-Дарью. Столицей Тимура стал Самарканд.
Ты, конечно, знаешь: он не был ханом и не мог им стать - в его жилах не текла царская кровь Чингисхана. Но это никого не могло обмануть - многие цари мечтали о силе и владениях Тимурленга. Подставные ханы из рода Чингиса ловили каждое его слово, и он был над ними царь, а не они над ним.
Много походов совершил железный хромец. Но мой рассказ только об одной битве. Тимур вел ее против хана Синей или Золотой Орды; и хан уже знал, и все знали, что его часы и часы его войск сочтены.
Это знал и Джанибек, джигит Золотой Орды, юноша, которому Аллах дал все, что может пожелать человек.
Ум, красота и сила его волновали женщин.