- Жива-то - жива, да покойника не стою. Пепел один.
- И в пепле искра бывает.
- Ты думаешь? Может быть...
Встала, потерла окаменевшие ноги и, держа альбом у груди, ушла в землянку.
Я поднялся, постоял несколько минут молча и ушел в мужскую землянку, чтобы утром отправиться на озеро Балхаш, куда уходили передовые отряды строителей.
ВАРЬКА
У Лиды иногда было внятное желание оттаскать Варьку за косы и прогнать из дома. Но всякий раз девушке становилось жалко сестру, этого маленького человечка, смутного и нищего детской беззаботной радостью.
Отец и мать у них были санитары, погибли почти одновременно в битве под Москвой, и Варька росла на руках у старшей сестры.
Лида работала крановщицей грейферного крана в мартеновском цехе, училась в вечерней школе, - и у нее оставалось совсем мало времени на сестру.
Соседи по дому часто зазывали сироту к себе, подкармливали ее, наделяли одеждой, из которой выросли собственные дети.
Варька жадно ела все, чем кормили, совала куски хлеба в карман и, торопливо поблагодарив, спешила на улицу.
Она норовила влезть в каждую игру, громко жаловалась старшим, если с ней не хотели дружить, и даже надменно поглядывала на подруг.
Сталевар-пенсионер Кузьма Гаврилович часто приглашал девочку к столу и говорил ей, вздевая кверху твердый ревматический палец:
- Государство тебя в обиду не даст, Варька. И народ у нас, опять же, хороший, вполне правильный народ. Так что ты расти, девка, и не сомневайся.
- Спасибочко вам, Гаврилч, - отвечала Варька с важностью человека, о котором все должны заботиться. - Я уж не пропаду.
Как-то пожаловалась старику на сестру. Лида заставила Варьку помыть пол, а она забыла. Тогда Лида сказала, что Варька бессовестная и у нее нет никакого сознания.
Гаврилыч, выслушав жалобу, поднял по своему обыкновению палец и вдруг укорил девчонку:
- Это ты зря, чай. Она тебе заместо отца-матери. Значит, почитать ее должна и безропотно слушать.
Варька сделала из слов старика неожиданный вывод. Дождавшись сестру с работы и нарочито повздорив с ней, она сказала раздраженно:
- Раз ты мне отец-мать и старшая сестра - ты меня корми и одевай, потому как я - круглая сирота, и теперь Советская власть, детей обижать нельзя.
- А кто тебя обижает? - спросила Лида.
- Ну, ты... - немного смутилась Варька. - Сейчас каникулы, а ты меня уроки заставляешь учить и еще пол мыть. А потом - другие дети в цирк,ходят, а я вон уже сколько времени не была.
Она долго еще перечисляла свои горести, в числе которых значились даже старые башмаки, из которых, по уверениям Варьки, всегда торчали пальцы.
Лида заплакала.
- Что ж тебе надо? - вытерев слезы, спрашивала она Варьку. - Ведь я день-деньской на работе, и деньги никуда не прячу. Ты же знаешь.
Варька смотрела на сестру зелеными нагловатыми: глазами и морщила лоб:
- Это я не знаю - про деньги. А только ты обо мне заботься, отец-мать, как положено.
- И ты о старших должна помнить.
- А о них разве тоже надо?
- Конечно. Это ты запомни.
- Угу, - морщилась, соображая, Варька. - Запомню.
У нее в углу, за сундучком, жили куклы. Теперь, когда сестры не было дома, девчонка играла с ними в особенную и очень-полезную игру.
- Катька и Манька! - строго выговаривала она своим дочерям. - Сейчас же натаскайте мне воды, я - старенькая, и вы обо мне заботьтесь. Чего? Я еще не старенькая?..
Варька морщила лицо, сгибалась подковой и кашляла, как Гаврилыч:
- А теперь? Ну, то-то... - заключала она.
Каждое лето Варька уезжала в деревню к тетке, дальней родственнице матери.
Тетка была худенькая, красивая женщина, ловкая, как ящерица. За глаза ее звали - Варька сама слышала - "разведёнка" и "баба не промах".
Она заведовала магазином в селе и жила безбедно.
Варьку тетка любила и баловала.
- Ты у меня ничего, с понятием, - говорила она племяннице, отхлебывая черный чай с блюдечка. - Только мала еще. Ничего, выколосишься...
По вечерам в опрятную горницу тетки сползались старухи, заскакивали веселые толстенькие мужчины в защитных рубахах, которых тетка чохом называла "снабженцы". Мужчины по-хозяйски ставили бутылки белой водки на стол, подмигивали:
- Бездетный налог, Христина Михална.
Старухи на вечеринках сидели, как деревянные, жеманно поджав губы и по-солдатски вытянув руки вдоль ног.
Выпив, тетка весело кивала старухам:
- Голубушка, сбегай-ка в погребок, милая. Жарко мне.
Бабки резво топали в ледничок и тащили оттуда корчагу с квасом.
Глазурь на корчаге быстро потела. Тетка, разливая стылый квас в кружки, усмехалась:
- Мне без кваса никак невозможно. Горячая я.
Иногда Христина Михайловна наливала белой и Варьке, разбавляя водку квасом.
- Выпей! - ласково требовала она. - В твои-то года раньше на деревне замуж выходили.
И подмигивала мужчинам:
- Быстрее заснет, с устатку-то.
Варьке нравилось, что ее считают большой, и она, щуря зеленые глаза, пила горькую жидкость, всю до последней капли.
Осушив стакан, вытирала, как старухи, ладонью рот:
- Премного благодарю, тетя.
К полночи гости расходились. Тетка совала старухам кому - кусок пирога, кому - бутылку недопитой водки. Объясняла Варьке:
- Никого у них нету, доченька. Сироты. Как не помочь?
Стеля племяннице на печи, плела уже пьяными губами:
- Нельзя мне без них, без мокриц этих. Ославят в деревне, если одни мужики-то.
Иногда кто-нибудь из "снабженцев" оставался ночевать в избе.
Варька, лежа на печи, задыхалась от волнения, старалась унять сердце, чтоб все было слышно.
- Ладно, - доносился до нее обрывок разговора, - ты зачем сюда пришел? Ну вот, о том и говори. А товар я тебе дам, товар не убежит. Чай знаешь, где черная дверь в лавку?
Варьке становилось скучно, и она засыпала.
Утром тетка ловко собирала на стол, сверкала узкими калмыцкими глазами, учила племянницу:
- Живешь раз, Варька. Очень мне интересно это - коммунизьм! Глупости какие! Человеку лопать надо. Ты подай человеку кусок сала, одень его - вот тебе и коммунизьм.
Варька понимающе кивала головой:
- Святая правда, тетя.
О Лиде Христина Михайловна вспоминать не любила.
- Глупа, - сердилась она. - Слыханное ли дело - девка в цеху! Ей сколько платят?
- Сотню, - сообщала Варька.
- "Сотню"! - морщилась тетка и даже плевала на пол. - Я водки в месяц на сотню беру! К слову про водку вспомнила! - спохватывалась Христина Михайловна. - Опохмелиться надо. Голова не своя, а черт знает чья!
Давно пора было открывать магазин, но тетка не торопилась.
В полдень кто-нибудь стучал в окно:
- Михайловна, что же ты?
- Сию минуту, милые...
- Подождут, - бросала тетка племяннице, - не помрут без сахара.
Иной раз у Христины Михайловны собирались только старухи. Немного выпив, они пели жалобные песни, тянули длиннющие сказки, гадали в пасьянс.
Варька уже знала: карты неизменно сулили тетке бубнового короля, множество денег и счастливые вести.
- Врут ведь они, старухи, - определяла девчонка, когда гостьи уходили, - ластятся.
- Врут! - охотно соглашалась тетка. - И ты ври, когда следует. Вреда от этого никому нету.
Старухи знали множество пословиц и присловий и умели удивительно к месту вклеить их в свои просьбы и жалобы. Варька запоминала пословицы: "Может, в какой раз и мне от них выгода".
В конце августа Христина Михайловна начинала собирать племянницу в дорогу. Укладывая в Варькин баул отрезы дешевой материи, куски мяса, завернутые в целлофановую бумагу, рассовывая по углам вареные яйца, утирала слезы на глазах, говорила:
- Помру, все тебе оставлю. Не на тот свет брать.
- Что вы, тетя! - махала руками Варька. - Вон вы какая здоровая!
- Ладно, ладно, - улыбалась тетка. - Подмасливай!
Перед самым отъездом они садились и молчали, донельзя довольные друг другом. Тетка поднималась первая, совала Варьке в руки авоську с кульками:
- Вот это Лиде отдай. Слушайся сестру-то.
Прощаясь, долго целовались и плакали.
- Оставила б я тебя насовсем, - говорила тетка сквозь слезы, - да мешать ты мне будешь, девонька. Ну, с богом.
За Варькой заезжал кто-нибудь из "снабженцев", сытые кони копытили землю, и девчонка летела к станции, гордо поглядывая вокруг и крепко прижимая к себе свое имущество.
Но уже в поезде ей становилось грустно: опять школа, опять мыть полы и слушать скучные Лидкины рассказы о легированной стали.
Школу, в которой училась Варька, было видно из окон комнаты, и все-таки девочка умудрялась опаздывать на уроки. Она без тени смущения топала по пустому гулкому коридору, толкала дверь в класс и, кинув взгляд на учительницу, шла к своей парте.
Тишка Ёлкин, Варькин сосед и враг, хмуро подвигался к своему краю и бросал куда-то под ноги:
- Вместо совести - дырка. Класс позоришь.
Варька в упор смотрела на него холодными зелеными глазами и, смирно улыбаясь, шипела:
- Ворчишь, как худое брюхо.
Она удобно располагалась за партой, раскладывала перед собой содержимое мятого, замазанного чернилами портфеля и, скучая, слушала учительницу.
Во время диктовок, не таясь, заглядывала в Тишкину тетрадь и, если он пытался загородиться локтем, корила:
- А еще сознательный! Поделиться не хочешь.
Тишка, как ошпаренный, отдергивал локоть.