IX. КНЯЗЬ ШАГАЛОВ
Митьке с Соболевым, видно, не суждено было в этот день успокоиться. Едва освободились они от незваных гостей из Тайной канцелярии и хотели было опять отправиться каждый к себе, как к окну с улицы подъехал верхом молодой офицер и постучал в него.
- Митька! Это - князь Шагалов! - сказал Соболев, поднимая окно. - Князь, заходите к нам, мы оба тут.
- В нетрезвом состоянии!.. - перехватил Митька, стараясь придать себе разгульную развязность. - Идем, князь! Мы тут полынной настойкой себе живот согреваем!
- Ну, против соболевской полынной не устоять! - проговорил князь, знавший, что полынную настойку Соболеву присылали из деревни и что такой ароматной, как его, не было во всем Петербурге.
Он повернул лошадь и поехал во двор, а Митька поспешно шепнул Соболеву:
- Не говори ты ничего и никому, что у нас были из Тайной канцелярии, да и вообще говори обо мне, что я пьян всегда, и только… На этом, брат, никогда не ошибешься.
- Здравствуйте, господа, - проговорил, входя, князь Шагалов. - Я рад, что застал тебя, - обратился он к Митьке, - мне надо с тобой, пожалуй, даже и посоветоваться…
- Ну, что еще?.. Опять натворил что-нибудь? - спросил Жемчугов.
- Да ничего особенного! Видишь ли, вчера раздурачились мы очень - так как-то вожжа под хвост попала… Собралось у меня несколько человек новое цимлянское пробовать!.. Только пришло кому-то в голову взять длинную веревку и пойти под окнами на улицу делать измерения этой веревкой!..
- Это на Невской-то першпективе? - спросил Соболев.
- Ну, да! Ведь я там живу! - подтвердил князь. - Под самыми деревьями аллеи… Стали мы делать измерения, ну, разумеется, собралась толпа, глазеют, что такое. Тогда я взял зрительную трубу, ну, и с полною серьезностью навел ее на небо. Зрители из толпы, конечно, тоже стали глядеть туда, ну, а в это время остальные наши, схватив веревку за концы, потянули ее по земле под ноги толпе… Ну, забавно вышло - крик… шум… падают… Это привело всех в особенно хорошее настроение, и мы продолжали цимляниться, как вдруг приезжает ко мне адъютант немец и смеет мне делать официальный выговор, зачем я вчера в театре у немцев со словарем был!..
- Как со словарем? - удивился Соболев.
- Да так: взял огромный словарь, и как на сцене немецкий актер слово скажет, я, ну, отыскивать в словаре - "вертербух", что это слово значит. Ну, конечно, листы шуршат, немцы недовольны, зачем я мешаю слушать. В антракте ко мне подходит сам полицеймейстер, спрашивает, кто я такой. Я сказал ему, а он говорит адъютанту: "Запиши!" Тогда я спрашиваю его, а кто он такой. Он говорит: "Полицеймейстер", а я говорю Володьке Синицыну - он рядом со мной сидел: "Володька, запиши - полицеймейстер!" Ну, так вот по этому поводу приезжает ко мне адъютант, понимаешь ли ты, братец ты мой, с выговором. "Ну, постой же!" - думаю. Встретили мы его очень почтительно, выслушал я выговор, а затем мы стали накачивать немца!
- Ну, и накачали? - спросил Митька.
- Накачали.
- Вот это так! - одобрил Соболев.
- Накачали мы немца, вымазали ему седло столярным клеем, усадили верхом и отправили!.. Говорят, вышла потеха: по дороге к казармам адъютант к седлу приклеился, и его пришлось вынимать из рейтуз при всем честном народе!.. Сколько хохота было!.. Понимаете, ведь расседлать лошадь нельзя, иначе он, пьяный, с седлом полетит, а отодрать рейтузы от седла тоже невозможно. И вот его, голубчика, надо было распоясать, сапоги снять, да так из рейтуз и вынуть!..
Соболев с Митькой расхохотались, представив себе фигуру адъютанта в таком поистине странном положении.
- Ну, что ж, верно дуэль будет? - сказал Жемчугов. - Адъютантом-то кто у вас?
- Барон Цапф фон Цапфгаузен…
- А-а… он!.. - воскликнул Митька. - Ну, этот-то драться на дуэли не будет!
- Не будет? - переспросил князь. - Почему не будет?..
- Потому что у него, должно быть, нервы слабы очень!
- А ты разве знаешь его?
- Знаю! - коротко сказал Жемчугов.
- Так ты думаешь, он обратит все дело в шутку?
- Ну, что он сделает - не знаю, а только мстить он тебе будет - это наверное!..
- Ну, этого я не боюсь!.. - махнул рукой князь Шагалов. - Ведь на меня все немцы в Петербурге злятся, я, кажется, каждому из них досадил… Так одним больше, одним меньше… я думаю, если бы немцы только могли, так меня давно живьем съели бы…
- И зачем вы это делаете? - раздумчиво произнес Соболев.
- Терпеть не могу немцев; хотя сам не знаю, почему! Уж очень они сильно насели на нас сверху.
- А разве наши, русские, лучше? - спросил Соболев.
- Да не знаю… Впрочем, я ведь ничего… я так только… ведь подурачиться… Уж очень с немцами оно смешно выходит.
Несколько секунд приятели помолчали.
- А что, у этого барона Цапфа есть какие-нибудь связи? - спросил вдруг Митька.
- То есть с кем, собственно?
- Да хотя бы со двором герцога?!
- Вероятно!.. Ведь они, немцы, все друг друга тянут.
- Нет, так - нет ли какой-нибудь особенно близкой связи?
- Это можно узнать.
- Узнай ты мне, пожалуйста, мне это очень нужно.
- А что, сегодня играют в оперном доме?.. Надо бы пойти туда…
- В самом деле. Я пойду покупать билет! - проговорил Жемчугов. - Может, и тебе взять? - спросил он у Соболева.
- Нет, я не могу! - ответил тот. - У меня вечер сегодня занят!..
- Хе-хе… - протянул Митька, - может, не только вечер, но и ночь опять!.. У него интрижка завелась! - пояснил он князю.
- Нет, брат, ты это брось! - вдруг вспыхнув, серьезно произнес Соболев. - А то я про твою интрижку, - подчеркнул он, - стану рассказывать!..
Митька пристально посмотрел на него, как бы отметив себе что-то, и перевел речь на театральное представление. Они стали говорить про оперный дом.
X. НОЧНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
Днем Соболев выспался, затем сходил в баню, плотно пообедал и сел читать книгу в ожидании вечера.
Митька исчез из дома в то время, как Иван Иванович еще спал, и не пришел к обеду. Это бывало с ним часто, и потому беспокоиться не имелось никаких оснований.
Чем ближе подходило время к вечеру, тем длиннее тянулось оно для Соболева. Книгу он взял так только, чтобы иметь какое-нибудь занятие, но никак не мог сосредоточиться на ней и то поглядывал на часы, то поднимал окно и старался предугадать по небу, хороша ли будет погода и не пойдет ли дождь. Последний для него был бы серьезной помехой, и, кажется, ни один хозяин в сенокос не боялся так дождя, как боялся его сегодня Соболев. Но жаркий день был таков, как и накануне, и вечер наступил такой же светлый и прекрасный, как и вчера.
Соболев отыскал в своем гардеробе совсем такой плащ, какой ему было нужно, то есть очень похожий на плащи, в которые были закутаны вчерашние незнакомцы. На всякий случай он заострил шпагу, взял свою длинную трость и отправился по знакомой уже дороге к частоколу сада.
Он простоял тут до того, пока стемнело, но на этот раз никого не увидел в саду, хотя последний блистал так, как вчера, своей роскошью, и, как вчера, пел соловей.
Скрепя сердце, Соболеву пришлось перейти на берег Фонтанной и заняться там более определенными наблюдениями.
Тут надо было ждать. Ожидание казалось томительным, но зато оно увенчалось успехом, и приблизительно в то же, как и вчера, время опять незнакомцы подплыли в лодке, вышли из нее, подошли к калитке, опять щелкнул замок, они вошли и заперли за собой калитку.
Соболев выждал немного и, сам хорошенько не сознавая, что делает, с какой-то как бы особенно наглядной безрассудностью, но твердым шагом, направился к реке.
Лодка уже была на той стороне и причаливала к пустынному берегу лесного двора.
Соболев свистнул три раза, совершенно так же, как делали это вчера два незнакомца в плащах.
Он нарочно сегодня целый день практиковался в этом посвисте.
Человек в лодке встрепенулся, схватился за весла, поднял их, но приостановился, как будто ему пришло в голову, что он ослышался.
Соболев просвистел еще раз. Тогда гребец ударил веслами, и лодка быстро поплыла к тому месту, где стоял Иван Иванович.
Когда она подошла к берегу, он одним прыжком вскочил в нее, оттолкнулся и сказал гребцу по-немецки:
- Вперед!..
Положение было слишком необычайно. Сидевший в лодке гребец был, очевидно, вполне далек от мысли, что в этом месте и в это время может явиться еще кто-нибудь, кроме тех, кого он только что привез сюда в таком же точно, как и они, плаще. Он повиновался и стал грести, видимо, привыкнув слушать приказанья и умея исполнять их, не рассуждая.
Хотя в течение всего этого дня Соболев все время думал о своем ночном предприятии, но делал это как-то слишком мечтательно, так что не выработал заранее никакого определенного плана действий. Он хотел только вскочить в лодку и очутиться с гребцом, чтобы заставить его говорить. Но ему не пришло в голову обдумать, как это надо было сделать, и теперь, когда его мечты увенчались успехом, то есть когда он вскочил в лодку и сидел пред таинственным гребцом, он почувствовал, что его положение необычайно глупо и что он не знает, что ему делать и как начать расспросы.
У него был заготовлен на всякий случай кошелек с деньгами, и в своих мечтах он смутно представлял, что, очутившись в лодке, обнажит шпагу, кинет кошелек и предложит гребцу выбор: или взять деньги и рассказать все, что он знает, или быть убитому… Но, сидя в лодке на низенькой скамейке с высоко поднятыми коленами, вынуть из ножен шпагу было неловко, да и управляться с нею, сидя, казалось нелепым.
Однако что-нибудь надо было делать.