- Нет, ведь я почему держу тебя или себе? - продолжая смеяться, заявил Митька, как будто он действительно "держал при себе" Соболева. - Ведь вот вернешься так домой, кажется, в голове кислота одна, ан, поглядишь на тебя и снова жить захочется!.. Ну, а в новой жизни можно еще шкалик опрокинуть… Эй, Прохор!.. - крикнул он. - Дай-ка, братец, чем-нибудь желудок согреть… простудил я его вчера вечером!..
- Да ведь вчера тепло было! - заметил Соболев, вспоминая с особенным удовольствием этот вчерашний вечер.
- Вот потому-то, что было тепло, мы и пили венгерское со льдом… как тут желудка не простудить? Прохор!..
Но последний в это время нес уже графинчик с полынной настойкой и две рюмки. Одну из них он налил для Жемчугова и, наклонив графинчик над другой, обернулся к Соболеву с вопросом:
- И вам прикажете?
- Нет, мне не надо! - ответил тот, прихлебывая сбитень.
- Ну, так вот! - начал рассказывать Митька, залпом хлопнув рюмку настойки и подставляя ее снова Прохору под графинчик. - Скверная, кажется, произошла вчера со мной история.
- Скверная?.. - вопросительно протянул Соболев. - А именно?
- Да, кажется, придется на дуэли драться… Видишь ли, как было дело!
И он рассказал, как вчера вечером в герберге, после того как всей компанией, в которой он находился, было выпито изрядное количество венгерского, появилась компания немцев-военных и стала тоже пить. Немцы допились до того, что начали приставать к очень мирно и скромно сидевшему в уголке тому самому Ахметке, который только что выказал свою свирепость Соболеву. Немцы очень ловко кидали в него хлебными шариками. Ахметка сначала думал, что это - мухи, и отмахивался, но когда догадался, в чем дело, полез драться, выхватил кинжал и прорычал: "Я тебя зарежу!" Немцы, словно этого только и нужно было им, как будто даже обрадовались, что раздразнили азиата, и с гиком накинулись на него, желая избить. Очевидно, подобные избиения входили у них в программу удовольствия. Их было четверо, и таких рослых, что Ахметка сейчас же сообразил, что ему с ними не справиться, втянул голову в плечи и попытался было дать тягу; но они схватили его, и несдобровать бы Ахметке, если бы не вступился за него Жемчугов со своей компанией. Против них немцы идти не решились, отпустили Ахметку, и один из них, по-видимому, старший, обратился к Жемчугову с вопросом, дворянин он или нет. Тот назвал ему себя, и немец отрекомендовался тоже: "Барон Цапф фон Цапфгаузен". Затем он расспросил, где можно найти Жемчугова, и сказал, что даст ему о себе знать. С бароном пока этим дело и кончилось, но Ахметка, как истинное дитя природы, за оказанную ему помощь почувствовал непреодолимое сердечное влечение к Жемчугову и не хотел от него отойти, прежде чем не узнает, что он может сделать для него в благодарность и кого нужно зарезать для него.
VIII. БАРОН ДАЕТ О СЕБЕ ЗНАТЬ
Весь этот рассказ Митьки Жемчугова о происшедшей вчера с ним пьяной истории до того был противоположен настроению, в котором находился Соболев, что он сейчас же решил ни о чем не рассказывать.
- Ну, а теперь говори, отчего ты надул меня - не явился в герберг - и отчего дома не спал ночь? - спросил его Митька.
Соболев, твердо решивший ничего не рассказывать, не успел придумать какое-нибудь другое объяснение и постарался ответить уклончиво:
- Так!.. Я был в одном месте.
- Понимаю!.. - подхватил Жемчугов. - Интрижка, значит! Ну, если ты ради интрижки не явился вчера в герберг, тогда это еще можно простить… А что она? Хорошенькая?..
Иван Иванович на этот вопрос только нахмурился и ничего не ответил.
"Ишь, должно быть, и в самом деле забрало!.." - подумал Митька и решил не настаивать в дальнейших вопросах, а выждать, пока Соболев сам не расскажет. С ним это была самая лучшая манера.
- А не пойти ли все-таки поспать? - заключил Жемчугов, вставая и потягиваясь.
- Да ты разве мало спал? - спросил Соболев. - Ты разве не с вечера вернулся?
- Да нет же, засиделись вчера в этом герберге!..
- Послушай, да как же ты миновал заставу и ночные рогатки на улицах?..
Тут Митька как будто смутился и ответил привычной уже своей отговоркой:
- А почем я знаю? Пьян был… ничего не помню!.. Привезли как-то…
Это было довольно странно, но Соболев, в свою очередь, не расспрашивал, потому что сам только что отделался довольно необстоятельной отговоркой.
- Ну, пойдем спать! - согласился он.
Они оба поднялись, чтобы разойтись по своим комнатам, но в это время бледный и взволнованный Прохор вбежал в комнату и шепотом произнес, весь дрожа:
- К нам "слово и дело"…
В то время этот возглас был особенно страшен, потому что по так называемому "слову и делу" хватали и влекли в Тайную канцелярию всякого, не считаясь с его общественным положением. Достаточно было на улице закричать на кого-нибудь "слово и дело", чтобы подвергнуть его аресту.
Конечно, тех, кто зря кричал "слово и дело", подвергали наказанию, но оно было сравнительно ничтожно и - главное - не могло искупить те неприятности, которые претерпевали арестованные по пустому наговору.
Дело обыкновенно усложнялось, когда по "слову и делу" являлись чин Тайной канцелярии с военной силой к кому-нибудь на дом для обыска.
- Что за вздор! - спокойно сказал Митька. - На кого еще тут "слово и дело"?
В это время Ахметка просунул в дверь свою мохнатую рожу и убежденно спросил:
- Кого нужно резать?
Соболев не мог дать себе еще отчет в том, что случилось, и при виде этого дитяти природы не мог удержаться, чтобы не расхохотаться.
- Что же тут делать?.. Неужели пропадать нам? - захныкал Прохор.
- Как что? - сказал им Жемчугов. - Надо впустить чинов канцелярии!..
- А я нарочно двери запер, - проговорил Прохор и чуть слышно добавил: - Может, у вас есть что… дайте, я спрячу…
- У тебя ничего нет подозрительного? - вдруг серьезно обернулся Жемчугов к Ивану Ивановичу.
Тот отрицательно покачал головой и ответил:
- Ничего!
- Наверное?
- Наверное.
- Ну, тогда пойдем, примем незваных гостей, - с какой-то странной усмешкой проговорил Жемчугов и пошел сам отворять запертые Прохором наружные двери, в которые слышался уже неистовый стук снаружи.
Дом Соболева был оцеплен рейтерами, и явившийся чиновник Тайной канцелярии с офицером вошел с привычною ему в таких случаях бесцеремонностью.
- Здравствуйте, добро пожаловать! - встретил его даже весело Митька. - Вы, собственно, к кому пожаловали?.. Ко мне или к хозяину дома сего Ивану Ивановичу Соболеву?..
- "Слово и дело" заявлено на Дмитрия Яковлевича Жемчугова, - сказал чиновник.
- Так это я сам и есть! - заявил Митька. - Так вот пусть господин офицер пока побудет с хозяином, а мы, - обратился он к чиновнику, - пойдем ко мне в горницу и там вы произведете обыск.
И как ни было странно, что, по-видимому, с места начал распоряжаться тут сам Жемчугов, а не чиновник всесильной Тайной канцелярии, но этот чиновник оставил офицера с Соболевым, а сам пошел с Митькой в его комнату.
Иван Иванович очутился в чрезвычайно глупом положении, оставшись вдвоем с незнакомым ему офицером. По счастью, на столе стоял графин с полынной настойкой, которою ублаготворялся Митька и от которой не отказался офицер, несмотря на раннее время.
- Служба у нас уж такая! - почему-то произнес он, как бы себе в оправдание, хотя решительно было непонятно, почему его служба обязывала пить полынную настойку с самого раннего утра.
Офицер оказался неразговорчив, и Соболев был очень рад, когда сравнительно в очень скором времени чиновник вышел от Жемчугова и кликнул с собой офицера. Тот выпил последнюю рюмку на прощанье и последовал за чиновником, которого Жемчугов проводил до самых дверей.
И моментально все стало по-прежнему: рейтары были сняты со своих постов вокруг Соболевского дома и ушли, чиновник с офицером уехал, а Митька сказал Соболеву:
- Ты знаешь, что все это значит?..
- Ну? - переспросил тот.
- Это значит, что барон Цапф фон Цапфгаузен дал мне знать о себе.
- Разве это был его секундант? - наивно спросил Соболев.
- Я сам ждал от него секунданта, ан, оказалось, что барон Цапф фон Цапфгаузен вместо того, чтобы развестись со мной поединком, предпочел сделать на меня донос в Тайную канцелярию, будто я вчера в герберге поносил ее величество непристойными словами и задел площадною бранью высокую особу герцога Бирона!..
- Но ведь этого не было? - спросил Иван Иванович.
- Да, этого не было, и барон Цапф фон Цапфгаузен солгал, думая, по-видимому, что мне трудно будет вырваться из лап Тайной канцелярии.
- Но он ошибся в расчетах.
- Да, брат, не так страшен черт, как его малюют!..
Соболеву показалось вполне естественным, что Жемчугова не тронули, раз за ним не оказалось ничего дурного, потому что он был слишком далек от распорядков тогдашней Тайной канцелярии. Но те, кому были известны эти распорядки, должны были удивиться всему происшедшему, как чему-то из ряда вон выходящему. В том, что с Жемчуговым обошлись так легко после сделанного на него доноса и даже не произвели у него обыска, крылась несомненная тайна, разгадать которую было трудно.