- Ну, и что же тебе стало ясно? - спросил Шешковский.
- То, что Пуриш и Финишевич были сегодня у картавого Иоганна, получили с него деньги и обязались следить за мной, причем разделили этот труд так, что Пуриш рассчитывает присосаться ко мне под видом дружбы, так чтобы не отстать, а Финишевич - со своими оборванцами…
- А у него есть оборванцы?
- Да, их он нанимает за гроши… Так он со своими оборванцами должен следить за мной по пятам, так сказать, во внешнем наблюдении.
- Почему же ты думаешь, что это так?
- Я не думаю, но знаю это наверное. Пуриш ни с того, ни с сего явился сейчас ко мне и стал навязывать свою дружбу и вести себя так, словно уже имеет мое согласие на то, чтобы ему от меня не отходить. Он стал звать меня в трактир и при этом произнес "марш-марш" таким тоном и даже так немного прикартавив, что ясно было, что он только что разговаривал с картавым Иоганном, который любит употреблять слово "марш-марш" чаще, чем это нужно. Если прислушаться к речи недалекого человека, всегда можно угадать по двум-трем прорвавшимся словам, с кем он говорил пред тем!..
- Но для этого надо знать хорошо этого человека!
- Я и Пуриша, и Иоганна слишком хорошо знаю. Ну, а дальше все понятно! Что Пуриш получил деньги, несомненно из того, что он показывал мне их, зовя в трактир, а иначе, как от Иоганна, ему не от кого было получить. Все его поведение со мной подтверждало мое предположение. Он пришел ко мне один, хотя всюду и всегда ходит с Финишевичем, потому что один боится предпринять что-нибудь… Ведь он - трус, этот Пуриш, и раз он был у меня один, можно было поручиться, что Финишевич с двумя-тремя оборванцами торчит где-нибудь возле дома и устраивает наблюдения. Если бы Пуриш пришел ко мне действительно лишь для того, чтобы звать в трактир, он сделал бы это непременно вместе с Финишевичем и не смутился бы, когда я спросил у него, где его приятель. Все это - простая логика.
- Вероятно, все это правильно и доказывает, что у тебя несомненный дар сопоставлять обстоятельства. В самом деле, ты один со своими мозгами стоишь многих. Ну, а где же теперь Пуриш?
- Заснул на восемь часов у меня дома.
- При твоем содействии?
- Ну, разумеется!
- А Финишевич?..
- Вероятно, продолжает караулить меня, потому что не может подозревать, что я выбрался из дома задворками. Но послушай: один из твоих двадцати способов был недурен; все это вышло очень удачно, и девицу мы получили. Но что же дальше?
- Дальше будем разбираться. Кстати сказать, поджигателя нашли.
- Да неужели?
- Представь себе, в подвале нынче раскопали какого-то человека, заваленного там.
- Что же он показывает?
- Его только что привезли и заперли у нас. Вот будем допрашивать.
В эту минуту дверь шибко отворилась, раздался голос: "По личному приказанию герцога!" - и в комнату вошел картавый немец Иоганн в больших синих очках. Он уверенно и смело подошел к Шешковскому и положил пред ним запечатанную бумагу.
- Немедленно передать генерал-аншефу Андрею Ивановичу Ушакову! - сказал он по-немецки.
- Я по-немецки не понимаю! - произнес Шешковский, вставая.
Иоганн показал на подпись на бумаге, сделанную рукой самого герцога.
Шешковский взял бумагу и понес к Ушакову.
Иоганн и Митька, оставшись одни, посмотрели и узнали друг друга.
XXX. ПОДЖИГАТЕЛЬ
Шешковский вошел в кабинет Ушакова и подал ему принесенную Иоганном бумагу от герцога. Ушаков прочел надпись на адресе и, увидев, что она была сделана рукой герцога, высоко поднял брови и значительно поджал губы. Затем он осмотрел печать и, только убедившись, что она была цела, вскрыл ее.
Пробежав глазами бумагу, Ушаков вдруг вскинул голову и, прямо поглядев на Шешковского, спросил:
- Бумагу эту принес сам Иоганн?
- Так точно, ваше превосходительство.
- Знаете ли, в чем тут дело? Его светлость герцог Бирон посылает к нам своего немца для того, чтобы он присутствовал при допросах.
- Как вы изволили сказать? - переспросил Шешковский, думая, что ослышался.
- Чтобы Иоганн присутствовал при допросах в Тайной канцелярии! - повторил Ушаков и, встав, заходил по комнате, заложив руки за спину.
- При всех делах? - снова спросил вконец изумленный Шешковский.
- Пока еще только по делу о пожаре этого дома на Фонтанной.
- Ну что ж, ваше превосходительство, отлично можно и при нем розыск учинить, тем более что сегодня утром нашли и привели поджигателя.
- Поджигателя?
- Да, на которого есть улики, что он поджег этот дом; так его можно будет допросить и при немце.
- А кто поджигатель?
- Какой-то неизвестный человек, я еще не видал его. Одно только неприятно - сидеть рядом с лакеем Бирона!
- Позвольте, сударь! Иоганн в данном случае - не лакей, а доверенное лицо его светлости герцога Курляндского, как бы представитель его персоны. А если его светлости угодно, чтобы его представляло лицо лакейского звания, так в это мы входить не можем.
И они оба рассмеялись.
- Тут есть одно осложнение! - сказал Шешковский. - Иоганн ворвался без доклада, со словами: "по повелению герцога", а у меня в это время сидел Жемчугов.
- Ну, так что ж?
- Иоганн через своих людей давно приглядывается к нему и ко всей его компании и даже поручил двум своим наблюдать за ним.
- Уж не Пуришу ли с Финишевичем?
- Так точно, ваше превосходительство, им!
- Я думал, что они там умнее! Ну, что ж, ведите сюда немца, а Жемчугову скажите, чтобы он подождал у вас, пока я позову его.
Шешковский отворил дверь из кабинета Ушакова в свою комнату и позвал Иоганна, сказав ему, что "генерал его просит".
Иоганн в своих больших синих очках вошел, важно закинув голову, и поклонился Ушакову. Тот в свою очередь ответил ему учтивым поклоном и проговорил по-немецки:
- Честь имею кланяться моему новому сослуживцу.
Иоганн не нашелся сразу, что ответить, и ухмыльнулся только, пробурчав:
- Очень рад!
Ушаков отлично знал этого Иоганна и его недоверие ко всем русским вообще и даже к большинству немцев, когда дело касалось интересов герцога, которому он служил. Кроме того, ему было известно, что Иоганн - ему неприятель, и потому он следил за ним.
- Какая счастливая мысль, - сказал он немцу, - пришла вам в голову присутствовать при розыске по делу об этом пожаре! Вероятно, это дело особенно интересует его светлость?
- Его светлость интересуется тем, что слишком много пожаров! - сказал Иоганн.
- А этой молодой девицей, которая была в якобы заколоченном доме?..
- Но это, кажется, начинается мне допрос? - проговорил немец, не желая сдавать позицию.
- О, нет! Я так только, для пользы дела!.. - сказал Ушаков. - Позвольте же мне познакомить вас с моими служащими, - и с этими словами он вывел Иоганна назад в комнату Шешковского, представил его немцу как своего секретаря и, показав на Митьку Жемчугова, добавил:
- А это - мой агент!..
- А-а! - удивился немец. - Я не знал, что господин Жемчугов - один из агентов вашего превосходительства!
- К сожалению, - ответил Ушаков, - я не могу вас, в свою очередь, титуловать по чину, так как, насколько знаю, вы никакого чина не имеете. Но вот что я вам скажу, мой добрый господин Иоганн: нет ничего мудреного, что вы не знали моих агентов, ну, а теперь как вошедший официально в розыск можете узнать их. Весь этот разговор совершенно не нравился Иоганну, и в особенности не нравилось открытое признание Ушакова, что Жемчугов - его агент.
- Не начнем ли мы сейчас допроса? - спросил Иоганн.
- Отчего же? Мы можем сделать сейчас предварительный беглый допрос здесь! - согласился Ушаков, потянул носом табак из табакерки и сказал Шешковскому: - Распорядитесь!
Пока послали за арестованным, Шешковский сделал краткий доклад о том, как нашли этого арестованного в подвале сгоревшего дома. Наконец, двое часовых ввели "поджигателя" в комнату, и Митька сейчас же узнал в нем Соболева, хотя тот почти вовсе не был похож на самого себя. Его платье превратилось чуть ли не в лохмотья, подбородок оброс щетиной, волосы были спутаны, а глаза разбегались и не могли остановиться. По его взгляду трудно было даже понять, узнал ли он тут кого-нибудь или нет.
Прежде всего положение выходило глупое, потому что Жемчугов разыгрывал в каземате с Соболевым такого же схваченного, как и он, Тайной канцелярией человека, а тут вдруг он, Митька, сидит за столом вместе с чинящими допрос.
Но ведь невозможно было предположить, чтобы именно Соболева нашли в подвале сгоревшего дома и привели к допросу как поджигателя.
Шешковский понял тоже и глупость, и неловкость положения, и главное - опасность его.
Ушаков сидел с равнодушно-бесстрастной улыбкой и, вероятно, ничего особенного не испытывал, потому что едва ли мог запомнить Соболева в лицо, а если и запомнил, то, во всяком случае, отлично скрыл это.
Немец Иоганн пристально вгляделся в Соболева и вдруг проговорил:
- Да ведь это - тот самый молодой человек, который вскакивал ко мне в лодку.
Иоганн был так поражен, что произнес эту фразу даже по-русски и не хуже, чем это сделал бы любой немец, владеющий русским языком.