Пришла весна. Проталины на склонах покрылись цветами, на деревьях набухли почки и начали выбрасывать светло-зеленую, пахучую листву. И до позднего вечера звучал голос малиновки, чистый, как флейта, переливчатый, словно вода в весеннем ручье.
По небу бежали облака, подгоняемые крепким ветром, качающим деревья, пригибающим к земле кусты. И людям нравилась такая погода.
Однажды, отправившись, как она это частенько делала, на один из курганов с чашей пива для усопших, Сигрид застала там Финна Харальдссона, сидящего и смотрящего в сторону Стейнкьера. Турир и на этот раз взял с собой Финна - и тот ходил, как побитая собака, после выходки Турира в зале. Его преданность Туриру была несомненной, и он был одним из немногих, на кого Турир обращал внимание.
- Кто лежит в этом кургане? - спросил он, когда Сигрид поставила чашу на землю.
- Эти курганы, что над домами, довольно старые, - сказала Сигрид, - в этом кургане должен лежать один из предков Эльвира, которого звали Тронд и который жил до прихода Харальда Прекрасноволосого… - Она замолчала, потом продолжала: - Ты так тяжело переживаешь смерть Раннвейг…
- Для Турира это еще тяжелее, - ответил он. - Когда мы вернулись осенью домой, они были неразлучны.
- Твой отец был рад тому, что Раннвейг вышла замуж?
- Рад? - в голосе его прозвучало презрение. - Он был рассержен тем, что ему пришлось вернуть Туриру все, что тот дал ему. Он даже не пригласил их в гости, старый хрыч.
- В этом нет ничего удивительного, потому что она была любовницей Турира и ждала от него ребенка.
- Они не придавали этому никакого значения. Ты был видела их лица, когда он нес ее на руках на свой корабль!
Сигрид хотела уйти, но Финн остановил ее.
- Вы не должны осуждать Турира, - сказал он. - Он столько пережил в эту зиму. Я видел все собственными глазами, находясь в Бьяркее.
Сигрид внимательно посмотрела на него.
- Ты единственный сын в доме, - сказала она. - Разве родители не нуждаются в тебе?
- Отец всегда делал из меня дурака, - ответил Финн, - говорил, что я корчу из себя знатного, занимаясь военными играми и постоянно тренируясь. И после того, как Раннвейг вышла замуж, стало еще хуже. Я постоянно слышал о том, что смогу выдвинуться лишь благодаря родству с Туриром Собакой. Поэтому я и уплыл в Бьяркей на лодке, а потом перебрался сюда.
- Турир пьянствовал всю зиму? - спросила Сигрид.
- Он не был трезв с того дня, как это произошло, - ответил Финн. - Каждый вечер я укладывал его в постель.
- Ты очень добр, Финн, - сказала Сигрид и вдруг спросила: - На кого похож мальчик?
- Трудно сказать. Мне кажется, все новорожденные одинаково безобразны.
Сигрид усмехнулась.
- Не забудь, что это пиво для Тронда, а не для тебя! - предупредила она его и ушла.
Она медленно шла к дому, сорвав по дороге веточку с распускающимися, клейкими листочками. Она думала о ребенке, которого вынашивала, и ей не верилось, в каком отчаянии она была ровно год назад. На этот раз при одной только мысли о том, что это ребенок Эльвира, шаги ее становились легче, а сопутствующие беременности неудобства превращались в радость. И, чувствуя шевеленье ребенка, этой новой жизни, порожденной их взаимной любовью, она теряла голову от счастья и от сознания того, что это Эльвир живет в ней.
Проталины на склоне холма казались ей глазами ребенка. Пробивающаяся из-под снега трава напоминала ей о зародившейся в ней самой жизни, и она впервые заметила, как прекрасна нежная, мягкая, распускающаяся на деревьях листва, такая же ранимая в своей мягкости, как дитя в ее чреве.
Она чувствовала нежность ко всему, что жило и росло. И это еще больше привязывало ее к маленькому Грьетгарду, компенсируя тот холод и ту ненависть, которые она испытывала к нему прежде.
У него уже прорезался первый зуб; по этому случаю Эльвир подарил ему мальчика, которого прошлой осенью родила одна из рабынь. Сигрид радовалась появлению зуба: так ее сын был надежнее защищен от колдовства.
Грьетгард был крепышом, знавшим, что ему нужно. Он уже умел стоять на широко расставленных ногах, мог приходить в ярость, колотя при этом кулачками и крича до посинения.
- Он унаследовал вспыльчивость от нас обоих, - сказал однажды Эльвир. - Мы должны одергивать его, иначе из него вырастет берсерк! Правда, Сигрид! - с дразнящим смехом произнес он, встретив ее раздраженный взгляд. - Ты можешь не показывать мне свой гнев. Все и без этого знают, что тебя раздразнить легче, чем лемминга!
Всю эту зиму Сигрид и Эльвир, гордые и несговорчивые, устраивали перебранки. Но Сигрид научилась понимать мужа. Она знала, что, когда его глаза сужаются, а голос становится неправдоподобно спокойным, самое лучшее - уступить. И она злилась оттого, что вынуждена была сдаться, будучи уверенной в своей правоте. Хотя в глубине души она чувствовала, что он прав.
Он целиком и полностью владел ею, и она подчинялась ему. И ему даже в голову не приходило, что может быть иначе. И она понимала, почему это должно было быть так: ведь если бы она подчинила его своей воле, тогда бы их любовь, их самые счастливые мгновения оказались бы ложью.
И не то, чтобы он никогда не уступал ей. Если ей удавалось не разъярить его в разговоре, он всегда соглашался с ней, а нередко даже подчинялся. Но она знала, что он уступает ей не из-за слабости.
Иногда какой-то пустяк заставлял его переходить от ярости к смеху, от меланхолии к озорству. В конце концов она научилась распознавать его настроения, научилась оставлять его в покое, когда он переживал свои черные дни. И она научилась также расслабляться вместе с ним в его шаловливой веселости.
И она не хотела, чтобы он был иным.
Остановившись, она глубоко вдохнула в себя весенний воздух, прежде чем войти в дом.
Рука у Сигрид была на перевязи с тех пор, как ее ранили, и она привыкла обходиться одной рукой. Перевязывая рану, Эльвир сказал, что рука должна оставаться в покое. Ее злило, что он воспринимал как должное то, что она терпела перевязку без всякого оханья; ей казалось, что он должен был похвалить ее за терпеливость. И однажды, когда он менял повязку, она дала ему понять, что не мешало бы быть повнимательнее.
- Ты опозоришь себя, если будешь вести себя по-другому, - сказал он.
- К женщине нельзя предъявлять те же требования, что и к мужчине, - укоризненно произнесла она.
- Я предъявляю к тебе посильные требования, - возразил Эльвир. - И если ты станешь вопить от такой раны, как эта, тогда мне придется обращаться с тобой так, как я обращаюсь в походе с юнцами, если те кричат, когда их ранят.
- И как же ты обращаешься с ними?
- Я даю им оплеуху! - ответил Эльвир, продолжая спокойно разматывать повязку.
- Я не юнец, - с гневом произнесла Сигрид. - Тебе пора бы знать об этом!
Эльвир засмеялся.
- Да, - сказал он. - Я рад этому. И мне вовсе не хочется, чтобы ты становилась валькирией. Но я знаю, какая у тебя сила. И я не уважал бы тебя, если бы не ждал от тебя еще большего терпения! - Осмотрев рану, он добавил: - Рана затянулась, но, я думаю, рука должна побыть в покое еще несколько дней.
- Ты разговаривал в последнее время с Туриром? - спросила она.
Эльвир смазал рану мазью из лекарственных растений, обмотал лыком из вяза и сделал новую повязку.
- Он не очень-то разговорчив в последнее время, - ответил он. - Но вчера он пытался разобраться в том, что произошло в день его приезда. И попросил прощения за свою выходку.