- Повозки, сахиб? На закате вверх по дороге проехал Дешу со своей женщиной. Но он ехал из Кишанпура, так? А не в обратную сторону, так? И у них было только два колеса, и их никак не назовешь вереницей, потому что повозка была только одна, так? А потом, совсем недавно, тридцать больших телег, все четырехколесные, проехали в Кишанпур, так? Не знаю, кто такие - чужаки, так? Они всегда переправляются здесь. А еще…
- Спасибо, братец. Держи, - Родни кинул ему рупию, - и никому ни слова о том, что мы тебя расспрашивали, а то попадешь в тюрьму в Бховани, так?
Последние слова он прорычал, но шутка его не рассмешила. Именно эти повозки он искал; "чужаками" они были названы потому, что жили больше, чем в дне ходьбы от хижины говорившего. Он устало отвернулся и сгорбился в седле. Вот и все. Он терпеть не мог проигрывать, да еще по вине этих бестолковых солдат, но оправдания ему не было. Командовал он, и проиграл тоже он. Он продолжал думать.
Повозки уже во владениях кишанпурского раджи. Они могут двинуться на какой-нибудь тайный склад; но весьма велика вероятность, что они направятся в крепость. Он с половиной эскадрона может переплыть Кишан и перехватить их по дороге… скажем, у Обезьяньего Колодца… но тогда у полковника Булстрода будут серьезные неприятности. Или он может отправиться в одиночку; теперь он был вооружен, и не боялся ни девана, ни его таинственных возчиков. Это мысль; он разведает, куда точно поехали повозки и потом доложит Булстроду.
Он перевел Бумеранга в быструю рысь. Через час по виду берега он определил, что находится напротив своего старого лагеря. Остановившись, он подозвал к себе даффадара.
- Разобьете бивуак так, чтобы вас не было видно с того берега. Я пойду один. Никому не говорите, где я. Если завтра к этому времени меня не будет, возвращайтесь в Бховани и доложите полковнику Булстроду. Понятно?
Он спешился, передал кавалеристу поводья Бумеранга, и снял кивер, шпоры, ремни и мундир. Кобуру с пистолетом он засунул за пояс брюк, и, понадеявшись, что патроны не намокнут, соскользнул в реку. Раскаленной коже теплая вода показалась прохладной и восхитительно освежающей.
Он устал сильнее, чем думал, и на противоположном берегу несколько минут лежал на траве. Обеспоковшись, как бы его не выдала белизна рубашки, он измазал и ее, и лицо грязью. Потом двинулся сквозь полоску редких зарослей. Он хорошо помнил это место - здесь стояли палатки его сипаев. Из темноты полей выступили семь высоких деревьев у Обезьяньего колодца. Он низко пригнулся и, притаившись в тени колючей изгороди, устремился туда.
Оказавшись прямо под деревьями, он замедлил шаг. Воздух застыл в неподвижной тишине, и в лунном свете полуразрушенный колодец казался призрачным алтарем давно исчезнувшего народа. Он осторожно ступал по земле, вглядываясь себе под ноги - здесь было царство кобр. Обезьяны, о которых он было позабыл, внезапно разразились пронзительными криками, и, тараторя, тяжело запрыгали по ветвям. Из шума и тьмы ему на голову посыпались листья и сучья. Он сделал последний рывок и упал в траву. К счастью, вокруг никого не было.
Он медленно выдохнул воздух и позволили себе расслабиться. Капли водыс тихим шелестом падали с его рубашки на землю.
Здесь кто-то был. Вдруг, как лицо из линий загадочной картинки, из решетчатой тени колодезного ограды проступил силуэт Серебряного гуру. Родни приподнялся - холодные глаза были устремлены прямо на него. Грудь казалась совершенно неподвижной, торс был выпрямлен, ноги скрещены. Он выглядел как статуя, и брызги света лежали на его коже пятнами проказы.
Родни сполз вниз и замер, стараясь не дышать. Ему не верилось, что гуру его не заметил. Он напряженно всматривался в застывшую напротив тень, когда на вершинах деревьев вновь началась паника. С бесконечной осторожностью Родни повернул голову: в рощу со стороны Кишанского водопада верхом на лошади въезжал деван.
Родни едва не издал вздох облегчения. На такое он даже не смел надеяться. Он поудобнее перехватил пистолет и потянул его на себя.
Лошадь девана перешла на шаг. Приближаясь, тот внимательно осматривался по сторонам и раздраженно бормотал приглушенным голосом:
- Куда подевался этот чертов мошенник-англичанин? Хватит валять дурака!
Лошадь резко шарахнулась в сторону.
- Хат! Ты меня напугал - застыл, как змея! Экая гнусность! Что за мерзкую драку затеяли обезьяны!
Он спешился. Гуру спокойно сказал:
- Это уже не в первый раз. Здесь полно кобр, так что смотри под ноги. Ты чем-то взволнован, Светлейший? Что-то случилось?
- Случилось? Еще бы! Один из твоих соотечественников, пьяный как свинья, мотаясь ночью по окрестностям Бховани, опрокинул повозку и увидел, что в ней! В погоню за нами послали кавалерию - думаю, Делламэн не мог этому помешать. К счастью, они отправили…
- Не сейчас, Светлейший. В три.
- Значит, в три? Буду. Повозки уже едут к озеру, но с толстушками еще уйма хлопот. Мне надо распорядиться, чтобы их, как и все прочее добро, отправили немедленно. Господи, как я буду счастлив, когда все будет позади! Когда же мы начнем убивать? У меня руки чешутся.
Он сел на лошадь, ударил ее по морде и легким галопом поскакал к городу. Родни лежал неподвижно, не сводя глаз с гуру. Итак, он замешан в чем-то, что должно кончиться резней, и он англичанин. Проказа, солнечные лучи и ветер успешно скрыли первоначальный цвет его кожи. Под набедренной повязкой он, возможно, ее чем-то подкрашивал; кроме того, он имел обыкновение посыпать себя пеплом. Его могли бы выдать глаза, но у многих жителей Северо-запада Индии они были такими же светлыми. Чтобы попасть к колодцу, ему пришлось быстро проделать изрядный путь - еще в понедельник он проповедовал о чапатти на Малом Базаре, а толстый купец его слушал.
Повозки "уже едут к озеру". Это могло быть где угодно - княжество было испещрено маленькими озерами и большими прудами. Отыскать его за ночь Родни, безусловно, не мог. Но он мог проследить за Серебряным гуру, и узнать еще что-нибудь, что стоило доложить Булстроду. Что имелось ввиду под "толстушками" и "всем прочим добром", он не понял.
Пять минут спустя Серебряный гуру беззвучно поднялся на ноги. Держа в правой руке деревянную чашку для подаяний, он по середине колеи побрел к городу. Когда в лунном сиянии его силуэт превратился в длинную тень, Родни встал и пошел следом. Обезьяны пронзительно вопили. По обе стороны дороги тянулись призрачно серые поля.
Вскоре по левую руку на низком небе вырос черный квадрат крепости, и невнятный шум города зарокотал в его ушах. В городе праздновали Холи: это могло помочь ему, но могло и помешать. Большинство горожан скопится на площади и главных улицах, переулки в трущобах опустеют, но кампании гуляк будут шататься повсюду и могут наткнуться на него. И хотя вряд ли кто-то привяжется к нему, разве что в избытке пьяного веселья, но из-за них он может потерять Гуру из виду.
Тень впереди него скользнула мимо первых городских лачуг и Родни подобрался поближе. Переулок не освещался, вырытая посреди него канава была переполнена помоями и отбросами, вдоль стен домов лежал толстый слой пыли и сухого навоза, заглушавший стук его сапог. В воздухе стояло зловоние. Из дома, мимо которого он проходил, вывалился какой-то пьяный земледелец и врезался в него. Родни затаил дыхание, но тот выпил слишком много крепкого пальмового вина - тодди, чтобы что-то заметить или забеспокоиться. Шум впереди становился все громче. На каждом углу он дожидался, пока Гуру свернет за следующий поворот, перебегал вперед и снова принимался ждать.
Выглянув из-за угла пустой лавки, он увидел, что переулок впереди стал шире и по сторонам его появились трехэтажные дома. Дальний конец был ярко освещен и толпа людей, что-то выкрикивая, трубила в рога. Переулок уперся в центральную площадь. Вспомнив ночь мятежа, он понял, что дом Ситапары должен располагаться где-то слева, а храм - справа.
Прямо посреди широкой улицы Гуру резко свернул направо и исчез из виду. Родни скользнул вперед и обнаружил, куда тот подевался: узкая щель между глухих стен, видимо, вела к заднему двору храма. Он подождал - сразу идти за Гуру он не осмеливался, хотя стоял на самом виду и его скрывал только мерцающий свет.
Из толпы выкатилась кучка гуляк и, вопя, устремилась по улице ему навстречу. Они тащили с собой медные кувшины, полные красной воды, медные брызгалки, и мешочки с красным и синим порошком. На бегу они плескали и брызгали красной водой на двери домов и друг на друга - этот ритуал символизировал истечение женской крови; и они выкрикивали непристойности, потому что, по преданию, когда-то злого духа удалось отогнать от деревни дерзкими словами. К поясу вожака был подвешен двухфутовый деревянный фаллос; тот одной рукой оттягивал его вымазанный киноварью конец от подбородка, а другой - размахивал колокольчиком. Родни вжался в стену, понадеявшись, что они пройдут мимо, не заметив его - их глаза остекленели от тодди, опиума и похоти.
Они попытались ввалиться в узкий переулок всей толпой, но не смогли, и, заорав вдвое громче, стали разбрасывать цветной порошок, расплескивать воду и трясти факелами так. что сыпался сноп искр. Женщина-кули, в темно-красной юбке и короткой кофточке, тупо хихикая, прислонилась к стене. Мужчина споткнулся и выплеснул на нее полный кувшин красной воды. Она, раскинув колени, рухнула к ногам Родни; мужчина выронил кувшин, нагнулся, чтобы разорвать ее кофточку, и покачнувшись, свалился прямо на нее. Головой он ударился о бедро Родни, и икая, поднял глаза.
- С дороги, парень! Эту поимею я!
И тут он увидел. Родни смотрел, как его затуманенный, рассредоточенный взгляд скользит вверх - от брюк к рубашке, а от нее к лицу. Мужчина закричал:
- Здесь сахиб-англичанин! Сахиб! Сахиб! Он пришел к нам на Холи!