Вельможи, дворяне, священник евангелической церкви, человек около сорока, в почтительных позах, стоя с непокрытыми головами, окружали адмирала. Одет он был в черное, чрезвычайно просто. Он был высок ростом, но слегка сутулился. Морщины на лысом лбу были следствием скорее усталости в боях, чем возраста. Длинная седая борода закрывала грудь. От природы ввалившиеся щеки казались более глубоко впалыми от рубца, который едва могли закрыть длинные усы: в бою при Монконтуре выстрел из пистолета пронзил ему щеку и выбил несколько зубов. Его выражение лица было скорее грустным, чем суровым; ходили слухи, что после смерти отважного Дандло никто никогда не видел улыбки на губах адмирала. Он стоял, опершись ладонью на стол, заваленный картами и планами, посреди которых стояла огромная библия in quarto . Разбросанные по картам и документам зубочистки напоминали об адмиральской привычке, дававшей частые поводы к насмешкам. В конце стола сидел секретарь, повидимому, погруженный в писание писем, которые он время от времени давал адмиралу на подпись. При виде этого великого человека, бывшего для своих единоверцев значительнее короля, так как в лице адмирала протестанты чтили героя и святого, Мержи почувствовал прилив такого уважения, что, приближаясь к нему, невольно опустился на одно колено. Адмирал, и удивленный и раздосадованный столь неожиданным и необычным выражением почтительности, дал ему знак подняться и несколько сердито принял письмо, переданное ему восторженным молодым человеком. Он бросил взгляд на гербовую печать.
- Это от моего старого товарища, барона де-Мержи, - произнес он, - а вы так на него похожи, молодой человек, что должны быть ему сыном.
- Сударь, мой отец хотел бы очень, несмотря на старость, приехать лично передать вам свое почтение.
- Господа, - сказал Колиньи, прочтя письмо и оглядываясь на окружающих, - представляю вам сына барона де-Мержи, проехавшего больше двухсот миль, чтобы присоединиться к нашему делу. Кажется, для фландрского похода у нас не будет нехватки в добровольцах. Господа, прошу вас любить и жаловать молодого человека. К его отцу вы все питаете высокое уважение.
И тотчас же человек двадцать обступили Мержи с приветствиями и предложениями услуг.
- А были ли вы уже на войне, мой друг Бернар? - спросил адмирал. - Удалось ли вам понюхать пищальный порох?
Мержи покраснел, отвечая, что ему еще не пришлось испытать счастья в битве за веру.
- Лучше вам поздравить самого себя с тем, что не пришлось ни разу проливать кровь своих сограждан, - ответил ему Колиньи с суровой важностью. - Благодарение богу, кончилась гражданская воина. Вера получила право вздохнуть, и вы, счастливец больший, чем мы, поднимаете оружие только против врагов вашего короля и вашей родины.
Затем, положив руку на плечо молодому человеку, он сказал:
- Я убежден, что вы оправдаете доблесть крови, текущей в ваших жилах. В согласии с намерением вашего родителя вы будете служить вначале среди моих дворян. А когда мы встретимся с испанцами, захватите их знамя и получите чин корнета в моем полку.
- Клянусь вам, - решительно воскликнул Мержи, - сделаться корнетом после первой стычки, иначе у моего отца не будет сына!
- Хорошо, сынок, ты говоришь словами своего родителя. - Потом он крикнул:
- Вот дядя Самуэль - мои управляющий, если тебе нужны деньги на снаряжение, то обращайся к нему.
Управляющий низко поклонился Мержи, но тот поспешил поблагодарить и отказаться.
- Мой отец и мой брат, - произнес он, - дают мне вполне достаточно на жизнь.
- Твой брат?.. Капитан Жорж Мержи - вероотступник с первой гражданской войны…
Мержи грустно попик головою, губы шевельнулись, но слов не было слышно.
- Он храбрый солдат, - продолжал адмирал, - но к чему храбрость без страха божьего! Молодой человек, у тебя в семье ты можешь найти образец, которому ты будешь подражать, и пример, которому не смеешь следовать.
- Я постараюсь подражать славным подвигам моего брата… а не его изменчивости.
- Ну, вот, Бернар, приходи ко мне почаще, считай меня другом; правда, не очень здесь хорошее место для науки добрых нравов, но я надеюсь скоро всех вас увести отсюда и поведу туда, где можете завоевать славу.
Мержи почтительно наклонил голову и отступил к толпе, окружавшей адмирала.
- Господа, - заговорил Колиньи, продолжая разговор, прерванный появлением Мержи. - Со всех сторон имею я добрые вести. Руанские убийцы наказаны…
- Но тулузские еще не понесли кары, - сказал старый священник с липом мрачным и изуверским.
- Ошибаетесь, сударь, я только что получил оттуда весть. К тому же в Тулузе уже приступила к действию паритетная палата . Дня не проходит, чтобы его величество не дал нам доказательства равного правосудия для всех вер.
Старый священник недоверчиво покачал головой. Седобородый старик, одетый в черный бархат, воскликнул:
- Его правосудие равно для всех, да! Шатильонов, Монморанси и Гизов, всех вместе хотели бы обезглавить одним ударом Карл - король - и его достойная матушка!
- Говори с большим уважением о короле, метр Бониссан, - строго сказал Колиньи. - Давайте забудем, забудем, наконец, старые счеты, старую месть. Пусть не говорят, что католики лучше нас исполняют божьи предначертания о забвении обид.
- Клянусь костями моего отца, им это легче сделать, чем нам! - пробормотал Бониссан. - Двадцать три мученика только в нашей семье - это не скоро успокоит мою память.
Он еще продолжал говорить с горечью, как вдруг дряхлый старик, с отталкивающей наружностью, закутанный в серый изношенный плащ, вошел на галлерею, растолкал толпу и передал запечатанный пакет Колиньи.
- Кто вы такой? - спросил тот, не ломая печати.
- Один из ваших друзей, - ответил старик сиплым голосом и тотчас же вышел.
- Я видел, как нынче утром этот старик выходил из владений Гизов, - сказал молодой дворянин.
- Это магик, - крикнул другой.
- Отравитель, - крикнул третий.
- Герцог Гиз послал его отравить господина адмирала.
- Отравить меня? - спросил адмирал, в сомнении пожимая плечами. - Отравить меня письмом?
- Вспомните о перчатках Наваррской королевы! - воскликнул Бониссан.
- В отравленные перчатки я так же не верю, как и в отравленное письмо, но я твердо верю, что герцог Гиз не может совершить подлого поступка.
Он собрался сломать печать, как вдруг Бониссан бросился к нему и вырвал письмо из рук со словами:
- Не распечатывайте его, чтобы не вдохнуть смертельный яд.
Все присутствующие столпились вокруг адмирала, который старался освободиться от Бониссана.
- Я вижу, что из письма выходит черный дым, - закричал кто-то.
- Бросьте его, бросьте его! - раздался общий крик.
- Оставьте меня, безумцы, - говорил адмирал, отбиваясь. В минуту этой своеобразной борьбы бумага выпала на пол.
- Самуэль, друг мой, - воскликнул Бониссан, - покажи себя верным слугой, вскрой пакет и передай своему господину только после того, как сам убедишься, что в нем нет ничего подозрительного и страшного.
Поручение не пришлось по вкусу управляющему. Мержи без колебании поднял письмо и вскрыл печать, и тотчас же вокруг него образовалась пустота: все отодвинулись, словно взрывчатый снаряд должен был разорваться. Тем временем из пакета не вышло никакого зловредного дыма, никто даже не чихнул. В конверте, которого все испугались, был только довольно грязный лист бумаги, на котором виднелись несколько строк, вот и все.
Те же самые люди, которые только что отшатнулись, первые подошли со смехом, как только исчез всякий намек на опасность.
- Что значит эта дерзость? - воскликнул Колиньи гневно, освобождаясь при этом из рук Бониссана. - Распечатывать письмо, адресованное мне!
- Господин адмирал, если бы, к несчастью, в этом пакете был тончайший яд, способный остановить ваше дыхание, то лучше было бы стать жертвою смерти молодцу вроде меня, чем вам, жизнь которого неисчислимо драгоценна для дела веры.
Восхищенный шопот раздался вокруг. Колиньи сердечно пожал руку и, минуту промолчав, ласково обратился к молодому человеку:
- Уж если ты сделал так, что письмо распечатано, то прочти сам, что в нем написано.