Мержи немедленно прочел следующее:
"Небо на западе залито кровавым светом, звезды исчезли с небосвода, и пламенные мечи появились в воздухе. Надо ослепнуть, чтобы не понять сих пророческих знамений. Гаспар, препояшься мечом, пристегни шпоры, иначе по прошествии немногих дней враны будут пировать на твоем трупе".
- Враны! Несомненно, вороном он называет Гиза. Обратите внимание на первую букву.
Адмирал пренебрежительно пожал плечами. Кругом все стояли молча, но без слов понятно было, что это пророчество возымело действие.
- Однако, сколько в Париже людей, занятых только глупостями, - холодно сказал Колиньи. - Разве не говорил кто-то, что в Париже около десяти тысяч бездельников, живущих только тем, что предсказывают будущее!
- Не следует пренебрегать этим советом, - сказал капитан пехоты. - Герцог Гиз довольно открыто заявил, что он не будет спать спокойно, пока не вонзит вам шпаги в живот.
- Убийце очень легко к вам проникнуть и нанести удар, - добавил Бониссан. - На вашем месте я не иначе отправлялся бы в Лувр, как в панцыре.
- Полно, товарищи, - ответил адмирал, - не к нам, старикам-солдатам, направятся убийцы. Они нас больше боятся, чем мы их.
После этого несколько времени он разговаривал о фландрской кампании и положении вероисповедных дел. Многие вручали ему просьбы для передачи королю. Он принимал их милостиво и для каждого посетителя находил ласковое слово. Часы пробили десять. Он приказал подать свою шляпу и перчатки, чтобы отправиться в Луврский дворец. Иные простились с ним, но большинство последовало за адмиралом, чтобы служить ему свитой и охраной в одно и то же время.
Глава седьмая
ВОЖДЬ ПАРТИИ
(ПРОДОЛЖЕНИЕ)
Завидев возвращающегося брата, капитан крикнул ему издали:
- Ну, что же, видел ты Гаспара первого, как он тебя принял?
- Так милостиво, что я не забуду этого никогда.
- Очень рад этому.
- Ах, Жорж, какой это человек!
- Какой это человек? Приблизительно такой же, как и всякий другой. Чуть больше терпения, чуть больше честолюбия, чем у моего слуги, если отбросить разницу сословий. А то, что он родился от Шатильона, дало ему не мало.
- По ведь не происхождение обучило его воинскому делу и превратило его в первого военного вождя нашего времени?
- Конечно, нет, но заслуги его не помешали ему постоянно быть битым. Довольно, будет говорить о нем. Сегодня ты повидал адмирала, ну и прекрасно. Всякому князю свой почет. И твои посещения так и нужно было начать с дома Шатильонов. А теперь… не угодно ли тебе поехать завтра на охоту? Там я представлю тебя кое-кому, кто тоже весьма заслуживает того, чтобы ты на него посмотрел: я говорю про Карла, короля Франции.
- Я буду участником королевской охоты?
- Ясно. Ты увидишь красивейших дам и красивейших лошадей королевского двора. Сборный пункт в Мадридском дворце. Надо быть там завтра на заре. Ты возьмешь мою лошадь, серую в яблоках. Ручаюсь, что пришпоривать не придется, она не отстанет от собак.
Слуга передал Мержи письмо, принесенное королевским пажем. Мержи открыл его и прочел с удивлением, разделенным его братом: в пакете был приказ о производстве Мержи в корнеты. Королевская печать свисала с грамоты, составленной по всей форме.
- Что за чорт! - воскликнул Жорж. - Вот внезапное счастье! Объясни мне ради всех чертей, как это Карл IX, не знающий о том, что ты существуешь на свете, шлет тебе приказ о производстве тебя в корнеты?
- Я думаю, что обязан этим господину адмиралу, - сказал Мержи. И после этого рассказал брату всю историю с таинственным пакетом, который он распечатал так смело. Капитан хохотал до упаду, слушая конец приключения, и начал безжалостно издеваться над братом по этому поводу.
Глава восьмая
ДИАЛОГ МЕЖДУ ЧИТАТЕЛЕМ И АВТОРОМ
- Ах, господин автор, вот прекрасный случай для вас набросать ряд портретов! И каких портретов! Вот вы поведете нас в Мадридский дворец, в самый центр придворной жизни. И какой придворной жизни! Вы покажете нам этот смешанный двор, одновременно французский и итальянский! Познакомьте нас поочередно со всеми выдающимися особами этого двора. Сколько вещей мы сейчас узнаем, и как интересен будет день, проведенный среди всех этих великих особ!
- Увы! господин читатель, чего вы у меня просите? Я и сам хотел бы обладать достаточным талантом, чтобы написать историю Франции. Я не стал бы тогда рассказывать сказки. Но, скажите пожалуйста, почему вы хотите, чтобы я знакомил вас с людьми, которым не предстоит играть никакой роли в моем романе?
- Но, в таком случае, вы делаете величайшую ошибку, не давая им никакой роли. Как? Вы переносите меня в 1572 год и думаете увильнуть от характеристики столь замечательных людей! Полноте, тут не может быть колебаний. Начинайте! Даю вам первую фразу: " Дверь салона открылась. На пороге показался… "
- Но, господин читатель, в Мадридском замке не было никакого салона. Салоны…
- Ну хорошо, в таком случае: " Большая зала была наполнена толпою… и т. д.…, среди которой выделялись.. . и т. д."
- Кто хотите вы, чтобы там выделялся?
- Ну, чорт возьми, во-первых , Карл IX…
- А, во-вторых ?
- Постойте-ка. Вы сначала опишите его костюм, потом обрисуйте его физический облик и, наконец, дайте его нравственную характеристику. Это же широкая дорога для всякого, пишущего роман.
- Его костюм? Он одет охотником с большим рогом вокруг шеи.
- Вы слишком кратки.
- Что касается его физического облика. Погодите… ей-богу, вы прекрасно сделали бы, если бы пошли посмотреть его бюст в Ангулемском музее. Он стоит там во второй зале, под № 98.
- Но, господин автор, я живу в провинции, что же вы хотите, чтобы я специально приехал в Париж любоваться на бюст Карла IX?
- Ну хорошо, представьте себе молодого человека, недурно сложенного, с головой несколько ушедшей в плечи. Он вытягивает шею и неуклюже выставляет лоб вперед, его нос немного толстоват, губы тонкие, рот широкий, верхняя губа очень выдается вперед. Цвет лица у него землистый, и большие глаза зеленого цвета никогда не глядят прямо на человека, с которым он ведет беседу. В конечном счете нельзя прочесть в его глазах: " Варфоломеевская ночь ", или еще что-либо в этом роде. Совсем нельзя. Выражение глаз у него скорее тупое и беспокойное, нежели жестокое и свирепое. Вы представите себе его довольно верно, вообразив какого-либо молодого английского джентльмена, входящего в одиночку в обширную гостиную, где все уже сидят. Он проходит, минуя живую изгородь из разряженных дам, замолкающих при его появлении. Зацепившись за платье одной из них, опрокинув стул под другой, он с большим трудом добирается до хозяйки дома и только тогда замечает, что, выходя из кареты у дверей особняка, он покрыл грязью от колес рукав своего фрака. Вам наверняка встречалось видеть такие перепуганные физиономии, может быть, вы даже сами посматривали на себя в зеркало, покуда не приобрели светский облик, давший вам полную уверенность в умении войти…
- А Екатерина Медичи?
- Екатерина Медичи? Чорт возьми, вот об этом я не подумал. Я уверен, что я в последний раз вывожу пером это имя: эта толстая женщина, еще свежая и, как говорят, для своего возраста достаточно сохранившаяся, с большим носом, поджатыми губами, словно у человека, испытавшего, как подкатываются первые приступы морской болезни. У нее полузакрытые глаза, каждую минуту она зевает. У нее монотонный голос, и она произносит совершенно одинаковой интонацией фразы: " Ах, кто меня избавит от этой ненавистной Беарнской " и " Магдалина, налей сладкого молока моей неаполитанской собачке ".
- Очень хорошо, но вложите ей в уста несколько слов, хоть немного более примечательных. Ведь она только что отравила Жанну д’Альберэ, но крайней мере об этом шумели, это должно было наложить на нее печать.
- Совсем нет, ибо если бы это было заметно, то куда годилось бы ее замечательное притворство. Впрочем, уж если на то пошло, то, по моим сведениям, она в тот день говорила только о погоде.
- А Генрих IV, а Маргарита Наваррская? Покажите нам Генриха - храбреца, изящного волокиту, всегда добродушного. Маргарита тайком передает любовную записку пажу, в то время как Генрих, в свою очередь, пожимает ручку одной из придворных дам Екатерины.
- Относительно Генриха IV никто не подумал бы в то время, что этот огромный, взбалмошный малый будет королем Франции. Он уже забыл свою мать, скоропостижно скончавшуюся за две недели перед тем. Разговаривал он только с егерем, вступив в бесконечные рассуждения об оленьем помете, так как собирались поднять оленя. Я пощажу вас, избавив от подробностей, так как надеюсь, что вы не охотник.
- А Маргарита?
- Ей нездоровится, она не выходит из комнаты.