- Я не виноват, дорогой, - входя, сказал вновь прибывший, - впрочем, я не опоздал. - Он достал из кармана часы и продолжал: - Пять часов. Вообразите, я выиграл у Вальжюзона что-то около тридцати тысяч франков, и мне нужно было дать ему возможность отыграться, пока его проигрыш не снизился до десяти тысяч. Итак, ты дерешься?
- О Боже мой, да!
- Александр пришел и сказал мне об этом в ту минуту, когда я проиграл две сотни луидоров и потому плохо слушал. Разве ты не взял бы двадцать девять, открывая козырную карту и имея первый ход?
- Конечно, взял бы.
- Так вот, я открыл пятерку треф; этот болван Ларри, который тасовал карты, сдал тройку себе и сделал глупость, как все, что он делает, поскольку туза и короля он сдал другому. Я уже проиграл десять тысяч франков, когда мне пришла хорошая идея отыграться в экарте с Вальжюзоном, - таким образом, я ничего не потерял, но и не выиграл. Вы не играете, Фабьен?
- Нет.
- И хорошо делаете, не знаю ничего глупее, чем игра. Это дурная привычка - я хотел бы избавиться от нее. Нет ли для этого какого-либо лекарства, доктор, но приятного лекарства, морального лекарства в соединении с хорошим гигиеническим режимом? К слову сказать, мой дорогой, где этот негодяй д’Арвиль отыскал своего ужасного повара? Не иначе как у какого-нибудь конституционного министра. Вчера он подал нам обед, который никто не мог есть. Ты, верно, пронюхал об этом и хорошо сделал, что не пришел. Ах, да, где ты дерешься?
- В Булонском лесу, аллея Ла-Мюэт.
- О, классические традиции! Знаешь, дорогой, там уже больше не дерутся с тех пор, как ты уехал на Гваделупу; теперь дерутся в Клиньянкуре или в Венсене. Там есть очаровательные места, открытые Нестором. Знаешь, это Христофор Колумб наших дней. Он дрался там с Галуа - великолепная дуэль! Ты знаешь, какие они оба храбрецы. Они обменялись тремя ударами шпаги и разошлись, довольные друг другом, как боги: "Numero Deus impare gaudet". Ну, ты видишь, какова моя латынь? И как подумаешь, что этот болван Ларри, который обставил меня сегодня со своей трефовой тройкой на двести луи, некогда получил в ущерб мне премию за школьный перевод…
- Ты отыграешься сегодня вечером. Мне кажется, господа, что пора отправляться, - заметил Оливье, - не следует заставлять себя ждать.
- Как мы туда поедем?
- У меня есть что-то вроде ландо, и шпаги уже там, - сказал я, - карета вполне приличного вида, никто никогда не догадается, кто в ней находится.
- Хорошо, пойдем.
Мы вышли, уселись в карете и приказали кучеру отвезти нас в Булонский лес, в аллею Ла-Мюэт.
- Кстати, - сказал Альфред, когда мы тронулись в путь, - у меня, возможно, тоже будет дуэль.
- И по какому поводу?
- Из-за тебя.
- Из-за меня?
- Да, помнишь, как недавно у госпожи Меранж ты сказал, что не знаешь на Гваделупе никакого господина по имени де Фаверн?
- Да, конечно.
- Я услышал тебя, когда играл партию в вист; это влетело мне в одно ухо и не успело еще вылететь из другого, как позавчера вдруг предлагают в клуб кого бы вы думали?.. Некоего господина Анри де Фаверна, называющего себя виконтом, хотя он неизвестно кто, я убежден в этом. Тогда я сказал, что нельзя принять этого человека в клуб, что Фаверны не существуют, что ты знаешь Гваделупу, как свой карман, и никогда не слышал об этих людях. Ему отказали. Это досадно, так как он хороший игрок, вот и вся история. Кажется, он узнал, что я был против него, и полон злобы против меня. На здоровье! Когда ему надоест злиться на меня, он скажет мне об этом, я его жду. Кстати, а ты с кем дерешься?
- С ним.
- С кем?
- С твоим господином Анри де Фаверном.
- Как! Он злится на меня, а дерется с тобой?
- Да, он, по-видимому, узнал, что все сведения о нем поступают от меня, и, естественно, обратился ко мне.
- О, минутку! Минутку! - вскричал Альфред. - Я ему скажу…
- Ты ничего не скажешь. Этот господин мужлан, а с такими не разговаривают; впрочем, твое дело не имеет отношения к моему. Он меня оскорбил, и мне с ним драться. После будет твоя очередь.
- О да, ты хорошо с этим справляешься, если берешься за дело. Что же касается этого типа, прошу тебя, не убивай его совсем; я тебе его оставляю только при этом условии. Хочешь сигару?
- Спасибо.
- Ты даже не знаешь, от чего отказываешься! Это настоящие сигары испанского короля: Вернон привез их из Гаваны.
- Вы не курите, доктор?
- Нет.
- Напрасно.
И Альфред зажег сигару, устроился поуютнее в углу кареты и целиком погрузился в приятное занятие, наслаждаясь ароматным дымом.
V
АЛЛЕЯ ЛА-МЮЭТ
А в это время начал заниматься бледный, болезненный рассвет и из тумана стал вырисовываться Булонский лес.
Впереди нас двигалась коляска. Поскольку она свернула к воротам Майо, мы больше не сомневались, что она везла нашего противника, и приказали кучеру следовать за ней. Она направлялась к аллее Ла-Мюэт и остановилась, проехав ее на треть. Наша карета остановилась рядом с ней, и мы вышли.
Господа, приехавшие прежде нас, уже высадились.
Я взглянул на Оливье.
Он совсем преобразился, нервное волнение, владевшее им накануне, полностью исчезло, он был спокоен и холоден, улыбка высокомерного презрения кривила его рот, и только между его бровей можно было заметить легкую складку; ни одного слова не слетело с его губ.
Его противник представлял полную ему противоположность: он громко говорил, раскатисто смеялся, сильно жестикулировал, но при этом его гримасничающее лицо было бледным и искаженным; время от времени нервный спазм сжимал ему грудь и вызывал зевоту.
Мы подошли к двум его секундантам, которые предложили ему отойти в сторону.
Тогда, насвистывая, он отошел на несколько шагов и начал втыкать свою трость в землю с такой силой, что сломал ее.
Подготовиться к дуэли было просто. Господин де Фаверн назначил час дуэли, Оливье выбрал оружие, и всякое примирение было невозможно.
Вопрос заключался только в том, чтобы договориться, прекращать ли поединок после первой раны или он продлится так, как это будет угодно противникам.
По этому поводу высказался Оливье - это было его право, право оскорбленной стороны: ничто не должно было останавливать боя, кроме падения одного из противников.
Секунданты противника немного поспорили, но вынуждены были уступить; мы не знали ни одного ни другого - это были друзья г-на Анри де Фаверна. Мы считали их вполне подходящими для исполняемых обязанностей, если не принимать во внимание их резкости и унтер-офицерских манер.
Я предложил им осмотреть шпаги.
Пока они занимались этим, я вернулся к Оливье.
Он был занят тем, что разглядывал геральдическую ошибку, вкравшуюся в герб его противника, несомненно самодельный: виконт перепутал цвета.
Оливье увидел меня и отвел в сторону.
- Посмотрите, - сказал он мне, - вот два письма, одно для моей матери, а другое для…
Он не произнес имя, но показал его на письме, это было имя молодой особы, которую он любил и на которой собирался жениться.
- Все может случиться, - продолжил он. - Если мне не повезет, отошлете это письмо моей матери, что же касается другого, мой друг, отдайте его лично ей.
Я пообещал все исполнить.
Затем, видя, что, чем ближе момент схватки, тем спокойнее становилось его лицо, я сказал ему:
- Мой дорогой Оливье, я начинаю верить, что этот господин пожалеет о своем оскорблении и дорого заплатит за свою неосторожность.
- Да, - подхватил доктор, - особенно если ваше хладнокровие не напускное.
На губах Оливье появилась улыбка.
- Доктор, - ответил он, - при обычном состоянии здоровья каким бывает пульс человека, если его ничто не возбуждает?
- Ну, шестьдесят четыре или шестьдесят пять ударов в минуту, - ответил доктор.
- Пощупайте мой пульс, доктор, - сказал Оливье, протягивая Фабьену руку.
Фабьен вытащил часы, прижал палец к артерии на запястье и через минуту сказал:
- Шестьдесят шесть ударов - удивительное самообладание. Если ваш противник не святой Георгий, он будет мертв.
- Дорогой Оливье, - спросил Альфред, обернувшись к нему, - ты готов?
- Я? - спросил Оливье. - Я жду.
- Ну что ж, тогда, господа, - сказал Альфред, - ничто не мешает вам покончить с этим делом.
- Да, да, - закричал г-н де Фаверн, - да, быстрей, быстрей, черт побери!
Оливье посмотрел на него с едва заметной презрительной улыбкой, потом, видя, что тот сбросил сюртук и жилет, сделал то же.
И тут обозначилось еще одно различие между этими двумя людьми.
Оливье был одет с очаровательным изяществом, он полностью привел себя в порядок для поединка: на нем была сорочка тончайшего батиста, свежая и тщательно плиссированная, сам он был чисто выбрит, его волосы вились, словно только что из-под щипцов камердинера.
Шевелюра же г-на де Фаверна, напротив, говорила о его беспокойной ночи.
Очевидно, он даже не причесался со вчерашнего дня, его волосы были взлохмачены, во время этой неспокойной ночи борода его отросла, а жаконетовая сорочка явно была та же, в которой он спал.
- Решительно, этот человек мужлан, - прошептал мне Оливье.
Я вручил ему одну из шпаг, в то время как другую дали его противнику.