Павел напряженно изучал реакцию Суворова, боясь спровоцировать любое несогласие. Но фельдмаршал не снисходил. Он продолжал смотреть на крестик. Потом Павел понял, как он мог разбить лед: надо было ввести в разговор третье, нейтральное, лицо, то есть лицо, которое было выше и его, и Суворова, лицо, которому Суворов не мог бы никогда отказать.
– Александр Васильевич, Европа горит!
– Слышал.
– Римский император требует вас в начальники своей армии!
– Признателен.
– Так освободите же Европу от этой якобинской заразы! – Павел провозгласил громко, восторженно, надеясь, что эти эффектные слова пробудят в Суворове воинственный дух защитника христианства и вдохновят его на титанический подвиг.
Но Суворов даже не моргнул.
– Будет нелегко, – сказал фельдмаршал после длительного молчания.
В зале начали ахать. Но Павел, как и все его приближенные, знал, что Суворов имел в виду. Это была не провокация и не неуверенность в себе. Это был последний, хорошо продуманный ход игрока, объявляющего своему противнику мат. И Павлу ничего не оставалось, как признать свое поражение. Однако он в этом признался не тем восторженным громким голосом, а тихо, почти самому себе, так, чтобы из-под балдахина его слова не ускользали.
– Я понимаю, Александр Васильевич. Я все понимаю. Ведите войну по-вашему тогда. Так, как вы считаете нужным. Ведите войну по-русски.
* * *
Пока Суворов встречался с императором и его военной коллегией (и позиция фельдмаршала оставалась двусмысленной – он не соглашался возглавлять антифранцузскую коалицию, но и не отказывался от предложения), новость о его возвращении из ссылки в Петербург разлетелась по всему городу. Всадники, курьеры, караульщики, да и простые пешеходы бегали по дворам, садам, площадям и набережным, крича: "Вернулся Суворов! Вернулась честь русской армии!". Звонари били в колокола, по улицам шагали барабанщики и трубачи, играя триумфальные марши. На всех перекрестках, во всех концах города раздавалось имя фельдмаршала: от Кадетской набережной до Обводного канала, от Никольского морского собора до Сампсониевского собора. Невский проспект не видал такого общего экстаза с 1732 года, когда двор императрицы Анны Иоанновны вернулся в Санкт Петербург после четырехлетнего пребывания в Москве.
Не видали такого ликования и Летний сад, и Сергиевская улица, и Таврический сад, и Воскресенская улица, и Смольная площадь, да и сам монастырь, при котором процветал институт благородных девиц. И пока на Дворцовой площади расходились парадные роты, в этом уединенным институте, во втором корпусе, на первом этаже, в классе № 14, девушки старшего курса сдавали устный экзамен по истории Древней Греции. Возле учительского стола стояла стройная, восемнадцатилетняя, с длинной темной косой София Шереметьева и отвечала на тему "Реформы афинского архонта Солона".
– …Затем очень важное последствие имело разделение всех граждан полиса на четыре имущественных слоя. Принадлежность к одному или к другому слою определялась годовым доходом, исчисляемым сельскохозяйственной продукцией. Первый слой – пентакосиомедимны, которые имели более 500 медимнов зерна в год; они могли избираться архонтами и казначеями. Второй слой – гиппеи, которые имели свыше 300 медимнов и, следовательно, могли служить в кавалерии. Третий слой – зевгиты, которые имели свыше 200 медимнов зерна и служили в пехоте. Последний слой, феты, имеющие менее 200 медимнов зерна, имели право участвовать в народных собраниях, но не могли занимать государственные должности. Солон также основал Гелиэю, то есть Верховный суд, в котором все афинские граждане, кроме фетов, могли возбуждать иски не только против частных лиц, но и против публичных и государственных деятелей.
– Вопрос, – прервала Софию учительница. – Что способствовало развитию внешней торговли Афин?
– Замена прежней эгинской монеты эвбейской.
– Продолжайте.
– Самая значительная реформа Солона называлась сисахфия. Согласно этой реформе, отменили все невыплаченные долги, освободились от рабского статуса каббалистические должники и…
София застыла, заметив, что у учительницы скривился рот.
– Продолжайте, София Ивановна.
– И… – София закрыла глаза, скрывая свой страх.
– Продолжайте. Мы почти закончили.
– И… и… наотрез запрещалось долговое рабство. Таким образом, борьба между аристократией и "закабаленным" демосом прекратилась, и афинское государство начало приобретать демократический характер.
– Вопрос. Как был обнародован законодательный свод Солона?
– Законодательный свод был записан на деревянных досках, кирбах, и выставлен в публичное место, например на центральную площадь или возле Акрополя.
– Хорошо.
София покраснела, и слезы хлынули из ее глаз.
– Нет! – она фыркнула.
– Что?
– То есть Вы мне поставите "хорошо", а не "отлично", да?
– Я этого не сказала.
– Но я знаю. Вы это имели в виду.
Учительница прищурила свои лазоревые глаза и сложила руки на столе. На лбу ее легли складки, и губы сжались, напрягая высокие скулы.
– Я еще не решила, какую отметку Вам поставить, София Ивановна. На данный момент я могу сказать, что Вы прекрасно знаете события Древних Афин. Отметки будут вывешены завтра в коридоре на обычной доске. Если у Вас возникнут вопросы, приходите ко мне, и мы их обсудим.
Утром однокурсницы собрались в вестибюле и с нетерпением поспешили к доске объявлений.
– Я знаю, она мне поставит "хорошо", – хмурилась София. – Я ей просто не нравлюсь.
– Да чего ты расстраиваешься? – утешала ее подружка. – Она никому не ставит "отлично".
Девушки нашли свои отметки.
– "Удовлетворительно"! – вскрикнула одна.
– "Удовлетворительно"? – вздохнула другая.
– "Хорошо"?! – заплакала София. – Я так и знала! Я же вам говорила! Это несправедливо!
Вытирая слезы, София помчалась в класс выяснять отношения с учительницей.
– Александра Алексеевна, я не заслужила отметку "хорошо", – всхлипнула София. – Я подробно отвечала на вопросы. Вы сами сказали, что я прекрасно знаю историю Древних Афин. Вы же отлично знаете, что я без единой ошибки Вам объяснила реформы Солона.
– Вы уверены? – учительница подняла одну бровь.
София покраснела.
– Но это же было просто слово, Александра Алексеевна. Одно слово, неправильно произнесенное. Я просто запуталась. Вместо кабальные должники, я сказала каббалистические должники. Но я же потом себя поправила.
– София Ивановна, я не буду Вас спрашивать, откуда Вы знаете этот термин. Но он далеко выходит из контекста темы Древних Афин, следовательно, его можно считать не просто словесным ляпсусом, а настоящим заблуждением, – твердо сказала учительница.
– Нет!
– Более того, Вы ничего не сказали про запрет Солона на вывоз зерна из Афин, что тоже помогло развитию сельского хозяйства. Вы даже не упомянули Совет четырехсот.
София сразу не ответила, а долго смотрела на каменное лицо учительницы.
– Вы же знаете, Александра Алексеевна, что дело тут вовсе не в зерне и не с Совете. Вам просто не понравилось это слово. Я это видела по Вашей реакции.
Учительница отвела глаза и взглянула на ряд тонких берез, стоящих за окном.
– Неправда, София.
– Я не заслужила эту отметку. Я заслужила "отлично", Александра Алексеевна. И Вы это знаете.
– Надо знать предмет, а не смотреть на реакцию учительницы, – строго сказала Александра Алексеевна, не поворачиваясь к студентке.
София встала и гордо, уже с бесслезными глазами, вышла из класса.
Позже, после обеда, прогулявшись в прибрежном саду позади монастыря, Александра Снежинская села на скамейку и погрузилась в "Мысли" Паскаля. Воздух был живой, и было слышно, как в музыкальном зале репетировали концерт с арфой и клавесином. По Неве в сторону Петропавловки шли грузовые суда, баркасы и двухмачтовые шхуны.
На соседней скамейке сидели коллеги Александры, обсуждая встречу Суворова с императором.
– И я вообще не понимаю, почему наша Елизавета Александровна не могла на один день приостановить сессию и отпустить девчонок на парад, – рассуждала кругленькая Ольга Григорьевна, преподавательница рисования. – Когда еще будет такое событие?
– Меня не это волнует, – ответила Варвара Семеновна, веснушчатая рыжеволосая учительница арифметики. – Меня настораживает факт, что Суворов еще не дал свое согласие.
– Как! – удивилась Ольга. – Он может отказаться? Что же будет? Кто же его заменит?
– В том-то и дело – никто. В Вене и Лондоне считают, что только наш Суворов может отвоевать у французов Северную Италию.
Последнее слово привлекло внимание Александры.
– Но отказываться идти в поход было бы неуважительно со стороны фельдмаршала, – заносчиво сказала Ольга. – Ведь все-таки император его простил.
– Еще неизвестно, кто кого простил. И неизвестно, кто кому больше нужен.
– Где же тогда его честь, если он откажется?
– Вот тут ты права, голубка. Вот почему, я думаю, Суворов примет миссию. Ради сохранения русско-австрийской дружбы и ради своей чести. Но…
– Но?
– Но не ради… – Варвара наклонилась поближе к своей собеседнице и прошептала: – …не ради императора.
– Александра Алексеевна! – раздался кроткий женский голос.
К Александре подошла помощница начальницы.
– Да, Наталья Степановна?
– Елизавета Александровна Вас искала, – сказала девушка любезным голосом. – Вы бы не смогли зайти к ней в кабинет?
– Конечно. Скажите ей, что я непременно зайду.