* * *
Овальный амфитеатр в середине площади Сан-Марко заполнялся патрициями. Они заходили со стороны базилики через громадную восемидесятифутовую Триумфальную арку, украшенную рельефами героев Олимпа. На противоположной стороне арены, напротив церкви Сан-Джеминиано, возвышался двухэтажный деревянный теремок с большими хрустальными окнами. Его второй этаж служил специальной зрительной площадкой и был соединен с залами Старых Прокураций длинным коридором.
– Ой, как много людей! – испугалась графиня дю Нор, идя по коридору и проверяя прочность пола. – Неужели они все… то есть неужели все эти люди поместятся в амфитеатре?
Пьяцца Сан-Марко была залита бушующим народом. Не было ни одного безлюдного пятнышка на целой площади.
– Не беспокойтесь, мадам, – уверенно сказал прокуратор Пезаро. – Сначала в амфитеатре будут сидеть патриции, а потом поменяются местами, и во время второго акта арена будет предоставлена народу.
– Что? – удивился граф дю Нор. – Вы хотите сказать, что во время целого первого акта народ будет стоять снаружи?
– Да, Ваше Сиятельство.
– А Вы не волнуетесь, что возникнут… ну, как сказать, беспорядки. Ведь все-таки вы же понимаете, народ есть народ. Любит протестовать и бунтовать, когда скапливается. Иначе он бы не был народом.
Пезаро и другие венецианские чины широко улыбнулись.
– Все под контролем, Ваше Сиятельство. Когда наш народ скапливается, его объединяет только чувство праздника.
– Хорошо. Как скажете, Ваше Высочество.
Великокняжеская чета села в первый ряд у окон, наслаждаясь дивным видом на арену и на базилику позади нее. Даже в этот бессолнечный день мозаики на фасаде храма привлекали своим матовым мерцанием. Симметрично по бокам стояли Старые и Новые Прокурации, и шпиль кампанилы, казалось, пронзал низкое небо.
Увидев почетных гостей, патриции в амфитеатре захлопали, а цесаревич, отвечая поклонами, вдруг заметил одно знакомое лицо на трибунах.
– Так это же… это же синьор Казанова! – обрадовался он.
– Да, это он! – воскликнула графиня.
– Синьор Казанова! – цесаревич привстал и замахал руками. – Синь ор Казанова!
– Здравствуйте! Здравствуйте! – графиня кончиками пальцев нежно постучала по стеклу. – Мы здесь, мы здесь!
Казанова услышал их голоса и, делая вид, что эта встреча была лишь случайным совпадением, предстал перед теремом.
– О, добрый день, граф и графиня дю Нор! Как приятно вас видеть! Я не знал, что вы придете на это мероприятие.
– Вы нас потрясли вашим вчерашним выступлением! – восторгался цесаревич.
Казанова хотел, чтобы как можно больше людей услышали эти слова.
– Что? – он указал на стекло между ним и цесаревичем. – Я не слышу.
– Я сказал, – цесаревич повысил голос, – что Вы потрясли нас Вашим вчерашним выступлением!
– А! Благодарствую, Ваше Сиятельство, – Казанова поклонился.
– Все было так неожиданно, так тонко, – лицо цесаревича сияло. – Вы так выразительны и пластичны, и, вообще, идея одинокого, всемогущего, вечно возрождающегося феникса так злободневна!
– Да, синьор Казанова, Вы очень одарены, – добавила краснеющая графиня.
Казанова заметил, как сухо и сурово на него смотрели графиня Салтыкова и мадам Бенкендорф. Он также заметил, что Александры среди фрейлин не было – сидели только Нелидова и Борщова.
– Но куда Вы делись потом? – спросил цесаревич. – Мы все Вас ждали, ждали. Хотели бокал с Вами поднять.
– Да… завертелся чуть-чуть.
– Что? – цесаревич указал на стекло. – Не слышу.
– Завертелся немного, Ваше Сиятельство!
– Мы с Вами обязательно должны еще поговорить, синьор Казанова!
– Конечно.
– Послезавтра мы все уплываем, к сожалению. Ничего не поделаешь. Так что я буду Вас ждать вечером на балу. А если нет, то завтра Вам опять придется возглавить экскурсию по городу. И это приказ!
Цесаревич стукнул нагой, иронично изображая военного начальника.
– Обязательно, Ваше Сиятельство. Обязательно.
Казанова вернулся на свое место и задумался. Шум ревущих труб, провозглашающих начало охоты на быка, резал ему слух.
– Forza bue! Forza bue ! – закричал рядом один патриций, когда на арену вывели четырех быков.
– Forza cane! Forza cane! – заорал другой.
"Какая дикость, – подумал Казанова. – Бык сражается с собаками. Уже конец XVIII века, а человек все еще упивается этим варварством".
Одного быка отпустили драться, пока трех остальных привязали за рога и держали у стен арены. Народ вокруг амфитеатра встревожился когда услышал плач собаки, попавшей под копыта бодающегося быка. Другая собака укусила его за ухо, но бык отшвырнул ее на пять метров. Подбежал третий пес и схватил его за хвост. Он его долбанул задним копытом. Потом все три собаки, одна уже хромая, вцепились в его ляжки, стараясь его замедлить и ослабить. Народ чувствовал борьбу, рвался к воротам арены. Графиня дю Нор видела, как вздымалась толпа, подобно морской волне, набегающей на берег. Она слышала неистовые крики, жаждущие крови, растерзания быка. Бык мучился, мычал, в пустой воздух тыкался рогами. Собаки прыгали на него выше и выше, со всех сторон. Неуклюжесть быка, его медлительность и растерянность перед тремя здоровенными хищными псами, два дня специально изморенными голодом, делали его практически беззащитным. Собаки вонзали свои зубы в его живот так глубоко, что одна повисла, пока он пытался убежать от бешенный боли. Другому псу удалось прыгнуть ему на спину и прокусить его шею. Через четверть часа бык уже истекал кровью: из ног, живота, спины, шеи, плеч. Собаки не останавливались ни на секунду, терзая каждую мясистую часть его тяжелого тела. Он бегал кругами и это его только больше изнуряло – копыта еле-еле поднимались, рога повисли. Инстинкт самосохранения еще бился, но бороться бык уже не мог. Полностью ослабев, он зашатался, и, раньше чем он это почувствовал, собаки разом впились в его конечности и потянули его во все стороны, сумев повалить его на пропитанный его же кровью песок. Зрители – и патриции в амфитеатре, и не видящий, но чующий происходящее народ – замерли в ожидании завершающей атаки. Но как только собаки всадили свои резцы в бедра содрогающегося животного, глодая его живым, на арену вышли служители и разогнали их. Быка прикончили, привязали к повозке и повезли с пыльной арены.
После второго сражения, охранники проделали свободный коридор в толпе, от ворот арены до базилики, через Триумфальную арку. Через него вышли патриции. Затем два охранника перешли арену и открыли задние двери. Мирно, радостно и без эксцессов толпа вошла и заняла места на трибунах. А когда народ увидел в тереме прокуратора Пезаро со знатными иностранцами, он так дружески и тепло зааплодировал, что цесаревичу стало совестно.
– А сейчас, дамы и господа, – Пезаро обратился к русским, – перед тем как мы начнем второй акт, разрешите попросить графиню дю Нор помочь нам с одним ритуалом.
В тереме открыли окна.
– Меня?! – испугалась она.
– Это совсем безопасно, сударыня.
– Давай, Маша, давай, – цесаревич поощрял ее по-русски. – Если просят, значит надо.
С крыши терема на канате спустили большого белого голубя, сотканного из хлопчатого материала. Он повис перед окном. Сам канат шел над амфитеатром до Триумфальной арки, и поскольку терем был выше арки, то канат протягивался с наклоном.
– Графиня, я вас попрошу зажечь этого голубя.
– Зажечь? Как?
Графине предоставили зажженную свечу, и она в легкой растерянности высунула ее из окна. Пламя схватило длинный фитиль, и птица медленно покатилась по канату, рассыпая яркие разноцветные искры над всей ареной. Долетев до конца, голубь коснулся другого фитиля, которой понес пламя по всей арке, так что та тоже зажглась искрящимися огоньками. Народ повернулся к терему и закричал:
– Evviva Venezia! Evviva San Marco!!!
Цесаревич, почти онемевший от удивительной красоты, подождал, пока народ затих, встал перед окном и попросил Пезеро перевести его слова публике.
– Я никогда не думал, что может существовать такое доброе, гостеприимное, гармоничное общество. Ваш город, ваша нация должны служить моделью для всех стран мира. От всей души и от всей нашей делегации я желаю поблагодарить вас, мои друзья. Вот как действует мудрое правительство республики. Вы все – одна семья!