12
Казанова открыл глаза. Сердце его не переставало биться. В окнах разливались первые серые оттенки рассвета. Холод кусал его ноги. Он их подтянул под одеяло, пяткой разыскивая ноги Александры. Но пятка другого тела в кровати не нашла.
– Tesoro ?
Ответа не было. Он поднял голову и понял, что в комнате один. Тотчас спрыгнул с кровати, оделся и высунулся из окна. Калле была пуста и беззвучна. Его охватил страх, что Александра потерялась, что она забрела неизвестно куда. Он заметил, что его табарро в комнате не было. Набросив на себя плед, он выбежал из дворца и посередине площади крикнул:
– Александра!
Залаяла собака. В окнах соседнего дворца зажглись свечи. Где-то распахнулись ставни, и старческим голосом кто-то прогорланил:
– Заткнись, кретин!
Казанова побежал в сторону недалекой церкви Формозы. Там он снова крикнул имя молодой петербурженки. Ответа не было. Небесная гладь становилась светлее, но маленькие узкие калле были еще совсем темны. Он бегал от одного угла площади к другому, забираясь на мосты, с ужасом смотря на каналы, всюду повторяя ее имя. Никого не увидев, никого не услышав, он поторопился обратно на кампо Санта-Марина и оттуда, запыхаясь, повернул в сторону базилики Заниполо.
Вдали, возле просыпающегося храма, он увидел человека. Но добежав до базилики, понял, что это была не женщина, а мужчина – бездомный старик, крутящийся и бормотавший у входа. Волнение за Александру смешалось с горьким ощущением собственной никчемности, и старик только усугублял это чувство. Казанова смотрел на него, будто на себя в зеркало: он чувствовал себя таким же покинутым. Он побежал дальше, по мосту, спотыкаясь, хватаясь за барьер, за свой плед, про себя произнося одно только слово: "Александра".
На кампо Санта-Мария Нова он встретил патрулирующего фанта . Задыхаясь от боли в груди, Казанова к нему обратился с трепетом в голосе:
– Доброе утро.
Фант повернулся и узнал Казанову, несмотря на его растрепанный вид.
– О, мессер Казанова! Доброго Вам утра.
– Простите, я… я ищу…
– Да?
– Я ищу женщину.
– Вот удивили! Но почему в пледе? Новая стратегия?
– Нет, серьезно. Вы не видели одну молодую иностранку. Светлую, статную.
– Ваш вкус остается безупречным.
Было бесполезно толковать с фантом. Казанова устремился в сторону гостиницы Леон Бьянко. Там, во дворике, где день назад он стоял под окном Александры и признавался ей в своих чувствах, он зашагал взад и вперед, обдумывая, как поступать дальше. Вокруг раздавались утренние голоса местных жителей. Из каминных труб на крышах шел густой дым. В некоторых окнах гостиницы уже горели свечи, и в дверь со двора вошел мальчик со свежеиспеченными багетами.
Казанова не знал, зайти ли ему в гостиницу и спросить об Александре в вестибюле, или избежать этой формальности и просто бросить камешек в ее окно, вызывая ее напрямую. Он боялся ее реакции и был не уверен в своей способности адекватно объяснить, что с ним происходило. А вдруг ее вообще в гостинице не было? Тогда что?
Наконец он решил спросить о ней в вестибюле. Он снял плед и вошел в гостиницу. Внутри уже ходили туристы и пахло горячим шоколадом. Подходя к стойке метрдотеля, он заметил поразительную вещь: на одном из диванов лежало знакомое табарро ! Он взял его и взглянул на воротник – был ли там шов с белыми нитками. Да, был. Табарро точно был его. Это значило, что Александра вернулась к себе в номер, сбросив плащ в вестибюле. Казанове стало легче. Он положил табарро обратно на диван, и, решив никого не тревожить, вышел из помещения.
* * *
Позавтракав и прочитав газету у себя в номере, граф Салтыков сел у окна и устремил взор на противоположный берег, на кампо делла Пескерия, наблюдая, как рыбаки подвозили свежий улов к торговым лавкам. Большой канал уже кишел мелкими промысловыми лодками, и рынок постепенно наполнялся покупателями.
Чем больше Салтыков размышлял о предложении прокуратора Пезаро, тем больше оно ему нравилось. Он представлял венецианский остров Кефалония в Ионическом море, его древнегреческий "фундамент", его близость к Османской империи, его выгодное для России стратегическое положение. Русский флот еще никогда не стоял так далеко в восточной части Средиземного моря. Эта сделка отлично вписывалась в Греческий проект Екатерины. "Венецию, конечно, можно понять, и пожалеть, – думал он. – Если бы Австрия присоединилась к России и пошла бы на Османскою империю, она бы по пути забрала себе венецианское побережье в Далмации, на что Пезаро и намекал. А может быть, она эту территорию забрала бы еще раньше. Но все можно было уладить между Австрией и Венецией. Всех можно было удовлетворить – мирно, дружески. На это Екатерина была вполне способна".
– Ты готов, дорогой? – к Салтыкову обратилась супруга.
– Еще как!
– Интересно, какое зрелище нас ждет сегодня. Я даже не знаю, что надевать. Меня во всех туалетах уже видели.
– А зачем ты надела этот красный пояс?
– Тебе не нравится?
– Фасон – очень, но что за цвет?
– А что с ним?
– Слишком яркий.
– Как мулета.
Графиня сделала жест тореадора.
– Я должен тебя разочаровать, однако. В Венеции охота на быков – это не как испанская коррида.
– Как? – графиня чуть расстроилась.
– У них нет тореадора.
– Правда?
– Бык сражается с собаками.
– Что ж это за сражение?
– К тому же бык кастрирован.
– Это что значит?
– Ну, как тебе сказать, лапонька? Он не совсем мужественен.
Постучали в дверь. В номер вошла гофмейстерина Бенкендорф с озабоченным выражением лица.
– Аня, что случилось? – спросила графиня Салтыкова.
Бенкендорф, тоже принарядившись к очередному мероприятию, плотно закрыла за собой дверь и прижала указательный палец к губам.
– Есть определенные сведения, – обратилась она к графу. – Малопристойные, я боюсь.
Салтыковы ее окружили.
– Что случилось? – спросил граф.
– Должна Вам доложить, что наша мадемуазель Снежинская не ночевала в гостинице.
– Как? – вскрикнула графиня.
– Ш-ш-ш… Она явилась только под утро.
Графиня схватилась за голову.
– А где же она была? – спросил Салтыков.
– Загуляла девушка, загуляла, – Бенкендорф подняла бровь.
– В каком она состоянии?
– Непонятно.
– С кем она была?
– Вчера видели, как она вышла из театра и удалилась с синьором Казановой.
– С Казановой! – графиня попятилась назад в испуге. – Это же… это же…
– Какие меры хотите, чтобы я предприняла, Ваше Сиятельство? – черство спросила Бенкендорф.
– Меры? А… – Салтыков растерялся. – Ну…
– Ну! – торопила его супруга.
– Дайте мне подумать минутку.
– Как скажете.
– Подумать! – возмутилась графиня. – О чем тут думать! Это позор! Это полный позор!
– Вы пока спускайтесь, Анна, – сказал Салтыков. – Мы скоро придем.
– Хорошо.
Бенкендорф вышла.
– Коля, это все очень серьезно. Этот случай срамит русскую корону. Ты понимаешь?
– Не преувеличивай, Наташа.
– Что? Ты знаешь, кто такой Джакомо Казанова! Ты знаешь, что о нем говорят!
– Да, слыхал.
– Он же… он же… он же законченный развратник! Бесчестный, бесстыдный мошенник! Он пересидел во всех тюрьмах Европы! Он беззаконник, чернокнижник, дуэлист, самый настоящий подлец!
– Не надо так жестоко. Нельзя людей судить. Откуда мы знаем…
– Он порочит чистоту русской нации с его… с его… с этой западной безнравственностью! Я не понимаю, как только могла наша императрица допустить его к себе!
– Если ты не заметила, она тоже приехала в Россию не из Китая.
– Неважно. Ты должен тут же сообщить об этом Павлу Петровичу.
– Подожди, подожди. Мы же не знаем, что произошло – где они были, что они делали, была ли она вообще с ним. То, что она не пришла в гостиницу, это да, неуважительно.
– Да тут все понятно. Снежинскую надо наказать! – графиня закрутилась. – Я так и знала, Коля! Я так и знала, что эта безбожная Европа испортит наших невинных девушек!
– Не волнуйся, дорогая. Все наладится. Я сейчас дам распоряжение, и увидишь, все наладится.
– Я так и знала, я так и знала!