"Лекарь" так близко стал рядом с Казановой, что его клюв сдвинул ларву собеседника.
– Ой, простите, ради бога!
– Ничего, ничего.
Казанова понял по тяжелому акценту и по знакомому голосу, что человек был одним из русских, сопровождающих графов дю Нор. Он также понял по сдержанному шепоту, что мужчина не собирался выдавать себя. Казанова хотел спросить его про остальных членов графской свиты, но передумал, подозревая, что эта мизансцена могла быть ловушкой инквизиторов. Однако мысль об Александре не покидала его, и он надеялся, что "лекарь" что-то скажет, хотя бы даже косвенно, о ее местопребывании.
– Вы знаете, я все смотрю на ваш карнавал и не могу насмотреться.
"Значит, он знает, что я венецианец, – подумал Казанова, – ведь он сказал "ваш", то есть наш, карнавал".
– Благодарствуйте, месье. Каждый раз, когда я возвращаюсь из-за границы, мне не верится, что я живу и происхожу из самого красивого города в мире.
– Абсолютно согласен! Самый красивый!
– Ведь, чем больше мы выезжаем и возвращаемся в Венецию, тем паче мы ее ценим и тем паче понимаем ее уникальность.
– Уникальность, не только эстетическую.
– Да-да.
– Но и этическую!
Шепот "лекаря" был таким тихим, казалось, он просто дышал словами.
– Конечно, – ответил Казанова.
– Самое интересное в Вашем чудесном городе – это его история, его культура, его… его нравы.
Казанова заметил, как осторожно и любознательно посмотрели на него глазки из докторской маски.
– Правильно.
– Его нравы и его нравственность. То есть я хочу сказать, что Венеция богата своей нравственностью, то есть разнородностью и объективностью своей нравственности. Вы меня понимаете, я надеюсь?
– По-моему, да.
– Я хочу сказать, что ваши этические откровенности позволяют человеку быть человеком, то есть таким, каков он есть.
– Да, кажется, я понимаю, о чем Вы говорите.
– Ваше общество настолько прочно, в нравственном смысле, что все индивидуальные феномены, которые порой могут показаться нам, иностранцам, маловысокохудожественными, на самом деле только обогащают культурную ткань светлейшей столицы.
– А именно, сударь?
– Вот недавно я уловил одно словечко, – докторская маска оглянулась вокруг, – одно словечко, гм-гм-гм, которое имеет весьма курьезное значение.
– Какое, если не секрет?
– Чичисбей.
– О, это у нас целая наука!
– Да, да. Будьте любезны, расскажите, если не тягостно. Буду Вам очень признателен.
– Ну, чичисбей, можно сказать, – Казанова тоже перешел на шепот, – это постоянный спутник замужней дамы. Начнем с того, что венецианский чичисбеизм сильно отличается от чичисбеизма римского, или флорентийского, или даже, скажем, генуэзского. Во-первых, венецианские мужья сами поощряют, а порой даже настаивают на том, чтобы их жены нанимали себе чичисбея после вступления в брак. В Риме и во Флоренции обычно дамы вступают в брак, только если будущий супруг позволит им иметь чичисбея. То есть в тех городах супруги заключают договор.
– Интересно.
– Во-вторых, в отличие от тех городов, в Венеции чичисбеи сопровождают женщин повсюду. В Риме и Генуе, например, чичисбею запрещено показываться с дамой в храме Божьем. Во Флоренции все зависит от ранга и общественного положения супруга.
– О!
– И, конечно, у нас эта традиция отличается тем, что чичисбей не обязан быть… быть из другого прихода.
– Из "другого прихода"? Виноват, не понимаю.
– Ну, как вам сказать, месье? Другой ориентации.
– Мужеложцем, что ли?
Казанова кивнул убедительно.
– И чичисбей не имеет права вступать в подобные отношения с другими дамами, пока он обслуживает свою хозяйку. В Риме, Флоренции и Генуе договор ему не позволяет. А в Венеции, где не существует таких договоров, сам супруг это запрещает.
– Какая интересная традиция. Значит, в Венеции, можно сказать, отношения между женой, ее супругом и ее чичисбеем менее формальны и более человечны?
– Совершенно правильно.
– Вот именно это я имел в виду! Именно перед этой гуманностью, перед этим гуманизмом я преклоняюсь.
– Да, список наших гуманистов весьма обширен.
– Вот-вот. По поводу списка.
– Какого?
– Того, самого-самого.
– То есть?
– Самого гуманистического.
– Самого гуманистического?
"Лекарь" опять оглянулся вокруг.
– Того, ну, того знаменитого, древнего, подробного, с самыми чтимыми свойствами самых почитаемых гуманисток.
– А! Вы говорите про "Перечень всех особых и наиболее уважаемых куртизанок в Венеции"?
"Лекарь" охотно закивал своим клювом.
– Да-да-да.
– К сожалению, сударь, этот каталог уже двести лет как не публикуется.
– Правда?
– Да. Его перестали печатать после Контрреформации.
– Ой, как жаль.
– Но если Вас это очень интересует, я уверен, что где-то можно откапать один экземпляр. Могу похлопотать, если изволите? Ради научного исследования, разумеется.
– О, нет. Очень Вам благодарен, но вовсе не обязательно. Просто желал с Вами перекинуться словом. Всего Вам доброго.
Доктор чумы быстренько отошел и слился с пестрой шумной толпой.
Вдруг в бальном зале стало тихо. К оркестру, вернувшемуся на ярусы, подошел австрийский посол Дураццо и произнес речь в честь венецианской музыки, объявляя, что публику ждет небольшой сюрприз. За клавесин сел молодой музыкант, и дирижер поднял палочку.
Казанова зашел обратно в зал и услышал новую аранжировку старой темы. Вместе с резкими стаккато струнных инструментов на первую долю каждого такта раздавался арпеджированный аккорд клавесина . Это было аллегро нон мольто из "Зимы", последнего концерта "Времен года" Вивальди. Дополнительный клавесин, не указанный в оригинальной партитуре, увеличивал напряжение между подкрадывающимися штрихами. Ритм тоже был быстрее обычного, и Казанова почувствовал, как тревожные звуки, раздающиеся подобно ледяному режущему дождю, бьющемуся о каменную стену, овладевали изнеженной публикой. Сам захваченный минорным крещендо и вихревыми артикуляциями первой скрипки, он, как упрямый ребенок, вновь бросился на поиски Александры. Он видел цесаревича с супругой, графа и графиню Салтыковых, пару русских офицеров, флиртующих с венецианками, а также гофмейстерину Бенкендорф. Уже подошли фрейлины Нелидова и Борщова. Но, обойдя весь зал, Александру он так и не нашел. Он понял, что ему просто было не суждено ее встретить вновь. "Может быть, так даже лучше", – подумал он. Так он хотя бы мог избежать соблазна и ненужного возбуждения, которые в прошлом только мешали ему сосредотачиваться на творческой деятельности и уводили в изнуряющий омут сладострастия.
"Да, так будет лучше, – сказал он себе, решив покинуть зал после окончания первой части "Зимы"".
Но как только буйный скрипичный шквал перешел на постепенное декрещендо и Казанова повернулся к выходу, перед ним предстала статная фигура в белой ларве, черной кружевной мантии, розовой треуголке и розовом платье на широком панье.
– Мужчина, родившийся в Венеции, в бедной семье, – заговорила фигура по-итальянски тонким, но твердым женским голосом, – без наследства и без тех почестей, которые в городах отличают знатные семьи от простонародных, но будучи благонравным, как Богу угодно, подобно тем людям, которые не предназначены для плебейских ремесел…
Казанова остолбенел: фигура читала начало его повести "Дуэль". Наизусть!
– … на двадцать восьмом году жизни трагично впадает в немилость правительства, а на двадцать девятом году фортуна ему улыбается и он бежит из тисков того святого правосудия, чье наказание он больше не мог выносить.
Казанова не мог поверить своим ушам: его охватил и ужас, и восторг, и полная беспомощность.
– Кто вы? – смущенно спросил он.
– Блажен тот преступник, который может тихо выносить заслуженное им наказание, дожидаясь конца своего срока со смиренным терпением; несчастен тот беззаконник, который, совершив грех, не имеет мужества, чтобы искупить и загладить свою вину, четко подчиняясь приговору.
– Кто Вы?
Маска молчала, пронизывая Казанову суровым, острым взглядом. Сердце его прыгнуло в горло.
– Почему Вы это читаете? Где Вы нашли этот текст?
– Вы удивлены, что Ваши книги находятся у книготорговцев? – дама перешла на французский.
Казанова узнал ее полные розовые губы.
– Это Вы? – спросил он нервным шепотом.
– Кто? – ответила она с улыбкой соучастницы.
– Александра, я Вас искал весь… – Казанова оглянулся. – Не снимайте маску. Пойдемте со мной.
Они вышли в вестибюль, оставляя позади начинающееся струнное пиццикатто второй части концерта.
– Как Вы нашли эту книгу?
Он все еще не мог поверить, что она наизусть выучила отрывок его произведения, что это произведение вообще кого-то еще могло интересовать.
– Очень просто.
– Зачем она Вам?
– Мне сказали, что вы писатель. Мне стало интересно.
– Неужели эту книгу все еще можно найти? Ее никто не читал, когда она вышла.
– И зря.
– Что?
– Я пока прочла только первую часть, но она произвела на меня сильное впечатление.
– Эта маленькая незначительная заметка произвела на Вас сильное впечатление?
– Это настоящая повесть. Глубокомысленная, интригующая, со своей особой структурой и своим обрамлением, написана в изысканном, волнующем и, я бы даже сказала, повелительном стиле.