- Но нет же насосов на прииске, сами вы знаете! - кричит инженер, и голос его трепещет от обиды. - Все ведь растащили!.. И сапог тоже нет. В ботинках же ты в шурф не полезешь? Вода в ноябре не шутит!
- Не полезешь! - подавленно соглашаются артельщики.
Инженер поникает от тяжести своего бессилия. Продолжает он уже тихо, устало:
- Не могу я очки вам, ребята, втирать. Не могу обещать, что завтра же заработают машины... Достанем средства, выпишем оборудование, тогда увидим... А пока вот чего, - приберите-ка мне к месту локомобиль и трубы...
Мы победили. Но нерадостна эта победа. Даже стыдно смотреть в глаза рабочим, - так мы слабы еще.
Но золото все же есть, думаю я, и вспоминаю о Торбалыке.
- Товарищи, где река Торбалык?
Рабочие переглядываются, думают... О Торбалыке никто ничего не знает.
3
Вчера нежданно-негаданно к нам прикатил арендатор-концессионер, с письмом из треста.
В письме сказано, что так как сами мы затрудняемся "в кратчайший срок сделать прииск достаточно доходным, то на известных условиях территория его может быть передана в аренду гражданину Максакову...".
В письме приведены также пункты, по которым может состояться сделка.
Узнал я об этом от Ивана Григорьевича. Чуткий нос его быстро пронюхал новость. Встретив меня в коридоре, он хитро сощурил глаза и невесело спросил:
- Бают, новый хозяин приехал?..
Меня взяла досада. Поторопился инженер со своей оценкой!
В кабинет меня позвали для разных справок. Максаков выглядел крепким, рослым мужчиной. Сидел он на стуле и, развалясь, курил толстую папиросу. На темном, как у цыгана, и пьяном лице его играла сладкая улыбка. Казалось, всем он рад, для всех любезен. Так приятностью и сверкает!
- Арап! - толкнул меня под бок инженер.
- Ну, арап или нет, а обеспечение представил, должно быть, солидное, если трест согласился иметь с ним дело...
Управляющий наш деловито-вежлив. Партийной дисциплинированности от него не отнимешь. Что частный капитал допущен сейчас временно для возрождения производства усвоил хорошо и что тут нужна особая, большевистская тактика - тоже.
Инженер, как мне кажется, обескуражен. Ему, может быть, стыдно за техническую нашу несостоятельность и именно сейчас, когда она подчеркнута приездом Максакова.
Арендатор привез с собой карту. На ней отмечен большой участок, который он и собирается получить в аренду.
Я изумляюсь. Для этой площади мы почти не имеем разведочных данных! Не знаем запасов...
- Но, позвольте, - я тяну к себе карту и начинаю понимать.
Вот что! Туда вошла река Буринда!.. Но все-таки, что может знать он об этой речке?..
Максаков говорит солидно, стараясь держаться с достоинством:
- Я старый золотопромышленник. В Ленинграде, в тресте, меня отлично знают. Мне предложили материалы по нескольким районам, я выбрал ваш... У меня есть нюх и смелость к риску! Может быть, заработаю... А провалюсь - значит заплачут мои денежки... Прииск я обстрою, оборудую. Когда аренда кончится, все останется вам... Свою выгоду я понимаю хорошо и ссориться с государством не намерен. Ну... и опыт кой-какой имею...
Максаков добродушно смеется. Я не верю в этот смех. Мне кажется, что этот делец высокомерно презирает нас с высоты былого своего величия. И презирает, и боится... У меня появляется к Максакову неприятное чувство, загорается неприязнь.
- Изложите ваш план, - хмуро говорит инженер. - Поглядим, какой у вас опыт!
Я благодарно взглядываю на него - хорошо сказал, без церемонии!
Арендатор, однако, словно не заметил недружелюбного тона инженера.
Он попрежнему добродушно улыбается.
- Да, с удовольствием! Без планов я - спекулянт!..
Подо мною крякает стул. Управляющий укоряет меня глазами.
- Итак, граждане, - начал Максаков, - как вы видите, я интересуюсь наиболее выработанными площадями. Удивительного в этом ничего нет, потому что я собираюсь перемывать отвалы... Да, да! Старые громадные отвалы, в которых, конечно, осталось достаточно золота! Не ожидали?..
Я прислушиваюсь. Любопытная мысль! Не откажешь ей в расчете. Золота в отвалах, конечно, много. И если уметь, то работу можно поставить легко и просто.
- Мною, - продолжал Максаков, - выбран такой участок, где старые работы особенно густы. Там отвалы на каждом шагу. А в середине участка проходит река Буринда. Не выкинешь же ее из плана?.. А потом, если будем здоровы да живы, мы и по этой долине разведочку проведем. Для прииска будет полезно.
Инженер смущен. Он не возражает и что-то записывает в блок-нот.
Мы переходим к пунктам предполагаемого соглашения.
Перед обедом Максаков просит ознакомить его с чертежами и планами, относящимися к облюбованному им участку. Я советуюсь с управляющим. Подумав, он тихо напутствует меня:
- С этим будьте особенно осторожны. Он может нас здорово облапошить! И отказать нельзя! В этом и смысл аренды, чтобы поднять производство, чтобы больше добыть золота. Куда же он денется без необходимых материалов?..
Действительно, положение щекотливое!
Планы мы показываем Максакову вместе с Иваном Григорьевичем. Арендатор жадно набрасывается на документы. Он буквально ложится на стол, широко расставив локти.
Я пробую объяснять, но сразу же чувствую, что это совсем не нужно! Максаков быстро разбирается сам, оценивая материалы с одного взгляда.
В тишине резко шуршит перебираемая бумага. Тихо вздыхает Иван Григорьевич. Арендатор отбрасывает одну папку за другой.
- Нет, - думаю я. - Так документы не рассматривают. Уж слишком быстро, уж слишком уверенно!.. Безусловно, он что-то ищет.
Добродушное и веселое лицо арендатора сереет, становится скучным. Он, видимо, разочарован. В глазах появляется жесткость, в голосе недовольные, почти сердитые нотки. Чего особенно церемониться с нами! Один топограф, а другой и вовсе - мужик-десятник...
- А еще? - спрашивает он, отбрасывая последнюю папку.
- Больше нет ничего!
- А вы поищите получше!.. А эта папка?
Чорт побери! - Максаков указывает на папку с надписью "Неизвестные"! Я накладываю на нее руку:
- Это не относится к участку!
Иван Григорьевич отчаянно давит под столом мою ногу. Максаков вспыхнул, потянулся всем телом:
- Все равно, дайте!
Я спокойно бросаю папку обратно в шкаф и с удовольствием выговариваю:
- Вы пока еще здесь не хозяин!
Максаков краснеет, шумно поднимается из-за стола, но, сдержавшись, обиженно произносит:
- Странно!
Скрипучим, тяжелым шагом направляется Максаков к двери. Уходя, пожимает плечами:
- Очень, очень странно!
4
Тихо в тайге. Ниже и ниже спускается плоское небо, серое, без теней. Морозом оно медленно наваливается сверху.
В безветрии цепенеют пихты. Зачарованно дремлет хвойный лес. В ушах начинает звенеть от глубокого, всепроникающего безмолвия...
Я прошел сегодня на лыжах многие километры. Сегодня мой день, - свободный. Спустившись на узкую речку, впадающую в Буринду, я попал в березняк. Желтыми лоскутами висят на ветвях неопавшие листья. Через снег проступает щетина иссохших трав. Мягкими, ватными ямками значатся по ночной пороше заячьи следы.
В одном стволе моего ружья дробь на рябчика, в другом - картечь. Не последнее дело подстрелить себе на обед дичину!
Живу я бродягой. Один-одинешенек. Питаюсь в столовой, невкусно и однообразно.
Я трогаю лыжи. Иду, как по шелку. Шуркает камас, легко и скользко.
Вдруг впереди от куста отрывается белый комок и шаром мелькает среди травинок. Я сдергиваю ружье. Не глядя, поднимаю курок.
Хлопает выстрел. С ним паром подымается дым... Попал - лежит!
Я бросаюсь, как зверь. В такие минуты всегда дичаешь. За уши я поднимаю крупного, матерого зайца. Ого! Вот это удача!
Переваливая гору, я задыхаюсь. От долгой и быстрой ходьбы стало жарко. Останавливаюсь передохнуть. Кругом - роскошный простор. Один за другим ступенями тянутся к туманному югу длинные, синеватые хребты гор. Далеко за ними, как головы сахара, угрожают и манят неприступные гольцы-таскылы.
В глубокой, как ковш, котловине я делаю привал. Сбиваю с горелого пня боярскую шапку снега, сажусь и вытаскиваю свой альбом.
Немножечко я художник. Я остро люблю краски. Меня настраивает запах терпентина и макового масла. Тогда мне хочется проглядеть насквозь природу и увидеть в ней недоступное для простого глаза. Но это редко, - в часы досуга.
Сейчас, в очарованной тишине шуршит по картону карандаш. Красные серьги висят на кусте калины. Из снега показывается полевой мышонок, перекатывается пушным клубочком. Откуда-то вспархивает на сушину зеленый дятел. Дробно срываются в тишине рассыпающиеся стуки. Вдруг я резко вздрагиваю... Сзади стоит человек. Он точно вырос из-под сугроба.
Человек добродушно смеется. Это охотник-шорец.
- Э-э, знакомый! Василий Семенович!
Его желтое, смуглое лицо все в морщинах. И глаза, как морщинки, - узкие щелочки. На подбородке седой клочок волос... С его древнего и лесного лика на меня глядит Восток...
Я протягиваю папиросу. Он берет охотно. Не снимая лыж, присаживается на корточки.
Василий Семенович - старый и знаменитый медвежатник. У него и сейчас за плечами винтовка на сошках. В граненый ствол ее свободно входит мой палец. Старик одобрительно кивает на зайца.
- Убил? Ха-ха... Хорошо!..
С любопытством Василий Семенович смотрит на мой рисунок. Он остро приглядывается и вдруг громко и довольно хохочет.
- Узнал, Василий Семенович?