Что до Эдуара, с которым нам предстоит познакомиться поближе, то он был, что называется, славный малый, которого все рады были видеть: достаточно богатый, чтобы быть независимым, он тем не менее изучал право - чтобы иметь право ничего не делать; готовый ради товарища подставить под пулю собственный лоб; живой, обаятельный, болтливый, неспособный на серьезное чувство и мечтающий о вечной любви; обликом горделивый, лицом насмешливый. Лицо это по временам омрачалось легкой и быстротечной грустью, точно перед ним проходили тени отца и матери - двух любящих существ, которые распахивают двери в жизнь другим и которых он никогда не знал. Оттого-то, не ведая никакого горя и даже не предчувствуя надвигающихся неприятностей, он часами пребывал в глубокой печали, когда душа его замыкалась в себе, и средь взрывов смеха, средь мимолетных светских удовольствий ему виделось чье-то мертвенно-бледное лицо, уже опоэтизированное временем, которое глядело на него с улыбкой, некогда озарявшей его колыбельку, а потом понемногу стиралось и с полными глазами слез исчезало совсем.
В часы, когда он был погружен в себя, Эдуар размышлял о всех своих однодневных привязанностях, на которые растратил свое сердце и которые в моменты грусти, коими прошлое всегда омрачает настоящее, не могли утешить его в его недолгом одиночестве. Лишь присутствие веселого друга способно было избавить его от этих болезненных, но преходящих ощущений.
В такие дни погода обыкновенно стояла пасмурная, он не знал, чем заняться, рано возвращался домой, и в тишину его комнаты, освещенной двумя свечами, в гости к нему являлись воспоминания, передавая через какой-нибудь портрет, мебель, а то и просто через какой-нибудь пустяк одно из тех радостных впечатлений детства, которые в конце концов почти всегда дают повод к грусти. Потом он ложился, брал в руки книгу какого-нибудь из наших поэтов, с кем он мог бы поговорить о своей тоске, засыпал, и на следующий день, если погода была хорошей, видения исчезали, и он вновь становился веселым приятелем, коим был в предшествующие дни.
Итак, это была одна из тех милых, типично парижских натур, которых, кажется, так много, а на самом деле так мало в этом городе. Его посещения, редкие правда, Школы правоведения, с одной стороны, и его несколько аристократические привычки - с другой, давали ему доступ в два мира: развязных студентов и праздных молодых людей. И он был горячо любим всеми: одними за то, что одалживал им деньги, на которые они ездили развлекаться в Шомьер, другими за то, что одалживал свои остроты, позволявшие блистать в салонах по вечерам и за это друзья и любовницы были ему весьма признательны.
Прекратив поиски квартиры, Эдуар отправился обедать. Вернувшись к себе, он сравнил то жилище, куда намеревался переехать, с тем, которое намеревался покинуть, и, убедившись, что ничего не выигрывает, разве что просто меняет обстановку, испытал сожаление, приходящее всякий раз, когда оставляют холостяцкую квартиру, какой бы тесной и неудобной она ни была. В памяти всплывает все, что с нею связано: давнишние чувства - их рождение и угасание каждый день видели ее стены, распустившиеся поутру цветы - и от них осталось лишь то, что зовется воспоминанием. Теперь уж начинаешь жалеть обо всем, вплоть до назойливого фортепиано, проклятого фортепиано, которое есть везде, где бы вы ни жили, и которое по утрам и вечерам исторгает из себя вечные и непостижимые гаммы; вплоть до консьержа, который вечером вручал вам ваш подсвечник и ключ, а иногда и долгожданное письмо, и вы почти так же благословляли руку, вручившую его вам, как и руку, его написавшую.
Потом наступает канун того дня, на который назначен переезд. Нужно собирать вещи, и вы рано возвращаетесь домой, иногда с приятелем, выразившим желание вам помогать, но чаще всего один; вы открываете шкафы и разную другую мебель, переворачиваете все вверх дном, прикасаетесь ко множеству вещей, так и не укладывая их; вы не знаете, с чего начать; потом вдруг в каком-нибудь ящике, о существовании которого вы уже забыли, вы находите такое же забытое письмо, потом другое, третье, вы садитесь на край кровати и принимаетесь читать свое прошлое, прерывая чтение немыми монологами, вроде: "Бедняжка! Славная Луиза! Она, верно, любила меня! Что с ней сталось?"
Уже вечер на исходе, вы так ничего и не делаете, перед вами проходят смутные тени женщин, и эти женщины, без сомнения, в тот час, когда вы вспоминаете о них, говорят другому милые и лживые слова, которые еще недавно говорили вам.
На следующий день, когда вы встаете с постели и в вашем распоряжении имеется всего лишь два часа на переезд, вы обнаруживаете, что все пребывает в том же беспорядке, что и накануне.
Вряд ли стоит говорить, что консьерж принес Эдуару положительный ответ. Эдуар в обмен на согласие вручил ему задаток и, поскольку квартира была свободна, тотчас же занялся переездом.
Два дня спустя он уже совершенно устроился в новых апартаментах за шестьсот франков в год.
II
ЛАНДСКНЕХТ
Так минуло около месяца, когда однажды, выходя из дому, Эдуар увидел, как в соседний дом входит пожилая дама, на которую, признаться, он не обратил особого внимания, с девушкой - прекрасной, словно богиня, озаряющая своею красотою все вокруг. На мгновение она повернула головку в его сторону, и, каким бы кратким ни был этот миг, Эдуар смог разглядеть голубые глаза, черные волосы, бледное лицо и белые зубки - мечту художников и поэтов; в выражении лица девушки, в изгибах ее тела было нечто яркое и вызывающее, что изобличало в ней пылкую и эксцентричную натуру.
Девушка вошла в ворота, закрывшиеся за ней, и исчезла точно видение. Эдуар двинулся своей дорогой, и, когда пришел на бульвар в надежде встретить там кого-нибудь из приятелей, прелестный образ уже вовсе стерся в его воображении.
Погуляв какое-то время и поприветствовав некоторых особ, он наконец нашел подходящего человека и, взяв его под руку, сделал с ним два или три круга по бульвару.
- Ты ужинаешь со мной? - спросил его Эдуар. - Не хочешь ли заглянуть к Мари? Я ее уже два дня не видел, бедняжку.
Уйдя с бульвара, молодые люди направились к дому на улице Вивьен, поднялись на пятый этаж и без всяких церемоний позвонили.
Женщина, похожая на горничную, открыла им дверь.
- Мари у себя?
- Да, месье.
Они прошли в комнату, похожую на гостиную, где стояли вещи, похожие на мебель.
Две женщины и два молодых человека сидели за столом и оживленно беседовали.
- Хорошо, что вы пришли, это Анри и Эдуар! - воскликнула прелестная головка, бело-русо-розовая, точно пастель Мюллера. - Вы явились кстати! Мы играем в ландскнехт. Садитесь, если найдете стулья, и играйте, если есть деньги.
Два стула в конце концов сыскались.
- Кто выигрывает? - поинтересовался Эдуар.
- Клеманс. Она плутует.
Эдуар наклонился к уху Мари и, поцеловав ее, совсем тихо спросил:
- У тебя все хорошо?
- Прекрасно!
- Почему же тебя не было вчера?
- Плохо себя чувствовала.
- Врешь!
- Вношу тридцать су, - сказала Клеманс.
- Я - двадцать, - сказала Мари. - Эдуар, поставь за меня, я проигрываю.
Молодые люди пожали друг другу руки.
- Кто мечет банк? - спросил Анри.
- Я, - ответила Клеманс.
- Опять она? Она мечет уже семнадцатый раз!
- "Мечет молнии она…" - пропел кто-то фальшивым голосом.
- Играем? - воскликнула Клеманс. - Ставлю тридцать су.
- Беру двадцать, - ответила Мари.
- Я - десять, - сказал Эдуар.
- А я - остальное, - сказал Анри.
- Туз и валет, - объявила Клеманс.
- Туз - это хорошо.
- Галюше лучше.
- Что еще за Галюше?
- Это валет.
- Разве его зовут Галюше?
- Черт возьми, а как бы ты хотел, чтоб его звали?
- Скажи, Анри, ты знаешь, как ловят крокодилов?
- Нет.
- Вот и я тоже не знаю.
- Туз выиграл.
- Разумеется… Галюше еще ни разу не проигрывал.
- Передай талию.
- Ставлю сто су, - сказал Эдуар.
- Беру четыре франка, - сказала Мари.
- Ну конечно! - отозвалась Клеманс.
- Я - двадцать су, - сказал кто-то.
- А я - остаток, - сказал Анри.
- Анри всегда берет остаток, когда уже ничего не остается. Эдак он скоро коляску купит.
- Да! Кстати, о колясках. Она теперь есть у Августины.
- Ба!
- Да.
- Смотри-ка!
- Семерка и десятка, - сказал Эдуар.
- Десятка - это хорошо.
- Семерка выиграла, - объявил банкомет.
- Ты удваиваешь?
- Беру семь франков, - сказала Мари.
- Пятьдесят су, - сказала Клеманс.
- Остается пятьдесят сантимов, ты возьмешь их Анри?
- Нет.
- Поистине разорение тебе не грозит: берешь всегда, когда ничего нет, и ничего не берешь, когда есть.
- Дама плохая, - сказал Анри, - она уже четыре раза выходила.
Опершись белыми ручками о стол, обе молодые женщины, улыбаясь, внимательно следили за падающими одна за другой картами, но, видя, что они не приносят им выигрыша, принялись ругать их.
Игра в компании с женщинами имеет ту прелесть, что в ходе нее их лица меняют множество разных выражений, от неподдельной печали до безумной радости, в зависимости от того, проигрывают они или же выигрывают. Женщины ведь в противоположность нам не дают себе труда скрывать свои чувства.
- Дама выиграла! - объявила Клеманс. - Черт бы побрал эту монаршыо особу!
- В банке двадцать франков, - сказал Эдуар.
- Беру десять, - сказала Мари.
- Я… ничего, - проговорила Клеманс, подсчитывая деньги, лежавшие перед ней. - Впрочем, не взять ли мне сто су?