Венсан обратился к кассирше.
- Вам не заказан столик на имя господина Теранса?
Она отрицательно качнула головой.
Венсан был готов заплакать.
- Ну что же, займем все-таки стол, - сказал я. - А если он не приедет, позавтракаем и без него... Мне уже хочется есть.
- Это непостижимо, непостижимо, - повторял бедняга, вертя в руках свою фуражку.
Призывая в свидетели весь персонал ресторана, он еще раз страдальчески повторил:
- Вы уверены, вполне уверены, что нет столика, заказанного для господина Теранса?
В ответ донесся чей-то голос:
- Господина Теранса! Кто это спрашивает господина Теранса?
В то же время дверь из буфетной отворилась, и на пороге показался маленький грум в зеленом. Он повторил:
- Кто спрашивает господина Теранса?
- Я, я! - воскликнул мой спутник.
- Как вас зовут? - недоверчиво спросил грум.
- Венсан Лабульбен, господин Венсан Лабульбен.
- Значит, это вам, - сказал зеленый мальчуган и вытащил из кармана письмо.
Он с достоинством вручил его юному Лабульбену.
- Ну ты, мальчишка, - говорил между тем метрдотель, - вместо того чтобы торчать в кухне, ты бы должен быть здесь, к услугам гостей. Вот уже пять минут этот господин спрашивает.
- Оставьте, оставьте, - сказал Венсан, прочитав письмо. - Вот тебе, - и он протянул груму монету.
Венсан слегка покраснел и как-то растерянно смотрел на меня.
- В чем дело? - спросил я. - Он не может явиться? Просит нас подождать?
- Не то, совсем не то. Он просит нас его извинить... извинить и быть столь любезными, чтобы сейчас же ехать туда, где он находится.
- Куда?
- Улица Гамбетта, 41.
И Лабульбен скороговоркой прибавил, точно хотел сбросить с себя тяжелое бремя:
- Улица Гамбетта, в Нуази-ле-Сэк.
- В Нуази-ле-Сэк, - выкрикнул я. - В Нуази-ле-Сэк! В такую погоду... А теперь уже час.
- Еще без двадцати, - сказал Венсан.
- Если господа мне верят, - начал метрдотель, - такое расстояние...
- Мы проедем в четверть часа, даже меньше, в моем автомобиле, - закричал Венсан. - Только взгляните - и скажите, часто останавливаются у вашего подъезда такие машины?
- Я согласен вас сопровождать, - сказал я Лабульбену, чтобы положить этому конец, - но не в Китай же. Если мы не застанем этого господина в Нуази-ле-Сэк, предупреждаю вас, я там вас брошу и вернусь в город на трамвае.
***
Нуази-ле-Сэк! Много ли среди принадлежащих к искупительным поколениям, пришедшим в жизнь между 1870 и 1900 годами, много ли среди них таких, в чьем сердце имя зловещей узловой станции не отдалось бы таким страшным эхом? Нуази-ле-Сэк! Сколько французов, шедших на смерть, направлялись к такой незаслуженной судьбе через этот черный шлюз! Когда они были мальчиками, сидели на школьной скамье, - им обещали эру счастья и мира. И все это - для того чтобы кончить тобою, Нуази-ле-Сэк! Нет, не поля смертоубийства - там ужас слишком велик, чтобы оставалась возможность рассуждать, там воля, необходимая для установления ответственностей, растворяется в слезах, - но именно ты, Нуази-ле-Сэк, должна стать тем местом паломничества, куда нужно привести всех мечтателей, больших и маленьких, грезящих о братстве, подлинных виновников избиения... "Будьте любезны, господа, последуйте за мною по этим мосткам над вокзалом, прислонитесь к перилам. Метров двадцать в длину, может быть - даже меньше. Ну, так вот, под ними в продолжение четырех лет прошли десять миллионов человек. Из этих десяти миллионов два миллиона изувечены, миллион восемьсот тысяч убиты. "Долой войну!" - говорите вы. О, конечно!.. Но скажите честно, уверены вы, что одним этим криком "долой войну!" вы избавите миллионы розовых мальчуганов, подрастающих сейчас в нашей милой Франции, от ужаса через десять, может быть, через пять лет, пройти под мостками Нуази-ле-Сэк, без надежды вернуться? Скажите честно, что уверены в этом, - и тогда я сам, клянусь вам, прокричу вместе с вами это "долой войну!", прокричу еще громче, - слышите вы? - еще громче чем вы!.. Но, дорогие мои друзья, мне кажется, что вы молчите". Автомобиль, управляемый все более нервничавшим Лабульбеном, ехал вдоль вокзала. Через балюстраду виднелись черные пути с вереницами вагонов. На платформе вырисовывались чудовищные силуэты пушек. На темных чехлах лежал снег и быстро таял. Сверкала мокрая медь. Платформы были набиты войсками.
Лабульбен не произнес ни слова. Я чувствовал, что его маленькая душа тылового солдата, подстерегаемого проверочными комиссиями, цепенеет в ужасе перед этим зрелищем.
- А где же улица Гамбетты? - спросил я, чтобы нарушить молчание.
Наконец-то ее разыскали. Это была одна из улиц грязного предместья, где грязные постройки чередовались с пустырями. В каком-то кафе фонограф пел:
И скоро наш черед настанет,
Когда все старшие уйдут...
- А ты говоришь! - сказал какой-то капрал, выходя с солдатом из этого кафе.
Они злобно поглядели на наш автомобиль.
- Наконец-то! - сказал Лабульбен, останавливая машину у дома с номером 41.
И, утирая пот, прибавил:
- Не рано.
- Войдите, - сказал я ему, - и спросите, здесь ли он. Я не тронусь с места, пока вы не узнаете наверное.
Он повиновался и вскоре затем вернулся, сияя:
- Здесь! Он ждет нас.
***
№ 41 на улице Гамбетты - громадный небоскреб, высящийся над железной дорогой. На темной лестнице уже зажгли газ.
- На пятом этаже, - шепнул мне Лабульбен.
- Так я и думал, - ответил я сердито.
Из комнаты, куда нас ввели, открывался далекий вид на снежный пейзаж, белый с черным. Прямо под нами был вокзал со всем его хаосом людей и материалов. Виднелись громадные темные купола сараев для локомотивов, - никогда его не забудут прошедшие через Нуази-ле-Сэк.
- Как все это безобразно! - сказал Венсан Лабульбен.
- Да, Фридландское авеню лучше.
Мы сразу замолкли. Маленькая дверь приотворилась. Вошел г-н Теранс.
- Тысяча извинений, господа!
Он повторил:
- Тысяча извинений!
- Право, мы думали, что уж никогда вас не разыщем, - сказал Венсан.
Голос у него стал снова веселый и счастливый. Злой призрак исчез.
Он представил нас друг другу.
- Господин Жерар. Господин Теранс.
Господин Теранс долго пожимал мне руку.
В обычное время комната была, вероятно, светлая. Но в этот темный зимний день уже почти ничего не было видно. К тому же, г-н Теранс стоял спиной к окну. Я только видел, что он высокого роста, что у него седые волосы и темные очки.
- Еще раз простите, господин Жерар. Только мое желание познакомиться с вами может оправдать, что я завлек вас в эту западню.
Он говорил по-французски вполне правильно, но с заметным иностранным акцентом.
- Вы, наверное, умираете с голоду, господа. Будьте добры, пожалуйте сюда.
Он отворил дверь, в которую вошел. Юный Лабульбен не мог сдержать радостного возгласа: мы были в столовой, и вид стола обещал большое пиршество.
- Не скрою от вас, - сказал Венсан, расстегивая портупею, - я уже начинал беспокоиться. Но теперь все великолепно.
Старик улыбнулся.
- Садитесь, господин Жерар, пожалуйста.
И он стал наливать нам портвейн.
Я быстрым взглядом окинул столовую.
Разнокалиберная мебель, впрочем - новая. На столе самая обыкновенная сервировка. Все это являло резкий контраст с видом нашего хозяина. Я старался найти какую-нибудь связь между квартирой и ее владельцем и не находил. За исключением одной гравюры на стене, которую я со своего места не мог разглядеть сколько-нибудь подробно, - на всем лежала печать самой угнетающей пошлости.
- Еще немножко портвейна? - сказал старик.
- Не откажусь, - воскликнул Венсан. - Мы совсем замерзли в дороге, господин Теранс. Знаете, мы ехали в открытом автомобиле. Кстати, довольны вы своей машиной?
- Восхищен, в восторге, - ответил старик.
Было видно, что он обращает мало внимания на привезшего меня к нему. Его глаза следили за моими.
- Не правда ли, любопытная гравюра, господин Жерар?
Он встал, снял раму со стены и поставил передо мною на стуле.
- Узнаете, вероятно? - спросил он с улыбкой.
Это была старая-престарая гравюра, изображающая разгром города Дрогеды наемниками Кромвеля. На первом плане - лорд-протектор в тяжелом панцире и в куртке из буйволовой кожи. Одним сапогом он наступил на грудь убитой женщины. Под картиной была в качестве надписи фраза из письма, отправленного по этому поводу Кромвелем английскому парламенту и извещающего о победе над врагами религии.
"Мы хотели совершить великое дело не силою и насилием, но духом Божиим".
Не переставая улыбаться, г-н Теранс повесил картину на место.
- А теперь за стол, - сказал он.
Около трех часов мы кончали завтрак. Говорили понемногу обо всем, но, к большому моему удивлению, ни разу разговор не коснулся тех причин, которые побудили г-н Теранса пригласить меня к себе. Ни одного намека на мои стихи, словно они и не вышли никогда из тех сфер, где прозябают неосуществленные творения.
За кофе Венсан, выпивший немного лишнего, встал и сказал с торжественностью:
- А теперь, господин Жерар, вы увидите нечто.
- Что он увидит? - спросил г-н Теранс.
- Увидит - это не совсем точно. Нужно сказать: отведает. Господин Жерар отведает вашей замечательной марки.
Никак не передать того смущения, какое при этих словах выразилось на лице г-на Теранса.
- Ах, Господи! - вскрикнул он.
- Что такое? - спросил Лабульбен.