Этот факт успокаивал мои патриотические угрызения совести, но я солгал бы, если бы сказал то же о некоторых иных своих чувствах. Я не знал лично профессора Фердинанда Жерара, но должен допустить, что мой метод работы в Кендалле, вероятно, весьма отличался от того, какого держался бы профессор, чтобы собрать материалы относительно законности ирландских требований. Я был вынужден признаться самому себе, что собираюсь вдвойне обмануть своих самых лояльных, самых великодушных хозяев. И я ни на минуту не стараюсь избежать упрека в безнравственности со стороны тех, которые будут читать эти строки. Ссылаюсь лишь на смягчающие вину обстоятельства: мою слабость и, главное, мою искренность.
Как ни сильны были чары леди Флоры - честное слово, они были очень сильны, - они, как видите, все-таки не совсем заглушили во мне голос нравственного закона. Но сейчас этот голос доходил до меня очень издали, глухо. Закутанный в свою пурпурную с золотом одежду, положив голову на маленькие колени леди Флоры, я с минуты на минуту ждал, когда прокричит петух.
***
Леди Флора собиралась очистить золоченым ножом грушу. Вдруг я почувствовал, - это было довольно таки неприятно, - что мне нужно быть осторожным и следить за своими словами.
- Нравится вам в этой стране? - небрежно спросила она.
- Я был бы слишком требователен, если бы мне здесь не нравилось, - ответил я очень лукаво.
Она улыбнулась.
- Понимаю, это очень любезно. Но все-таки, когда вы решили приехать сюда, в Ирландию, вы ведь не знали, что встретите здесь меня.
И, не настаивая, чтобы я отвечал, сказала сама:
- Вы - не то, что я. Мне здесь так скучно, так скучно... Умереть можно!
- Но в таком случае, почему же вы тут остаетесь? - сказал я слегка раздраженно.
Она поглядела на меня своими красивыми удивленными глазами.
- Почему остаюсь? Да по долгу.
- По долгу?
- Да, из-за здоровья Реджинальда. Воздух Лондона ему вреден. Воздух Шотландии слишком свеж. А кроме того, вы сами только что намекнули на один проект...
Она оборвала фразу и положила на тарелку половину груши, которую перед тем разрезала.
- Я не удивлю вас, если скажу, что уже чувствую к вам большое, большое доверие. Разрешите мне просить вас говорить со мной совсем по-дружески.
- Прошу вас.
- Хорошо, дело идет об этом браке. Какого вы мнения?
- Какого я мнения? - сказал я, ошеломленный.
- Само собою разумеется, - продолжала она самым серьезным тоном, - вопрос тут не о состояниях. Вряд ли может быть союз более удачный в этом отношении.
- Может быть, разница в годах?
- Пустяки! Правда, Антиопа на десять лет старше Реджинальда. Но она так молода душой. Нет, не в этом дело.
- Но тогда я не вижу в чем же, - сказал я, чувствуя себя очень неловко.
Она как-то странно остановила на мне свой взгляд.
- Не знаю, продолжать ли мне, - сказала она. - Еще раз повторяю, я боюсь быть нескромной.
- Вы приобрели на это право, - сказал я любезно.
Даже веки у нее не дрогнули.
- Хорошо, буду. Но предварительно вы должны мне поклясться, что нет у вас к графине Кендалль иных чувств, кроме той детской дружбы, о которой она сама мне рассказывала. Если бы было иначе, я слишком боялась бы сделать вам больно и замолчала бы.
- Что вы хотите сказать?
- У матери есть обязанности, - важно проговорила она. - Как бы я ни хотела видеть моего сына мужем Антиопы, я бы всю жизнь упрекала себя, если бы помогла осуществлению этого проекта, не сделав предварительно всего необходимого, чтобы удостовериться во вздорности некоторых слухов.
- На какие слухи вы намекаете?
- О признаюсь, все это гадко. Но опять повторяю, я должна окончательно убедиться. Вы - мой друг. Я зашла уже слишком далеко, сейчас молчать не приходится. Скажите мне, как вы полагаете, сердце Антиопы свободно? Что вы о ней думаете?
- Я полагаю, что графиня Кендалль занята исключительно своей страной.
- Какой страной?
- Какой? Ирландией.
Леди Флора расхохоталась.
- Ах вы, ребенок! Для политики у женщины есть день, Для себя - у нее ночи.
- Я не понимаю...
- Ах, не смотрите вы на меня такими глазами. Вы, наконец, заставите меня поверить, что напрасно я так доверчиво заговорила с вами. Вы отлично понимаете, что я не придаю какой-нибудь особенной важности тем слухам, о которых я говорила. Да, наконец, Антиопа ведь свободна...
- Еще раз, на какие слухи вы намекаете?
- Сплетни, - сказала леди Флора, - готова поклясться... Сколько вы времени в Кендалле?
- Я приехал 24 марта, сегодня - 6 апреля.
- Всего двенадцать дней, - сказала она. - Господи, а мне кажется, что я вас знаю уже так давно.
"Это очень любезно, - подумал я, - но к чему все это нас приведет?"
- Все-таки в двенадцать дней вы могли ознакомиться с внутренним распорядком в Кендалле. Знаете вы, где находится комната Антиопы?
- Да, был там один раз, на следующий день по приезде.
- Эта комната в первом этаже, в углу замка. Одно из двух окон выходит на море, другое - в парк.
- Да, я заметил эти подробности.
- Вы знаете, что замок построен на склоне скалы. Перед окном - скала, недалеко, футах в сорока или пятидесяти.
- Знаю, - сказал я. - Я даже взбирался на эту скалу. С вершины вид на море еще красивее, чем из окон замка.
- Хорошо, в таком случае вы отлично поймете. Но чтобы я не видела в ваших глазах и тени укора... Иначе я сейчас же перестану.
- Продолжайте, прошу вас.
- Месяца три назад - может быть, четыре, - у меня служил конюх. Его звали Джим. Ну, так вот, этот Джим воспылал самыми нежными чувствами к горничной графини Кендалль.
- К Дженни?
- Нет, Дженни поступила потом. Горничную Джима звали, кажется, Джейн. Да это не важно.
- Конечно, не важно.
- Словом, каждый вечер, кончив работу, Джим бежал в Кендалль, в надежде повидаться с своей Джейн. Как-то раз она не пришла на свидание. Комната графини была освещена. И Джиму пришла совершенно естественная мысль - взобраться на скалу, чтобы оттуда уследить минуту, когда Джейн освободится и уйдет от своей госпожи... Джейн Джим не увидал, но вместо того...
- Но вместо того?
- Нет, не ждите, чтобы я сделала эту гадость и назвала вам того, кто был с Антиопой в этот поздний час. Что бы вы обо мне подумали? Да имя этого человека нам в данном случае и неинтересно.
- А Джим? - спросил я с иронией.
- Вы, конечно, сами понимаете, я воспользовалась первой возможностью и рассчитала его.
Она закурила папиросу и пускала дым маленькими голубыми струйками в потолок.
- Что вы думаете?
- Думаю, - сказал я, - что лорд Реджинальд настолько выше всего этого, что...
Она улыбнулась.
- И я совершенно так же думаю. Я никогда ничего ему не говорила. Видите, вы можете гордиться моим доверием к вам.
Мы помолчали. Часики зазвонили. Леди Флора вздрогнула.
- Уже четыре часа! - сказала она с очаровательнейшим оттенком сожаления в голосе.
Я встал, немного нервничая.
- Я должен вас покинуть.
Она не стала очень меня удерживать.
- Господи, я в отчаянии, что заставляю вас идти целую версту ночью!
Она открыла окно.
- К счастью, дождя нет.
Она подошла ко мне, положила мне руки на плечи. Едва протянув голову, я прикоснулся губами к ее светлым волосам.
- Вы не сердитесь на меня?
- Сержусь, на вас? Почему?
- Если бы у вас было к Антиопе какое-нибудь иное чувство, кроме дружбы, - сказала она, - я не простила бы себе своей откровенности. Но вы дали мне слово...
Я почти не обратил внимания на такое спокойное бесстыдство. В эту минуту была у меня одна лишь мысль: быть как можно менее смешным, когда стану переодеваться из блестящего пурпурного с золотом капота в свою одежду. Нужно отдать должное тонкому такту леди Флоры, с которым она предоставила мне самому проделать всю эту маленькую процедуру.