- Ну, так кто сумеет быстро повторить: "Шел грек через реку, видит грек - в реке рак?.." Хе-хе-хе! Вот поломайте-ка свои языки! - и старик добродушно засмеялся.
Как только Купойине завидела его, она тотчас поспешила ему навстречу. Что там "поспешила" - побежала! Со стороны это выглядело очень странно: словно бы вдруг лягушка вздумала побежать. Шлепанцы ее громко стучали, тесемки у чепца под подбородком развязались и развевались в обе стороны по плечам.
- Ты знаешь новость? - крикнула она издали задорным тоном.
- Нет, не знаю, Верона. Ничего не знаю.
- А новость такова, что супруг мой, Йожеф Купойи, едет в этом году на курорт.
- Ну, не болтай, не болтай, - забормотал растерянный Купойи. - Неужели такой урожай?
- Да еще какой! - проговорила мамаша Купойи певучим голосом, в котором так и звенела радость. - Зерна - полным-полно, мешков пустых только не хватает.
- Значит, хорошо удобрили землю, - чуть не плача от радости, произнес Купойи, - А земля всегда даст все, что только сможет.
Словно новую кровь влили ему в жилы. Он тут же начал интересоваться, как идут дела, что, мол, и как, хотя совсем было уже перекочевал в одежды немощи и беспомощности, в то душевное облачение, которое обычно бывает последним нарядом у человека; он как-то опустился, ничем уже больше не интересовался, разве что только своими тминными супами. А тут он вновь стал былым Йожефом Купойи; к нему вернулось и хорошее настроение, он уже начал строить планы, готовиться в дальнюю поездку в Штирию вместе с другими односельчанами. Но сначала надо отвезти пшеницу в город и продать.
В среду на следующей неделе стали нагружать телегу, но на одну мешки с зерном не уместились; впрочем, может, и уместились бы, но Молния и Бутон запротестовали бы - пришлось нанять еще одну телегу у Иштвана Середнеи. Но тут возник вопрос: а кто поедет с зерном? Дед заявил, что во что бы то ни стало поедет он. Его стали отговаривать, мол, тебе никак нельзя, ты болен, то да се. Но папаша Купойи настаивал на том, что поедет сам; мол, разница невелика: что дома валяться, то на одном, то на другом боку, что на мешках пшеницы лежать, к тому же свежий воздух, поездка, отвлечение пойдут, дескать, только на пользу.
Тогда госпожа Купойи наказала старому Винце сопровождать хозяина, следить за ним в оба глаза и, провожая их и благословляя в путь-дорогу, закричала им вслед от ворот:
- И будьте внимательны, когда перекупщик будет расплачиваться с вами! И чтоб никакой беды не стряслось, душа моя Винце! Если станет прохладно, заставь хозяина повязать шею шарфом. И деньги спрячь получше, старинушка, оберегай их! Я пришила тебе карман с внутренней стороны жилетки, спрячь туда деньги, не забудь!
Волы тронулись медленным ровным шагом и пошли, пошли без всяких усилий; разве что только когда поднимались на холм, поскрипывало от натуги ярмо. В дороге не приключилось ничего особенного, если не считать того, что в Вернё телеги остановила красавица Хорватине и вручила Винце хатош , чтобы он купил ей дрожжей (наверняка собирается печь сдобный хлеб), и попыталась завязать разговор с самим дедом (ну и красива же эта бестия!); стала расспрашивать его о самочувствии. О Пали она ни словом не обмолвилась и была так обходительна, так улыбалась старику, что совсем его околдовала.
- Красивая женщина! - сказал он потом Винце. - Не удивляюсь нашему Пали. А волосы у нее, слышь, Винце, как воронье крыло! А ты не почувствовал, какой аромат исходит от нее? Я сначала испугался, подумал: может, наша пшеница попрела, но, смотрю, нет - совсем не тот запах. Ее одежды наверняка опрысканы душистой водой…
Так старый Купойи вспоминал о госпоже Хорвата вплоть до Керажана. А там, у холма, он слез с телеги, сказав, что волам и так тяжело тащить поклажу в гору, и побрел пешком по тропинке - а то, мол, затекла поясница.
Разумеется, идя пешком, видишь все вокруг. (Правда, легкие у старого Купойи были плохи, поэтому через каждые пять шагов он останавливался и отдувался.) Но зато он увидел девочку, лежащую в траве под сенью куста шиповника. На вид ей никак нельзя было дать больше пятнадцати. Девочка, видно, держала куда-то путь, так как под белокурой головкой у нее лежал узелок "Очень миленькое создание, особенно личико, - подумал Купойи, - только очень уж худенькая". Она не спала, а, наверное, отдыхала и тихонько постанывала.
- Что с тобой, девочка? - спросил Купойи, проходя мимо. - Уж не больна ли ты?
Девочка взглянула на него опаленными жаром голубыми глазами и ничего не ответила. Только слегка кивнула головкой.
- Н-да, и лицо у тебя пылает, как раскаленная подкова. Откуда ты, моя девочка, и куда идешь? Отвечай же, дитя! Может, я смогу тебе помочь. Ну посмотри же на меня. Видишь, я - не какой-нибудь дурной человек. Ну, ведь ты же не боишься меня?
Девочка с видимым усилием приподнялась немного на локте и назвала какую-то деревню, откуда она идет, где она служила кем-то вроде няни при детях, но слова ее с трудом можно было разобрать; голос ее звучал не громче жужжания пчелы; потом она назвала какую-то деревню, куда идет.
- Она за городом? - спросил старик.
- Да.
- Ну так я подвезу тебя до города на телеге. Эй, Винце, стой! Винце, стоп!
Потом он снова обратился к девочке:
- А сейчас ты попробуй-ка встать, доченька. Ну, погоди, я помогу тебе. Давай свою ручонку, вот так! Ой, и до чего же она у тебя горяча! Ну, раз-два-три! Оп-ля, Катарина!
Эту шутливую присказку он подцепил от барышень, служивших в имении - они так играли со своими куклами. Купойи решил, что это - ласковое заигрывание. "Что ж, и я попробую, может, развеселю этим бедняжку".
Но до веселья ли ей было! Головка у нее бессильно откинулась, как у подстреленной птицы. Бедному Купойи пришлось подхватить ее за талию и так потащить к телеге.
- Что вы делаете, бога ради?! - зашумел Винце.
- Иди, иди-ка сюда, помоги!
- Чего ради вы это придумали? - продолжал ворчать Винце, поняв, в чем дело.
- Иисус Христос тоже врачевал больных, мой дорогой Винце.
- Это так, потому как у него было на то время. Ему нечем было больше заниматься. А мы должны спешить, чтобы вовремя поспеть на рынок. А ты, девочка, обопрись на мое плечо, и пошли потихоньку!
Только сейчас Винце заметил, как аккуратно и изящно была она одета: на ножках - маленькие сафьяновые сапожки, короткая домотканая юбка из шерсти, чересчур пересиненная кофта с вышитыми рукавами и черный платок в горошек на голове. Нельзя сказать, чтобы фигурка у девочки была безукоризненной: левое плечо слегка выдавалось вперед. И тем не менее она была такой складненькой, такой филигранной, как фигурка из прозрачного сахара.
Винце быстро сделал углубление между мешками, постелил одеяло и кафтаны, чтобы было помягче; потом поднял девочку - она была легка, как пух, - и нежно уложил ее.
- Ну, а теперь, сударь, забирайтесь и вы на телегу, - обратился он к господину Купойи.
Снова тронулись в путь, но не успели они немного отъехать, как больная девочка попросила пить.
Винце покачал головой, проворчал что-то под нос, но все же остановил телегу неподалеку от того места, где протекал родник, и принес ей в шляпе воды.
- За эту воду ты получишь в "Раке" вина, - заверил его Купойи.
Больной на глазах полегчало от свежей воды; она закрыла глаза и перестала стонать, только дыхание ее было горячим и прерывистым. Купойи участливо смотрел на тонкое, нежное личико, на открытый высокий лоб, на голубые жилки, бьющиеся на висках.
- Сдается мне, что девочке полегчало. Как ты думаешь, Винце?
Безбожник Винце не отвечал, а только подгонял волов:
- А ну, Молния! А ну, Бутон! Нн-но!
- Уж не заснул ли ты, Винце?
Но сердитый Винце и тут ничего не ответил; он поправлял свою "амуницию": прочищал соломинкой мундштук.
- Эй, Винце, смотри! Вроде бы уже и не такие красные у нее уши. Может, ослабла лихорадка?
Купойи приложил руку ко лбу девочки, но тут же расстроился, потому что голова пылала, как булка, только что извлеченная из печи.
Девочка открыла глаза, кротко, благодарно посмотрела на него затуманенным взглядом.
- Ой, какая у вас рука, как приятно!
- Холодная, не правда ли? Но погоди, доченька, мы сейчас что-нибудь придумаем. Эй, Винце, остановись!
Они снова остановились у Зехернейской мельницы; там, где на берегу речки Кисе печально стоял одинокий ясень. Старик слез с телеги, обломал с дерева ветку: "Жаль, конечно, что листочки больно узенькие", - и стряхнул с нее облепивших ее зеленых, отливающих золотом букашек.
- Так мы и впрямь никуда не доедем, - заворчал Винце.
- Ну, ну, не ворчи, ты, молокосос! - бросил ему Купойи (хотя "молокосос" тоже уже приближался к семидесяти).
Затем сорванной веткой Купойи принялся, как веером, обмахивать больную. Это было хорошо еще и потому, что он отгонял мошкару, обильно вьющуюся над телегой и словно купающуюся в расплавленном золоте солнечного света. Ветка навевала прохладный ветерок, прогонявший зной и пушивший светлые, как колос, волосы девочки.
Ей было, наверное, приятно это. Тоненькой горячей рукой, может, непроизвольно даже, она отыскала заросшее щетиной лицо деда и погладила его по щеке. А старику почудилось, будто на этом месте он ощутил прикосновение трепещущего сердца голубки.
- Ты - добрый старик, - чуть слышно сказала она. И, замолчав, остановила на нем полуосмысленный взгляд.