Потом пришла пора жатвы, уборки и скирдования. Если судить по скирдам соломы, - не больше, чем в прошлом году. Но может, хорошо заплатят?
А с каким нетерпением ожидали поденщиков-словаков! Чтобы так страстно ожидали словаков - такого еще не было на земле! В конце концов как-то в понедельник они заявились и тут же взялись за молотьбу. О, это были волнительные, вселяющие надежду дни! Госпожа Купойи каждый час выбегала посмотреть, как идет работа; белый воробей всюду увязывался за ней, но ему было строго запрещено склевывать хотя бы зернышко пшеницы. По ночам Винце и Пали спали прямо на груде зерна. Пали брал с собой на гумно постельное белье, а Винце - в чем был, в том и спал, разве что стянув сапоги, поскольку босые ноги для крестьянина - лучший советчик по части здоровья в эту пору. Ведь когда спишь в сапогах - не почувствуешь, если ночью погода вдруг начнет портиться, и можешь застудить грудь. А голые ноги сразу среагируют и просигналят тебе: "А ну, земляк, укутайся-ка поплотнее сермягой!"
Словаки - честные работники; во всяком случае, никаких подозрений в их адрес не возникало, если не считать того (это особенно сердило старого Винце), что они много разговаривали между собой, к тому же по-английски. Куча зерна быстро росла и увеличивалась, а скирд становилось все меньше и меньше. Но никакого обмана тут, разумеется, не было, потому что Винце спал чутко, как заяц, - даже кошке не прошмыгнуть через гумно, чтобы он не проснулся.
Только один-единственный раз фея сна Маймуна сильнее обычного сомкнула ему веки своими медовыми перстами. Но и это была заранее продуманная хитрость. И какая! Пали принес с собой однажды вечером полную флягу вина и предложил старику сделать пару "глотков", после чего Винце сразу же скис, как молоко. И что же? Посреди ночи старик чует (правда, никак не может понять, слышит ли он в действительности или видит во сне), будто на гумно медленно въехала телега; вот она подъезжает все ближе и ближе, вот вдруг остановилась у груды зерна. Страшным напряжением воли Винце пытается вскочить на ноги, но это ему не удается. В полузабытьи ему кажется, что кто-то шепчет: "Проснись, встань! Воруют!" - но сил не было подняться. Лошади дрогнули, зазвенела сбруя… Тут Винце все же приоткрыл глаза ("Эге, действительно - телега!"), протер сонные веки ("Ничего себе - положеньице!"). Месяц сияет, звезды блещут в синем небе…
Все предметы хорошо видны; разве что только ночь придает им какие-то сказочные очертания.
В Винце пробудилась энергия; он хотел закричать и схватить лежащие рядом вилы, но одумался, решив, что здесь лучше действовать умом да смекалкой. Поэтому он тихонько приподнялся - не очень, только на локтях, чтобы заглянуть по ту сторону пирамиды зерна - именно там что-то происходит. Однако то, что он вдруг увидел, заставило его очумело закрутить головой.
Так ведь это же Пали стоял там и распоряжался, указывая рукой. А рядом - крестьяне, все - знакомые, односельчане. Молча, стараясь тихо ступать, они поднимали с телеги тяжелые мешки и осторожно и бесшумно высыпали их содержимое на груду зерна.
Винце все понял и тихо пробормотал:
- Хорошо, хорошо, я ничего не видел.
Впрочем, он действительно больше ничего не видел, потому что на глазах у старика навернулись слезы, и все стало как в тумане; положив седую голову на брезент, он нарочито громко захрапел, желая показать, что крепко спит.
Только утром, взглянув на кучу зерна, он сказал Пали:
- Сдается мне, вроде бы она стала больше.
Пали равнодушно пожал плечами, а про себя рассмеялся: ну и здорово же он обманул наивного старика с этой пшеницей, которую купил на свой первый заработок!
Правда, следующей ночью уже Пали проснулся после полуночи от каких-то звуков. Может, мыши? Нет. Может быть, словаки что-то затеяли? С противоположной стороны пшеничной пирамиды доносился тихий разговор. "Э, да это голос Винце. Значит, все в порядке". И уже больше из любопытства Пали прислушался, стараясь не сделать неосторожного движения. Винце спрашивал шепотом:
- Ну, привезли?
Чей-то голос ответил (вроде бы голос шурина Винце):
- Привезли.
- Ну, тогда высыпайте, только тихо и аккуратно, чтобы Палика не заметил.
После этого в одном месте приподняли брезент и было слышно, как топчутся трое или четверо людей; затем Пали увидел, как они высыпают пшеницу из мешков, отчего поднялось большое серое облако пыли, хорошо видное на темно-синем фоне неба.
Утром, когда Пали встал и уже собирался идти на работу в шахту, он стал лукаво допытываться у старика:
- Вроде бы я ночью слышал какую-то возню, чьи-то шаги возле кучи, а, дядя Винце?
- Я, во всяком случае, не воровал пшеницу, - огрызнулся старик и перевернулся на другой бок.
- Да я вовсе и не потому спрашиваю. Я думал, может, и вы что-нибудь слышали?
- Ничего. Я спал, как подсеченный барашек, - отозвался старый слуга, - Вы, конечно, хотели бы, наверное, чтобы я стоял тут всю ночь, как солдат на часах. Но я пока еще с ума не сошел. А если не нравится вам, пусть твоя бабка нанимает другого слугу.
Но тут уже посрамленный Пали поспешил испариться, видя, что пускаться со стариком в дальнейшие переговоры об этом предмете бессмысленно; его же милость Винце, хотя якобы и проспал всю ночь, как подсеченный барашек, тем не менее, утомленный и разбитый после такого "сна", решил еще немного продлить себе отдых и сомкнуть свои голубые, слегка косящие глаза.
А какое было веселое утро! Молотильщики уже завели свою песню. Пес Шайо лизал босые ступни старого Винце. В зеленой, как изумруд, траве жужжали и стрекотали тысячи насекомых. Солнце только что показалось из-за горы Сакай, неся за собой свой пурпурный шлейф. Оно еще только-только всходило и было еще кротким, не опаляло и не жгло, а лишь ласкою щекотало своими лучами. Вот они пробежали по изрытому морщинами лицу старика - это было действительно восхитительное ощущение. Они гладили, баюкали, окрашивали кожу в золотой цвет.
Но вдруг старик вздрогнул; что-то упало ему на веко с высоты. Он протянул руку, и у него в пальцах оказалось алеющее в лучах солнца пшеничное зерно. Винце взглянул вверх и увидел, что над ним, хлопая крыльями, летел, набирая высоту, белый голубь. Он и выронил из клюва зерно. Оно еще было влажным от его слюны…
- Ишь ты, смотри-ка, ишь ты! - проворчал старик, - И ты с нами работаешь.
Винце долго следил за голубем. А тот улетал все выше и дальше; вместе с ним улетал и сон. И вскоре они улетели оба… Осталось только пшеничное зерно. Оно смешалось со своими собратьями в груде, и она стала больше на одно зерно…
На другой день закончили обмолот зерна; словаки уехали вместе со своими лошадьми, молотилками, со своими торбами. Расставание было чувствительным: "Гуд бай!" - "Добро здравья!" Затем - веяние. Это последний этап производства товарного зерна; впрочем, точнее - предпоследний, так как последний - продажа его еврею-перекупщику. Для веяния уже не нужны рабочие-словаки. Нужен только ветер. На нитке подвешивают утиное перышко; куда оно клонится, туда, значит, и ветер дует; тот, кто работает с лопатой, должен следить за направлением ветра. Нынче, когда все эти работы выполняет машина, быстро забываются эти дедовские методы. Когда же веяние выполняется вручную, веяльщик вскидывает полудугой лопату с зерном, и легкая полова, отсевки отлетают, сдуваемые ветром, либо вправо, либо влево; тяжелое же зерно падает вертикально, и вот на гумне постепенно растет груда зерна, отливающая оранжевым золотом, с которой хорошо знающий свое дело метельщик осторожными веерообразными движениями, мягкими, как мазки кисти, сдувает метлой упрямые отсевки, не желающие сразу присоединиться к своим собратьям.
Это очень приятное занятие! Но для стариков Купойи куда приятнее на этот раз было взвешивание. Эх, надо было посмотреть, какой радостью искрились глаза госпожи Купойи, когда и все мешки наполнились по завязку и закрома были засыпаны. Одно удовольствие было наблюдать за ней. Как она распоряжалась - ну прямо как генерал! "Сюда, быстро!" "А ну-ка, поспеши туда!" "Бенакне, душечка моя, в этом мешке вроде бы дырка снизу". "Принесите-ка сюда эту крышку!" "Быстрее, быстрее, раз-два!" "Живее, Катка! Как ты держишь весы, разиня?!" "Пусть кто-нибудь сбегает в дом - надо очистить и второй сусек! Только нужно как следует подмести днище, а то там лежала старая картошка". "Ну, уж этот Винце и этот Пали, чтоб им пусто было! Когда нужно - никогда их нет под рукой…"
Разумеется, их не было под рукой, потому что они то и дело, подобно гонцам, бегали к старому Купойи, ожидавшему все новых и новых сообщений об окончательных результатах "Уже столько. Сейчас уже столько, дедушка!" "Зерно так и сыплется, барин".
Впрочем, и госпожа Купойи не забывала о своем муженьке собственно говоря, о нем она все время и думала, только вида не показывала.
- Что вы тут рты поразевали, пострелята, только и путаетесь под ногами! - ворчала она на ребятишек, без которых разумеется, не могли обходиться подобные события. - А ну шагом марш, бегом - к дяде Купойи, пусть он сейчас же придет сюда!
И к усадьбе Купойи направилась депутация - как раз в самое время, потому что один из хозяйских волов, Молния, выбежал из стойла и, не зная, куда деваться, прислонился своей худой спиной к шелковице и стал тереться о ствол, отчего дерево закачалось и на землю посыпались черные бархатистые ягоды, словно ниспосланные манной небесной. Вперед, ребята! Кто раньше - тому больше достанется!
Оценив сообщение, Купойи начал уже верить в то, что, наверное, результаты и впрямь неплохи, раз уже приглашают его, и в сопровождении пса Шайо и стайки детворы направился на гумно. Разыгравшийся Шайо бежал впереди, а старый Купойи шествовал, выпрямившись, как гренадер, и по дороге заигрывал с ребятишками: