- Вот это осокорь! Отличное дерево. Как ты находишь? - спросил он.
Тим оценивающе снизу вверх окинул взглядом огромное раскидистое дерево и согласно кивнул.
Ничего себе, славное деревце. Прочно стоит оно на отлогом берегу, ствол, пожалуй, и вдвоем не обхватить - такой он толстый, могучий, надежно закованный в темновато-коричневую броню коры.
Топором такой не возьмешь, зубья пилы запросто, наверно, можно обломать. Нижние сучья, широко раскинувшиеся по сторонам, каждое само по себе - целое дерево, потому что от них, от этих сучьев, отходили еще другие сучья, а от тех, других, множество поменьше и потоньше, но таких же сильных, гибких и, видать, живучих… Вот это дерево! Богатырское. Тим так и сказал:
- Большое дерево. Давай поставим на нем мою дуплянку.
- Правильно, - согласился Андрей. - Я так же думаю. И от поселка недалеко, и место приметное. Большой осокорь. Будешь чаще ходить смотреть…
Андрей ухватился за нижний сук, подтянулся, как на турнике, и - гоп! - не успел Тим глазом моргнуть, как брат оказался верхом на этом толстенном суку.
- Подавай, - сказал он и, чуть свесившись, подхватил из рук Тима дуплянку. Тим стоял внизу и смотрел, как он там ловко и быстро закреплял ее между сучьями. Две минуты - и все готово. Андрей соскочил на землю и, встав рядом с Тимом, улыбнулся:
- Есть начало! Вот и заживет в твоем доме счастливое семейство гоголей.
- А скоро они прилетят? - спросил Тим, глядя прямо в лицо Андрею. Это для того, чтобы Андрей тоже видел его лицо и мог понять, о чем он говорит.
- Месяца через полтора прилетят, - сказал Андрей. Он совсем глухой, хоть изо всей мочи кричи - не услышит. Но по губам понимает, о чем его спрашивают. Просто удивительно, как это ему удается. Иногда Тим так, для опыта, зажмет себе уши и велит дружку своему Леньке-второгоднику (так его все в школе называют, потому что Ленька прошлую зиму долго болел и остался в третьем классе на второй год), и вот Тим зажмет уши и велит Леньке что-нибудь говорить, а сам прямо глаз не сводит с его лица. Ленька усиленно шевелит губами, старательно выговаривая слова, но Тим ничего не может понять и сердится: "Ты, поди, и вовсе ничего не говоришь?.." И удивляется еще больше способности брата по малейшему движению губ и выражению лица угадывать слова, понимать разговор. Тим спросил однажды, как это ему удается, и Андрей сказал, что это вполне естественно: вот взять, например, слепых, так у них очень развиты слух и чутье, и они, ничего не видя, тем не менее, прекрасно ориентируются, ходят, куда им надо, и никогда не собьются с пути, знают все переулки и перекрестки. А он, Андрей, хорошо видит и вполне может понять, о чем с ним говорят, правда, иные слова приходится повторять дважды, а то и трижды, но это не так уж важно, в общем-то, Андрей все отлично понимает… Оглох он несколько лет назад, когда работал далеко на Севере. Однажды его захватила в тайге пурга, и он чуть не погиб… И хоть случилось несчастье - Андрей перестал слышать, но несчастным он вовсе не кажется, потому что и работа у него интересная, и работает он с утра до ночи, столько у него всяких дел, недаром считается он лучшим охотоведом в крае, о нем писали даже в газетах, фотографию печатали, на которой Андрей был снят вместе с Белкой на берегу Подлипки… И учительница, Вера Николаевна, наверно, уже раз двадцать за зиму, если не больше, говорила Тиму: "У тебя прекрасный брат, тебе нельзя его подводить". Как будто он и без нее не знает, какой у него брат, а подводить подавно не собирается…
- Месяца через полтора явятся гости, - сказал Андрей. - В конце апреля или в начале мая. Смотря какая будет нынче весна: ранняя или поздняя.
- Откуда же им знать, ранняя весна или поздняя? - удивился Тим.
- Сорока телеграмму пошлет… - засмеялся Андрей. И серьезно добавил: - Они все знают, они, брат, умный народ, птицы. Знают, когда нужно прилетать, когда улетать. Помнишь, осенью мы видели с тобой на озере, как они готовились к отлету, силы накапливали?
- Гоголи?
- Не только гоголи. Уток там всяких было много: свиязи, трескунки, широконоски…
- А почему их трескунками назвали? - спросил Тим.
- Голос у них трескучий, особенно у селезня. Трек, трек! А широконоска, будто ангиной переболела, совсем охрипла: кр-уок, у-ок, кр-руок!
Тим улыбнулся, глядя на брата. Здорово он умеет подражать птицам. Если не знать, что это он, так и поверить можно - птицы кричат, трескунки или широконоски.
Часам к двенадцати управились, поставили последнюю дуплянку и поехали обратно. Солнце поднялось высоко и начало пригревать. Снег подтаял, размяк и шуршал под полозьями саней. Тим лежал на мягком сене, блаженно прижмурив глаза, и дорога казалась ему бесконечно длинной, куда хочешь можно по ней уехать - хоть на север, хоть на юг. Размечтался Тим и решил про себя, что лучше, конечно, на юг ехать, на юге всегда солнце, тепло. Не успел он так подумать, как вдруг шуршанье оборвалось, лошадь остановилась.
И Тим услышал чей-то густой, надтреснуто-хрипловатый голос:
- Привет лесному начальству!
Тим приподнял голову и увидел краснолицего, толстомордого парня с как попало расставленными глазами, отчего один из них косил куда-то влево, а другой вправо, с кое-как пришлепнутым и слегка сплюснутым носом, толстыми губами и несоразмерно огромным, тяжелым подбородком. На голове парня была пушистая ондатровая шапка, был он в черном полушубке нараспашку, в валенках, с чуть ли не наполовину загнутыми голенищами, шерстяные перчатки торчали из карманов. Жарко ему, видать, было. И весело отчего-то. Улыбался парень, широко растягивая губы, и глаза его разбегались при этом в разные стороны.
- Привет, говорю, нaчaльcтвy! - повторил он.
- А-а, Половинкин, - сказал Андрей. - Привет, привет. Как поживаешь?
- Не жалуемся, - и подмигнул Тиму. - Помощника завел?
Андрей слез с саней и подошел к Половинкину, и оказалось, что он чуть даже повыше его, только плечи у Половинкина пошире да подбородок потолще, да кулаки, пожалуй, поувесистей. Но это ничего еще не значит.
- Давненько я тебя не видел, - сказал Андрей.
- Соскучился? - глаза у Половинкина нахально поблескивали. Странно как-то они разговаривали, непонятно.
- Ну, скучать-то мне некогда, - сказал Андрей. - Но поговорить с тобой давно собираюсь. Говорят, ты лыжню за кордоном проложил?
- Кто это говорит? - насторожился Половинкин и перестал улыбаться. - Кто говорит-то? Какую лыжню? Ничего не знаю. Впервые слышу.
Что это ты меня об этом спрашиваешь? Что я тебе, контрразведчик какой, что ли, контрразведчик я тебе, да? - повторил он. - Если лыжня за кордоном, лесника спрашивай, он там живет. А я при чем тут?
- А ты ни при чем, - сказал Андрей, усмехнувшись, и похлопал Половинкина по плечу, как будто лучшего своего дружка-приятеля, хотя Тим сразу понял: никакие они не друзья и не приятели, а совсем даже наоборот. И потому с первой минуты возненавидел этого парня. - Ты ни при чем, - сказал Андрей, - но я тебе советую лыжню прокладывать где-нибудь подальше от заказника.
- А ты меня не пугай, не пугай. Понял? - вздыбился Половинкин. - Я где хочу, там и буду лыжню торить. Я, понимаешь, может, тренируюсь для всесоюзных соревнований, а ты мне тут будешь указывать…
- Ну, ну, чемпионам решил стать? По какому виду?
- А я, может, по всем видам. И не твое это дело. Понял?
- Ладно, Половинкин, тренируйся, только о разговоре нашем не забывай. Чемпион… - покачал головой Андрей, садясь в сани и трогая Орлика. Сани опять зашуршали по размякшему, подтаявшему снегу.
А Половинкин остался позади и некоторое время стоял неподвижно, как столб, и зло смотрел им вслед. Потом сплюнул и выругался.
- Глухарь несчастный! - крикнул он вдогонку. И пошел быстро в противоположную от них сторону, полы его полушубка отлетали, взмахивались, будто крылья какой-нибудь птицы. И даже со спины было видно, какой он злой, этот Половинкин.
- Ишь, герой, - задумчиво проговорил Андрей.
- Не бойся его, - сказал Тим. - Пусть только попробует, мы ему…
Андрей засмеялся и обнял Тима за плечи.
- А я разве боюсь, с чего ты взял, что я боюсь? Волков бояться - в лес не ходить. Так ведь? А нам с тобой нельзя не ходить в лес. Если мы не будем ходить, то кто же станет охранять наших друзей, лесных жителей - косуль и маленьких зайчишек, белок, лосей?.. Лоси хоть и большие, а в защите тоже нуждаются. Знаешь, что этот Половинкин прошлой весной удумал? - спросил он вдруг. - Утки отложили яйца и уже сидели на гнездах. А когда они сидят на гнез-дах, они словно глохнут и подпускают совсем близко. Вот он и повадился к озеру, этот Половинкин, и убивал птиц не то, чтобы на взлете, а прямо в гнездах. Представляешь, убьет утку, а в гнезде останется целый десяток недопаренных яиц. Вот сколько сразу гибнет утят! Разве это дело?
- Не дело, - согласился Тим. - Посадить его надо за это, чтобы знал.
- Оштрафовали его, - сказал Андрей. - Предупредили строго. А он, видишь, не унимается. Вот и выходит: земля - это наш общий дом, потому что все люди живут на земле, и свой же дом мы грабим и разрушаем. Земля, конечно, богата, очень богата, но если не охранять ее богатства, так скоро от них ничего не останется.
Представь-ка себе на минуту: нет на земле лесов, а раз нет лесов, значит, и рек, озер тоже нет, исчезли травы, хлеба, цветы, нет птиц, животных, зверей… Смогут люди жить на такой земле?
- Нет, - качнул головой Тим, - не смогут.
- Так-то, брат, - сказал Андрей. - Если мы научимся быть добрыми и бережливыми хозяевами в своем доме, на своей земле, так и земля наша останется доброй и богатой… А значит, и людям будет хорошо на ней жить: Это надо всегда помнить. Всегда!