Иртеньев Игорь Моисеевич - Повестка дна (сборник) стр 6.

В смертельной битве при Казани
Мы сдали главный наш экзамен,
Войдет в народные сказанья
Бессмертный подвиг наш.
Ну мы им, гадам, накидали!
Ох, мы им там просраться дали,
Сгребли считай что все медали –
Неловко просто аж.

Хотя какое там "неловко"!
Тут вам не хипстеров тусовка –
Три года длилась подготовка,
Бабло рекой текло.
Пусть мы лишь бедные студенты,
Что подтверждают документы,
Но в судьбоносные моменты
Преградам всем назло

Мы встанем богатырским строем
И всех как есть на раз уроем.
Когда прикажет быть героем
Любимая страна,
Команду выполняя четко,
Потуже мы забьем зачетку –
И по врагу прямой наводкой,
Как в день Бородина.

"Натура – дура, жизнь – жестянка…"

Натура – дура, жизнь – жестянка,
Судьба – индейка, статус – кво,
Одна лишь верная портянка –
Отрада сердца моего.

Она не рвется и не мнется,
Моральный дух ее высок.
В час испытаний не согнется,
Как младший брат ее – носок.

Портянка не боится грязи,
Ей черт не брат и грош цена,
Не зря в полку отдельном связи
Она была мне как жена.

С ней познакомился в ЗабВО я
В семидесятые года,
И братство наше боевое
Не прерывалось никогда.

Когда нас старшина Подлужный
Учил наматывать ее,
Считалось роскошью ненужной
Любое нижнее белье.

Но что-то в ней такое было
Превыше разума и сил,
Что даже сам начальник тыла
Ее по праздникам носил.

И в тот момент, когда "Славянку"
Врубал оркестр на плацу,
Он вдруг разматывал портянку
И подносил ее к лицу.

…Но времена пришли иные,
Перевернулось все вверх дном,
Порвались скрепы коренные,
Что было явью – стало сном.

Ах, где ты, юность огневая?
Где тот двадцатилетний я?
Прощай, военно-полевая
Голубка дряхлая моя.

Увы, но боле в этом мире
Я оставаться не могу:
Тут запах крепче, чем в сортире,
И все сильнее жмет в шойгу.

Бирюлевские страдания

До чего же, братцы, клево
Жили мы при власти той
В нашем милом Бирюлево,
В нашей сказке золотой.

Черных не было в помине,
Дом шурпой не провонял,
Славянин на славянине
Славянина погонял.

Ну, бывало, что по пьяни
Муж жене пятак свернет,
Так на то ж они славяне,
Кто ж их в этом упрекнет.

В рамках строгой дисциплины
Жизнь размеренно текла,
А теперь кругом малины,
Шаг не ступишь без ствола.

А теперь овощебазу
Эти чурки завели,
Где толкают нам заразу
За последние рубли.

А теперь сплошные даги
Да свирепые хачи
Тащат баб к себе в овраги,
Режут странников в ночи.

Выражаясь аккуратно,
Чтобы не было беды,
Хорошо бы, к нам обратно
Понаехали жиды.

А другого для России
Нам спасенья не найти.
Черножопые с косыми –
Нет страшнее ассорти.

"Жизнь – цепь случайных совпадений…"

Жизнь – цепь случайных совпадений,
Неиссякающий сюрприз.
В ней масса взлетов и падений
И снизу вверх, и сверху вниз.

Вот вам пример. Замечу, кстати,
Что смысла в нем большого нет:
Один мужик упал с кровати
И умер через двадцать лет.

А мог бы, вы уж мне поверьте,
Когда бы на полу он спал,
Нелепой избежать бы смерти,
Ведь с пола б точно не упал.

"Сединою до срока покрылись власы…"

В соответствии с техническим регламентом Таможенного союза в России запрещены ввоз, производство и продажа кружевных женских трусов из синтетических тканей, не соответствующих нормам гигиены.

Сединою до срока покрылись власы,
Стан согнулся, а был, словно азимут, прям,
Износились мои кружевные трусы,
Что в признания знак подарил мне Хайям.

– Ты, – сказал, он – предмет этот с честью носи,
Этой мой тебе, брат, поэтический дар,
В кружевах там сокрыта загадка фарси,
Что доныне сумел разгадать лишь Омар.

Мне они и сейчас, те трусы, в самый раз,
Хоть и тянут порою, признаюсь, в шагу.
В них прошел я Тебриз, Исфахан и Шираз,
Ночевал с ненаглядной певуньей в стогу.

Кстати, мне их когда-то в минуту любви,
Как ему нашептал озорник Купидон,
Подарил незабвенный Реза Пехлеви,
Перед тем как оставить наследственный трон.

Подивись на изысканный их силуэт
Как изящна, заметь, по краям бахрома.
Их просил у меня мой кунак Грибоед,
Комильфо, обладатель большого ума.

И какой-то довольно смазливый урус,
Сторговать их хотел для своей Шаганэ,
И кричал, что я выжига, сволочь и трус,
Хоть до этого лез обниматься ко мне.

Скоро гурий прелестных предстанут красы
Перед взором, что был ими с детства маним,
А пока что примерь кружевные трусы,
Как к лицу они чреслам упругим твоим.

Не найдешь ты таких в вашей дикой Руси,
Где замкнуты людские сердца на засов,
Где шального бабла – хоть косою коси,
Но не встретишь на ком-то приличных трусов.

Или нитка торчит, или строчка крива,
Или краска линяет в горячей воде.
Были в Вологде, слышал, у вас кружева,
Только Вологда, брат, она сам знаешь где.

"Дело, помню, было на Болотной…"

Дело, помню, было на Болотной,
Где в тот день, законности столпы,
Мы шеренгой выстроились плотной
Против обезумевшей толпы.

Что могли мы с голыми руками
Противопоставить той толпе,
Прущей с абордажными крюками,
Кирками, ломами и т. п.?

– Только, умоляю, без насилья, –
Крикнул командир нам в мегафон.
– А иначе не поймет Россия,
Свой покрытый славою ОМОН.

Дать отпор их озверевшей банде
Мы должны одной лишь силой слов,
Ведь не зря учил нас мудрый Ганди:
"All You Need, товарищи, Is Love".

Сможет в это трудное мгновенье
Умягчить смятение умов
Только хоровое исполненье
Ранее разученных псалмов.

Но пока споемте для начала,
Вместо "Со святыми упокой…",
"Во поле березонька стояла…"
– Три-четыре! И взмахнул рукой.

И взметнулась песня над столицей
Голубицей ввысь под облака,
И суровых инсургентов лица
Посветлели в этот миг слегка.

И толпа, что бешено орала,
Вдруг спустила пыл на тормозах,
И летели наземь либералы,
Утирая слезы на глазах.

"– Чижик-пыжик, где ты, падла, был…"

– Чижик-пыжик, где ты, падла, был
В грозный час суровых испытаний?
На Фонтанке, сука, водку пил?
Трахал телок с друганами в бане?

Кокс тянул в мохнатую ноздрю,
Под столом ширнувшись для начала,
В час, когда последнюю зарю,
Хлебом-солью родина встречала?

Или голым на столе плясал
В "Маяке" с Ефремовым Мишаней?
Отвечай, пернатый. Что, приссал?
Ну так слушай, чмо, тогда ушами.

Тут игра серьезная пошла,
Собрались мы тут не смеха ради,
Тут у нас пудовые дела
День и ночь большие крутят дяди.

Мы тебе напомним, коль забыл,
Что бывает иногда по пьянке,
Где, когда, с каким заданьем был
Ты шестого мая на Фонтанке.

– Отпустите, дяденьки, меня,
Я ж для вас практически безвредный,
Мне бы только горстку ячменя,
Я всего лишь чижик-пыжик бедный,

Не губите молодость мою,
Дяденьки, на кой оно вам надо,
А уж я такого напою,
Что и сами будете не рады.

"На днях я наблюдал из автозака…"

На днях я наблюдал из автозака,
В лучей закатных вычурной игре,
Как закатали мусора Бальзака,
Причем не просто де, но Оноре.

А вслед за ним в лучах последних солнца,
Ногою отоварив по балде,
Они упаковали и Альфонса,
Но в не привычном смысле, а Доде.

Отдавши дань традициям лицейским,
Которым с юных лет привержен был:
– Друзья, – я обратился к полицейским, –
Умерьте охранительный свой пыл.

Мы как-никак живем в столичном граде,
Среди цивилизованных людей,
Неверно лишь к уваровской триаде
Сводить многообразие идей.

В вас порча сталинизма не изжита,
Вот что я вам замечу, господа,
Того гляди вы и Андре так Жида,
Свинтите, как последнего жида.

Мне ваша импонирует готовность,
Отстаивать уклад исконный наш,
Но существует все-таки духовность.
Тут старший мне сказал: – Отзынь, папаш,

Коли не хочешь получить по репе,
То лучше мозги не долби тут мне, –
И потянулся к той духовной скрепе,
Что у него висела на ремне.

К юноше

Окончен бал, погасли свечи,
Смахнули крошки со стола,
Умолкли пламенные речи,
Не перешедшие в дела.

Все постепенно входит в норму,
На заданный выходит курс
И обретает снова форму,
Привычный цвет, знакомый вкус

Того кондового болота,
Что на одной шестой Земли
Посредством армии и флота
Мы углубляли, как могли.

Я не подвержен ностальгии
По затонувшему совку,
Пускай скорбят о нем другие,
Впадая в светлую тоску.

И пусть я шляпу не снимаю
В знак уважения к нему,
Но их хоть как-то понимаю.
Тебя вот только не пойму,

Когда ты в благородном раже
Пылаешь праведным огнем,
Хотя его не видел даже,
Поскольку не родился в нем.

А я не только в нем родился,
Но прожил сорок с гаком лет,
Пока вконец не убедился,
Что счастья в жизни нет как нет.

И не рассказывай мне басни
Про то, что не было прекрасней
Страны, чем твой СССР.
Я сед, а ты, приятель, – сер.