Иртеньев Игорь Моисеевич - Повестка дна (сборник) стр 7.

"Я много знал людей хороших…"

Я много знал людей хороших,
При этом столько же плохих,
Но так они друг с другом схожи,
Что различить мне трудно их.

Живут на свете – и спасибо,
Все остальное – ерунда.
А вы их различить смогли бы?
И как, скажите, если – да?

"Минула страсть, и нет возврата…"

Накануне подачи декларации о доходах несколько депутатов Госдумы развелись с женами, превратившись в неимущих холостяков.

Минула страсть, и нет возврата,
И прежним клятвам – грош цена,
Ну что ж, невелика утрата,
Прощай, наперсница разврата,
Отныне лишь любовью брата
Могу любить тебя, жена,

И то лишь только временами.
К чему вся эта суета?
Ведь все, что было между нами,
Как то: недвижимость, счета,
Контрольные пакеты акций,
Что так досталось тяжело
И с чем так нелегко расстаться,
Куда-то раз – и все ушло.

Невероятно до смешного,
Был целый мир – и нет его,
Вдруг ни заводика свечного,
Ни пароходика речного,
Ни даже клубика ночного –
Ну абсолютно ничего.

Зато как славно и легко нам,
Поди-ка с нас чего возьми,
Ведь мы чисты перед законом,
А также Богом и людьми.

Полураздетые, босые,
Мы ваша совесть, честь и власть.
И пусть клеветники России
Навек свою захлопнут пасть.

На смерть NN

Сегодня умер скверный человек,
Изломанный, завистливый и злобный,
Он обливал помоями коллег,
Но сочинитель был весьма способный.

Талантливый, мне скажут. Может быть…
Эпитеты оставим некрологу.
Ему я морду обещал на днях набить,
Но не успел. И слава Богу.

"Вот я стою, не в меру полн…"

Вот я стою, не в меру полн,
Потупив очи сиротливо,
На берегу простынных волн
На фоне энского залива.

Зачем я здесь? и кто я тут?
Что облик мой напоминает?
Как вообще меня зовут?
Из окружающих не знает,

Боюсь, практически никто.
Былая gloria sic transit,
Она ушла как в решето,
И вряд ли чью-то память дразнит.

Хотя бы кто свой взор воздел
При виде бывшего кумира.
Забвенье – тяжкий мой удел
В пустыне чахлой микромира.

А ведь когда-то был кудряв,
Но все поблекло ныне разом –
Мой плащ дыряв, мой стих коряв
И все сильней бастует разум.

И все он ближе, этот день,
Когда уйду неторопливо
Я с брега энского залива
В Танатоса глухую сень.

"Осенний ветер листья гонит…"

Осенний ветер листья гонит,
Стучится в черное окно,
Никто давно уж мне не зво́нит
И не звони́т никто давно.

Не то чтоб все меня забыли
Или стал вдруг всем не мил,
Но кто в тюрьме, а кто в могиле,
А кто и вовсе пол сменил.

"Буря мглою небо кроет…"

Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя.
Тот, кто с мылом рук не моет,
Тот рискует, не шутя.

Руки мыть необходимо
Раз, как минимум, в году,
Ведь руками хлеб едим мы,
Как и прочую еду.

Ими женщин обнимаем,
Сеем, пашем и куем,
Ими деньги мы снимаем,
А потом в карман суем.

У кого они нечисты,
Пусть пеняет на судьбу,
Хрен возьмут его в чекисты,
Будь семь пядей он во лбу.

Знал бы раньше я об этом,
Драил руки б от души
И не вкалывал поэтом
За несчастные гроши,

А пошел служить в наружку,
Что гораздо веселей.
…Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей.

"Чтоб краше стало нашим жить соседям…"

Чтоб краше стало нашим жить соседям
По заповедной средней полосе,
Давайте все куда-нибудь уедем,
Куда неважно, важно, чтобы все.

Чтоб там, куда в итоге мы приедем,
Хотя подозреваю, что не все,
Предстала жизнь неведомым соседям
В досель еще невиданной красе.

"Привет, немытая Россия…"

1

Привет, немытая Россия,
Я снова твой, я снова тут,
Кого, чего ни попроси я,
Мне всё как есть и пить дадут.

Два года за хребтом Сиона
Кормил я по приютам вшей,
Пока меня народ Закона
Оттуда не попер взашей.

Не нужен нам поэт Иртеньев,
У нас своих тут пруд пруди,
По части этой херотени
Мы всей планеты впереди.

Хоть Рабинович ты по слухам,
Да и по паспорту еврей,
Но ты не наш ни сном, ни духом,
Чужой, как рылом, так и ухом,

Так что вали отсель быстрей.
Не видят проку, друг сердешный,
В тебе ни Кнессет, ни Моссад,
Ступай в свой край глухой и грешный,

Покинь наш плодоносный сад.

2

Концы с концами еле-еле
Чтобы свести, с большим трудом
Продал я виллу в Кармиэле
И в Хайфе трехэтажный дом.

И вновь ступни свои босые
Направил к прежним берегам,
Прими меня, моя Россия,
Я за плетни твои косые
Любую родину продам.

Ария возвращенца

Опять поэта обосрали
Буквально с головы до ног.
Прими назад меня, Израиль.
На твой отеческий порог

Я возвращаюсь блудным сыном,
Чтобы к ногам твоим припасть,
Чтобы целительным хамсином,
Как прежде, надышаться всласть.

Да, поступил я некрасиво,
Как распоследний сукин кот,
Гуд бай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ.

В страну, не знающую мыла,
Мне нет обратного пути,
Я на Рублевке продал виллу,
Чтоб на дорогу наскрести,

Потом часы на Спасской башне
И стены древнего Кремля,
Потом озера, реки, пашни,
Равнины, горы и поля.

И вот, ободран, нищ, изранен,
Унижен, проклят и забыт,
Вновь возвращаюсь я в Израиль
Налаживать свой скромный быт.

Роняя крокодильи слезы,
Назад в него ползу ползком,
И злые русские березы
Грозят мне в спину кулаком.

"Я гляжу на мир с тоскою…"

Я гляжу на мир с тоскою –
Он совсем не шоколад.
Что бы сделать мне такое,
Чтобы жизнь пошла на лад.

Чтоб исчезли без следа бы,
Зависть, злоба и вражда,
Чтоб евреи и арабы
Подружились навсегда.

Чтобы люди стали братья,
Но уменьшились числом,
Так, чтоб мог их всех собрать я
За обеденным столом.

"Нет, не в есенинском стогу…"

Нет, не в есенинском стогу,
Не в шалаше, как В. И. Ленин,
На левантийском берегу
Лежу, исполнен праздной лени.

На свете лучше места нет,
Спокойно, сухо и тепло там,
Не зря Сусанин сорок лет
Водил евреев по болотам

В сопровожденьи чад и жен,
Пока не молвил горделиво:
"Здесь будет город заложен
И примет имя Тель-Авива!

И пронесет его в веках
Через преграды и невзгоды
На гордо поднятых руках,
Пугая прочие народы.

Не я ль от самой Костромы,
Надеждой ваши души грея,
Через библейские холмы
Довел до цели вас, евреи?

Когда бы жизнь я за царя
Отдал, что прописал мне Глинка,
Ее прожил, наверно б, зря,
Как в поле жалкая былинка.

Но я не Глинка, я другой,
Еще неведомый мужчина,
И мне царевым быть слугой,
Признаться, как-то не по чину.

Пусть даже этот царь – Давид,
Особой разницы тут нету,
Мне неприятен власти вид,
И дух мой чужд сему предмету.

Мне тяга к странствиям мила
И к перемене мест охота,
Она сюда и привела
Меня из отчего болота.

А дивный град я заложил
Не под проценты ломовые,
Но чтоб народ здесь вольно жил,
И не сгибал жестокой выи,

Читал бы день и ночь Тору,
И пил не воду из-под крана,
А только водку поутру.
И помнил русского Ивана".

"С годами становясь все старше"

С годами становясь все старше
И в корень зла все глубже зря,
Я побывал на русском марше
В четвертых числах ноября.

Потусовался там немножко –
И на еврейский марш скорей,
Где мне и проломила бошку
С Болотной пара хиппарей.

"Все сильнее ощущается…"

Все сильнее ощущается
С каждым часом на Руси,
Что земля сия вращается
Против собственной оси.

И придать ей направление,
Сообразное уму,
Не под силу, к сожалению,
Даже Богу самому.

"Страшна в эпоху перемен…"

Страшна в эпоху перемен
Ирония судьбы –
Россия поднялась с колен
И стала на дыбы.

И больше сделавшись на вид
Самой себя раз в пять,
На них она теперь стоит
И будет впредь стоять.

И наблюдает сверху Бог,
От ужаса трясясь,
Как мир лежит у русских ног,
Уткнувшись мордой в грязь.

"А правда ль, что Америка…"

А правда ль, что Америка –
Реальная страна?
Поеду-ка, проверю-ка –
А вдруг фантом она?

Не слишком много шума ли
О ней за столько лет?
А вдруг ее придумали?
А вдруг ее и нет?

Ну был я там, допустим, раз
Несчетное число,
Так мне все это с пьяных глаз
Привидеться могло.

Пора бы разобраться и
Понять, в чем фишка тут.
А вдруг там декорации
Построил Голливуд?

С хайвеями, с развязками,
С домами из фольги,
Чтоб засирать нам сказками
Куриные мозги,

Чтоб сексу бы оральному
Учить нас с юных лет
И облику моральному
Чинить тем самым вред.

Чтоб, фатою морганою
Прикинувшись хитро,
Прикрыть свое поганое
Пиндосское нутро.