Военный комендант
В кабинете военного коменданта прежде всего лез в глаза огромный написанный маслом портрет Адольфа Гитлера. Это произведение изобразительного искусства принадлежало кисти местного художника-самоучки, великодушно подарившего фюреру глупые, оловянные глаза и несообразно большую с размером лица лихую косую чёлку. Кроме того, шутник-живописец сумел каким-то незаметным мазком сделать невыразительную физиономию Гитлера похожей одновременно на потрёпанное, серое от бессонницы лицо распутной женщины и на распухшего базарного пьяницу.
Эта картина всегда приводила в смятение эстетические вкусы майора Демеля.
Через день после трагической кампании под деревушкой Медведевкой он вошёл в кабинет и, не отрывая глаз от портрета, брезгливо сказал:
- Послушай, Ганс, это меня шокирует, приводит в уныние, бесит!
- Не капризничай, Франц, портрет как портрет, правда, чуть аляповатый, но не хуже, чем многие другие. Не надоело тебе твердить каждый раз одно и то же?
- Хорошо, не буду! Тем более, что ты всё равно останешься при своём мнении: глаза, нос, чёлка есть - значит, это наш любимый фюрер!
Невысокий, худощавый, с приятным живым лицом, в новом чёрном мундире, майор Демель был полной противоположностью Гансу Шварцу - крепкому, ладно сбитому, выше среднего роста блондину с белёсыми, невыразительными глазами и светло-рыжими густыми бровями.
Демель прошёлся по кабинету, рассеянно посмотрел в окно и сел напротив коменданта так, что портрет Гитлера стал ему не виден. Он был сильно взволнован:
- Мне не нравится вся эта история, Ганс. Тебе не кажется, что нас водят за нос? Пора кончать с полумерами!
- Не нужно усложнять, Франц. Всё значительно проще. Война! Сегодня они нас - завтра мы их!
- Интересно ты рассуждаешь!
- Не нравится?
- Наоборот, я просто преклоняюсь перед твоими талантами.
- Что ты имеешь в виду? - чувствуя подлог, спросил Шварц.
- Твой доклад группенфюреру.
- Разве плохо?
- Отлично! Ты окончательно убедил меня, что не обязательно хорошо делать свою работу - это не самое главное. Нужно уметь доложить! Немного слёз по поводу ужасных обстоятельств, чуть-чуть неотразимой скромности, кучу обещаний, произнесённых с пафосом, - и всё в порядке. Ты почти герой, хотя всем ясно, что ты угробил сотню солдат и бесславно провалил операцию.
- Ну, ты уже переступаешь все границы! Я выполнял приказ, а обстановка изменилась не по нашей воле и вине. Мы шли по ложному пути. Разве в этом виноват только я? Ты виноват не меньше! У тебя, мой друг, странный беспокойный характер - ты всё усложняешь, сомневаешься, чего-то ищешь. А зачем? К чему это может привести? Только к неприятностям!
- А ты всё упрощаешь, принимаешь мир таким, каким он тебе больше подходит, и я тебе от души завидую. Всё всегда у тебя хорошо! Вокруг тебя всё так же чисто и ясно, как в глазах твоей прелестной Наташи.
- А хороша, не правда ли?
- Я не об этом.
- А ты ответь всё-таки.
- Позже. Я хочу понять, как ты ухитряешься что-то делать, а мозг твой в это время отдыхает?
- Ты либо хвалишь меня, либо считаешь законченным болваном. Кто же сейчас живёт иначе? Да и ты давно ли стал другим?
- Я? Впрочем, где-то ты прав, Ганс, видимо, ты ближе к истине, чем я.
- И всё-таки ты считаешь меня дураком!
- Нет. Я уже сказал, что завидую тебе. Если бы я мог так же, как ты, - легко и просто.
- А что тебе мешает?
- Подожди, я хочу понять! Вот скажи мне, как друг, ты любишь Шарлотту?
- Знаешь, что люблю, - зачем спрашиваешь?
- Она мне сестра…
- Люблю, конечно.
- Тогда объясни, как можно связать любовь к ней, этой чистой, преданной тебе женщине, с твоими ночными похождениями с этой пухленькой официанткой из казино?
- А ты уже знаешь?
- Служба.
- Однако…
- И должен тебе сказать, вкус у тебя, если судить по этому увлечению, превульгарнейший.
- Напрасно ты вспомнил Шарлотту рядом с этой девкой. Понимаешь, Франц, как-то нужно решать и этот вопрос.
- Вот видишь, как у тебя всё хорошо! Это не измена жене, а решение одного из вопросов. И всё становится на свои места. Первая же уличная женщина тебя вполне удовлетворяет. А кровь великой нации смешивается чёрт её знает с чем!
- Брось, Франц, опять ты ударился в свою философию.
- Не понимаем мы друг друга. Однако перейдём к делу. Меня беспокоит несколько обстоятельств, и прежде всего судьба капитана Келлера.
- Что именно?
- Этот погром означает его провал, другого объяснения я не нахожу.
- Это возможно.
- Не только возможно, а факт! Вторые сутки он не выходит на связь, а всегда был точен.
- Может быть, что-то мешает.
- Может быть. Но действия партизан! Откуда у них такая осведомлённость?
Шварц неторопливо прошёлся от окна к дверям и обратно и рассудительно сказал:
- Не волнуйся, Франц, ничего страшного нет. Группенфюрер обещал прислать карательный батальон. Расположение партизан мы знаем. Не удалось раздавить голову - ударим по всему туловищу!
- С карателями - это точно?
- Точно.
- Срок?
- В течение недели.
- Это хорошо, но так или иначе, выглядим мы с тобой пока неважно. Мне, откровенно говоря, так и не удалось установить истинной причины последнего провала. Я чувствую, нас водят за нос. В каждом русском, который клянётся в верности нам, мне чудится враг.
- Надеюсь, Наташа вне подозрений?
- Пока - да.
- Почему - "пока"?
- Есть у русских поговорка: в тихом омуте черти водятся.
- Пугаешь? - с усмешкой спросил Ганс.
- Нет, но если у тебя есть совесть, то ты не отнимешь у них волю, упрямство, необузданный фанатизм и какое-то закоренелое недоверие и неистребимую ненависть к нам.
- Не у всех.
- Не верю я переметнувшимся к нам канальям. Можно всегда, в любой момент получить нож в спину. Тебе не мешало бы это иметь в виду.
- Опять ты усложняешь!
Демель встал, медленно прошёлся по кабинету, остановился у окна, зябко повёл плечами, устало опустил веки. Шварц удивлённо посмотрел на него - весь его вид говорил о чём-то значительном и тревожном. Демель вернулся к столу и произнёс изменившимся голосом:
- Предчувствие у меня нехорошее, это моё шестое чувство не даёт покоя.
- Брось ты всякой ерундой заниматься - мысли, предчувствия…
- Хорошо, - ответил Демель, - продолжим разговор о деле. Погиб капитан Топорков. Хоть и дурак был, а жаль: дело он своё знал, тщательно был проверен. Бургомистр рекомендует на его место своего племянника. Я с ним сегодня познакомился. Впечатление производит неплохое: решителен, смел, умён, за измену приговорён большевиками к расстрелу. Из тюрьмы бежал, перешёл линию фронта. Оказал немалую услугу нашим войскам.
- Как ты это установил? - спросил Шварц.
- Это свидетельствует генерал Теске, наш общий знакомый. Использованы и другие источники, и предварительная проверка показала, что Крылов говорит правду. Думаю, что командиром роты его поставить можно, тем более, если говорить откровенно, выбора у нас нет. Затем сделаем глубокую проверку. Во всяком случае повесить мы его всегда успеем.
- Не возражаю. К тому же я очень верю бургомистру. Он всегда боится, дрожит даже тогда, когда скрипит телега, - засмеялся Шварц, - и если бы сомневался в племяннике, то не поручился бы за него.
- Это довод сомнительный.
- Не скажи. Я бургомистра вижу насквозь. Его приторно-скорбную физиономию и трусливые, бредово-фантастические мысли я читаю, как раскрытую книгу.
- Но ты не умеешь читать по-русски. Есть же и у него норов, характер и индивидуальность.
- Нет! И ещё раз нет! Это, уверяю тебя, - дремучая посредственность, трусливая, жалкая, готовая лизать нам сапоги, только бы сохранить свою никому не нужную жизнь.
- Нужна ли кому его жизнь - не нам с тобой судить, - задумчиво и осуждающе ответил Демель. - Ты сегодня, Ганс, рассуждаешь очень красиво и категорично. Подожди, не нарушай ход моих мыслей. Скажи, не кажется тебе, что мы откусили от яблока больше, чем можем проглотить?
- Чепуха! - звонко ответил Шварц.
- Хорошо. Тогда реши задачку на сообразительность. Скажи, какая разница между разносторонностью и разбросанностью?
- Глупый вопрос.
- Нет, не глупый!
- Деловой человек не должен быть разносторонним, - тоном, не допускающим возражений, сказал Шварц.
- Разбросанным - ты хотел сказать, ибо разносторонность талантов нашего фюрера общеизвестна!
Шварц побледнел, но Демель, не обращая внимания на его замешательство, продолжал:
- Мы потрясли весь мир, везде успели, везде сказали своё слово. Хайль Гитлер!
- Хайль! - вскочил Шварц.
- Но дело не в этом, Ганс. Ты меня не перебивай… И везде, где мы прошли и находимся сейчас, вся земля усеяна могилами!
- Франц! Даже стены имеют уши!
- Надеюсь, не в твоём кабинете.
- Пусть так, но мне тяжело тебя слушать, - беспокойно произнёс Шварц. - Нужно жить проще!
Демель подсел к столу, неторопливо, пристально посмотрел на Шварца и задумчиво сказал:
- Не понимаю я тебя. Или ты играешь, или действительно не понимаешь, что творится вокруг! Неужели грудастая Зинка с пьяными коровьими глазами и идеальными бёдрами затмила для тебя всё на свете?
- А к чему много думать? Мы с тобой всё равно изменить уже ничего не сможем, а в гроб заколачивают всех одинаково - и философов и дураков.
Демель поёжился, упёрся подбородком в ладони и убеждённо сказал: